Чтение 6–й страницы книги ~Всадники ниоткуда~

снисходительно пояснил:

- Я еще до катастрофы обратил ваше внимание на безукоризненный профиль
неизвестно откуда возникшей и неизвестно куда протянувшейся ледяной стены.
Он показался мне искусственным срезом. И под ногами у нас был
искусственный срез: я уже тогда заметил ничтожную плотность и толщину его
снегового покрова. Я не могу отделаться от мысли, что в нескольких
километрах отсюда может обнаружиться такая же стена, параллельная нашей.
Конечно, это только предположение. Но если оно верно, какая сила могла
вынуть и переместить этот ледяной пласт? "Облако"? Допустим, мы ведь не
знаем его возможностей. Но "облако" европейского или американского
происхождения? - Он недоуменно пожал плечами. - Тогда скажите, Анохин: для
чего понадобились и куда делись эти миллионы тонн льда?

- А была ли выемка, Борис Аркадьевич? У вынутого пласта, по-вашему, две
границы. Почему? - оборонялся я. - А где же поперечные срезы? И выемку
естественнее производить кратером.

- Конечно, если не заботишься о передвижении по материку. А они,
видимо, не хотели затруднять такого Передвижения. Почему? Еще не пришло
время для выводов, но мне кажется, что они не враждебны нам, скорее
доброжелательны. И потом, для кого естественнее производить выемку льда
именно так, а не иначе? Для нас с вами? Мы бы поставили предохранительный
барьер, повесили бы таблички с указателями, оповестили бы всех по радио. А
если они не смогли или не сумели этого сделать?

- Кто это "они"?

- Я не сочиняю гипотез, - сухо сказал Зернов.

5. СОН БЕЗ СНА

В короткое путешествие к палатке я захватил с собой кинокамеру, но
"облако" так и не появилось. На военном совете было решено вновь
перебазироваться в кабину снегохода, исправить повреждения и двинуться
дальше. Разрешение продолжать поиски розовых "облаков" было получено.
Перед советом я связал Зернова с Мирным, он кратко доложил об аварии, о
виденных "облаках" и о первой произведенной мною съемке. Но о двойниках и
прочих загадках умолчал. "Рано", - сказал он мне.

Место для стоянки они выбрали удачно: мы дошли туда на лыжах за
четверть часа при попутном ветре. Палатка разместилась в гроте, с трех
сторон защищенная от ветра. Но самый грот производил странное впечатление:
аккуратно вырезанный во льду куб с гладкими, словно выструганными
рубанком, стенками. Ни сосулек, ни наледей. Зернов молча ткнул острием
лыжной палки в геометрически правильный ледяной срез: видали, мол? Не
матушка-природа сработала.

Вано в палатке мы не нашли, но непонятный беспорядок вокруг -
опрокинутая печка и ящик с брикетами, разметавшиеся лыжи и брошенная у
входа кожанка водителя - все это удивляло и настораживало. Не снимая лыж,
мы побежали на поиски и нашли Чохели совсем близко у ледяной стены. Он
лежал на снегу в одном свитере. Его небритые щеки и черная кошма волос
были запорошены снегом. В откинутой руке был зажат нож со следами
смерзшейся крови. Вокруг плеча на снегу розовело расплывшееся пятно. Снег
кругом был затоптан, причем все следы, какие мы могли обнаружить,
принадлежали Вано: "сорок пятого размера покупал он сапоги".

Он был жив. Когда мы приподняли его, застонал, но глаз не открыл. Я,
как самый сильный, понес его на спине, Толька поддерживал сзади. В палатке
мы осторожно сняли с него свитер - рана была поверхностная, крови он
потерял немного, а кровь на лезвии ножа, должно быть, принадлежала его
противнику. И нас тревожила не потеря крови, а переохлаждение: как долго
он пролежал здесь, мы не знали. Но мороз был легкий, а организм крепкий.
Мы растерли парня спиртом и, разжав его стиснутые зубы, влили еще стакан
внутрь. Вано закашлялся, открыл глаза и что-то забормотал по-грузински.

- Лежать! - прикрикнули мы, упрятав его, укутанного, как мумию, в
спальный мешок.

- Где он? - вдруг очнувшись, спросил по-русски Вано.

- Кто? Кто?

Он не ответил, силы оставили его, начался бред. Было невозможно
разобрать что-либо в хаосе русских и грузинских слов.

- Снежная королева... - послышалось мне.

- Бредит, - огорчился Дьячук.

Один Зернов не утратил спокойствия.

- Чугун-человек. - Это он сказал о Вано, но мог бы переадресовать себе
самому.

С переездом решили подождать до вечера, тем более что и днем и вечером
было одинаково светло. Да и Вано следовало выспаться: спирт уже
действовал. Странная сонливость овладела и нами. Толька хрюкнул, полез в
спальный мешок и тотчас же затих. Мы с Зерновым сначала крепились, курили,
потом взглянули друг на друга, засмеялись и, расстелив губчатый мат, тоже
залезли в меховые мешки.

- Часок отдохнем, а потом и переберемся.

- Есть часок отдохнуть, босс.

И оба умолкли.

Почему-то ни он, ни я не высказали никаких предположений о том, что
случилось с Вано. Словно сговорившись, отказались от комментариев, хотя, я
уверен, оба думали об одном и том же. Кто был противником Вано и откуда он
взялся в полярной пустыне? Почему Вано нашли раздетым за пределами грота?
Он даже не успел надеть кожанку. Значит, схватка началась еще в палатке? И
что ей предшествовало? И как это у Вано оказался окровавленный нож? Ведь
Чохели, при всей его вспыльчивости, никогда не прибег бы к оружию, не
будучи к этому вынужденным. Что же вынудило его - стремление защитить
кого-то или просто разбойное нападение? Смешно. Разбой за Полярным кругом,
где дружба - закон каждой встречи. Ну а если один из двух преступник,
скрывающийся от правосудия? Совсем бессмысленно. В Антарктику ни одно
государство не ссылает преступников, а бежать сюда по собственной
инициативе попросту невозможно. Может быть, противник Вано - это
потерпевший крушение и сошедший с ума от невыносимого одиночества. Но о
кораблекрушении вблизи берегов Антарктиды мы ничего не слышали. Да и каким
образом потерпевший крушение мог оказаться так далеко от берега, в глубине
ледяного материка? Наверное, эти же вопросы задавал себе и Зернов. Но
молчал. Молчал и я.

В палатке было не холодно - протопленная печка еще сохраняла тепло - и
не темно: свет, проникавший в слюдяные оконца, конечно, не освещал
соседние предметы, но позволял различать их в окружающей тусклой
сумеречности. Однако постепенно или сразу - я так и не заметил, каким
образом и когда, - эта сумеречность не то чтобы сгустилась или потемнела,
а как-то полиловела, словно кто-то растворил в воздухе несколько зерен
марганцовки. Я хотел привстать, толкнуть, окликнуть Зернова и не мог:
что-то сжимало мне горло, что-то давило и прижимало меня к земле, как
тогда в кабине снегохода, когда возвращалось сознание. Но тогда мне
казалось, что кто-то словно просматривает меня насквозь, наполняет меня
целиком, сливаясь с каждой клеточкой тела. Сейчас, если пользоваться тем
же образным кодом, кто-то словно заглянул ко мне в мозг и отступил. Мутный
сумрак тоже отступил, окутав меня фиолетовым коконом: я мог смотреть, хоть
ничего и не видел; мог размышлять о том, что случилось, хотя и не понимал,
что именно; мог двигаться и дышать, но только в пределах кокона. Малейшее
вторжение в его фиолетовый сумрак действовало как удар электротока.

Как долго это продолжалось, не знаю, не смотрел на часы. Но кокон вдруг
раздвинулся, и я увидел стены палатки и спящих товарищей все в той же
тусклой, но уже не фиолетовой сумеречности. Что-то подтолкнуло меня,
заставив выбраться из мешка, схватить кинокамеру и выбежать наружу. Шел
снег, небо затянуло клубящейся пеной кучевых облаков, и только где-то в
зените мелькнуло знакомое розовое пятно. Мелькнуло и скрылось. Но, может
быть, мне все это только почудилось.

Когда я вернулся, Толька, зевая во весь рот, сидел на санках, а Зернов
медленно вылезал из своего мешка. Он мельком взглянул на меня, на
кинокамеру и, по обыкновению, ничего не сказал. А Дьячук прокричал сквозь
зевоту:

- Какой странный сон я только что видел, товарищи! Будто сплю и не
сплю. Спать хочется, а не засыпаю. Лежу в забытьи и ничего не вижу - ни
палатки, ни вас. И словно навалилось на меня что-то клейкое, густое и
плотное, как желе. Ни теплое, ни холодное - неощутимое. И наполнило меня
всего, а я словно растворился. Как в состоянии невесомости, то ли плыву,
то ли повис. И не вижу себя, не ощущаю. Я есть, и меня нет. Смешно,
правда?

- Любопытно, - сказал Зернов и отвернулся.

- А вы ничего не видели? - спросил я.

- А вы?

- Сейчас ничего, а в кабине, перед тем как очнулся, то же, что и
Дьячук. Невесомость, неощутимость, ни сон, ни явь.

- Загадочки, - процедил сквозь зубы Зернов. - Кого же вы привели,
Анохин?

Я обернулся. Откинув брезентовую дверь, в палатку, очевидно, вслед за
мной протиснулся здоровенный парень в шапке с высоким искусственным мехом
и нейлоновой куртке на таком же меху, стянутой "молнией". Он был высок,
широкоплеч и небрит и казался жестоко напуганным. Что могло напугать этого
атлета, даже трудно было представить.

- Кто-нибудь здесь говорит по-английски? - спросил он, как-то особенно
жуя и растягивая слова.

Ни у одного из моих учителей не было такого произношения. "Южанин, -
подумал я. - Алабама или Теннесси".

Лучше всех у нас говорил по-английски Зернов. Он и ответил:

- Кто вы и что вам угодно?