Он говорит: "Слабо два часа в музее просидеть". А я говорю: "Подумаешь, и
больше люди сидят". А он говорит: "То научные работники сидят, а ты и пяти
минут не просидишь". Я и пошел. Час сидел!
болтать с этим вихрастым мальчишкой, в глазах которого он читал неугасимое
восхищение и зависть.
вас есть? Какой системы?
него глазами.
Мы, между прочим, с Володькой давно решили к вам работать идти. Память
усиленно тренируем и наблюдательность.
Ты личные вещи Достоевского видел, на столе, под стеклом?
за папу и за маму все помню. Как чего потеряют, так меня спрашивают.
жилистый, загорелый человек в берете и толстой, спортивного покроя куртке.
Он не спеша попыхивал трубкой и раскатисто басил:
некоторые великие наши... не того, прямо скажем. Ну, и итальянец там один
висит. Вид Петербурга. Но не тот вид, доложу. Жизнерадостный там
Петербург, солнечный. Словом, не Достоевского Петербург. Я уж там говорил,
менять собираются.
испытующе прищурился.
усмехнувшись, неожиданно добавил: - Знаете, у вас интересное лицо. Голубые
глаза, черные волосы - любопытный контраст. И линия подбородка. Не
попозируете?
ваш портрет.
знать, впустую ведет он работу или нет. Только суммировав данные из всех
бесед, проведенных за день, можно было надеяться выявить... не
преступника, конечно, - об этом никто и не мечтал, а какую-нибудь зацепку,
какую-нибудь хотя бы мельчайшую деталь.
так. Каждый назовет фамилию, с кем беседовал, время, когда тот был в
музее, и видел или не видел тот портсигар. А я буду записывать, - он
покосился на Виталия. - И без всякой там лирики чтобы. Время, говорю,
позднее.
было прочесть на его широком, грубоватом лице.
Виталий.
Цветков не поднял головы.
случай подмигнул в ответ: еще одной "тундры" зарабатывать не хотелось.
Хотя намека он так и не понял.
сосредоточенно вглядывался в свои записи, и тут уже на его словно
окаменевшем лице никто из присутствующих, даже самые проницательные,
прочесть решительно ничего не смогли. Потом Цветков поднял голову и
медленно произнес:
стоит. Все почему-то замыкается на семье иностранного дипломата.
Гориной. Потом Виталий невылазно сидел в Центральной справочной, потом
опять, потом целый день беседовал с посетителями музея. И только утром
следующего дня, после памятного совещания у Цветкова, он, наконец, снова
приехал в музей. Виталий весело поздоровался с девушкой в гардеробе, даже
поболтал с ней, потом спросил, здесь ли Горина.
дежурит.
"музейность", комнат. В последней из них перед низенькой дверью, в той
самой комнате, где стоял письменный стол, он невольно поправил галстук,
чуть откашлялся и тут увидел сидевшую на стуле Антонину Степановну. Она
приветливо улыбнулась ему, и на полном, минуту назад чуть сонном ее лице
появилось какое-то смешанное выражение беспокойства и расположения. Она
вдруг сочувственно спросила:
такое. Светочка будет рада. Она уже про вас спрашивала.
жалуемся.
Светлана. На ней был тот же строгий темный костюм. Но на этом сходство с
тем образом, который нарисовал себе Виталий, решительно кончалось.
Собственно, то был скорее не образ, а лишь некое теплое ощущение внезапной
радости от мимолетной встречи. Сейчас перед Виталием была эта девушка, и
все в ней восхитило его: и живой взгляд огромных карих глаз, и легкий
пушок на щеке, и копна золотистых вьющихся волос, и даже прозрачная
слезинка-сережка в маленьком розовом ухе.
официальностью представился: - Лейтенант Лосев, из угрозыска.
неудобным.
начать...
будто разговоров два и идут они сразу, одновременно. В одном Виталий
узнавал от девушки какие-то факты по интересующему его делу, но
одновременно те же самые слова раскрывали Виталию его собеседницу, ее
живой ум, ее усмешку, ее взгляды, и он мысленно говорил себе: "Умница, как
она это поняла?", или: "Так вот что ей нравится... вот что она не
любит..."
думали, кто мог это сделать. И знаете, мы вспомнили вот что. В тот день к
нам в музей приходил один очень подозрительный парень. Вообще к нам такие
не ходят.
Шилова Юлия
Гюго Виктор
Мороз Александра
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Каменистый Артем