Чтение 6–й страницы книги ~Конец закона~

трудолюбии случалось нередко, от него всегда исходил ток жизнерадостности,
крепкого душевного здоровья, теплого спокойствия. Обаяние детской чистоты и
непосредственности было так же свойственно Лессу, так же неотделимо от его
личности, как пухлые ямочки на щеках, порывистость и одновременно округлая
плавность жестов, как задумчивая манера подпирать кулаком подбородок или
живой, отзывчивый блеск маленьких, глубоко посаженных глаз.

Все это было и теперь. Было, но не осталось прежним, как не остается
прежним фарфор, едва глухой и тусклый звук от удара палочки выдает скрытую
в нем трещину. То же самое открылось Полынову в поспешной, как бы
прячущейся улыбке Лесса, в торопливой суете жестов и поразило его так, что
он не пожелал довериться первому впечатлению. Лесс уже вел его в дом и
говорил не переставая:

- Тут, понимаешь, у меня разор, разорение, пожалуйста, не обращай внимания,
такие, знаешь ли, пустяки... Марта с детьми в горах, куда и мы тотчас
двинемся, я теперь холостяк, сам себе голова, так что...

Никакого особого разорения в комнатах не замечалось, хотя все имело слегка
нежилой вид. По дороге в кабинет Полынов успел спросить о здоровье семьи, а
Лесс успел ответить, потом уже Лесс задал вопрос о дороге, и Полынов
ответил, но когда они вошли в кабинет и уселись, то сразу замолчали. Сложив
руки на округлом, достойном Пикквика, животике, Лесс, тепло улыбаясь,
глядел на Полынова, а Полынов, тоже улыбаясь, смотрел на Лесса. На стене в
футляре красного дерева солидно тикали старинные маятниковые часы, и только
этот звук был в комнате. Их взгляды встретились, и обоим вдруг стало
хорошо, очень хорошо, совсем как прежде, лучше, чем в ту первую секунду,
когда они кинулись друг другу в объятия, и в Полынове смолкла тревожная
мысль о том, что сразу после объятий все было не совсем так, как должно, и
еще неизвестно, будет ли впредь, как должно, и что причиной тому не долгая
разлука, не естественная неловкость первых мгновений встречи, а нечто
совсем иное, пока непонятное. Лесс встрепенулся.

- Ты здесь! - Словно не веря, он восторженным взглядом окинул рослую фигуру
Полынова. - Да еще на день раньше, чем обещал. А я, грешным делом, уже
верить перестал, что ты выберешься. Целых семь лет я тебя не видел - это
надо же! - Он покачал головой. - Ну рассказывай. Нет, погоди! Побудь
минуточку, я мигом.

- К чему беспокойство, я не голоден.

- Кто говорит о еде? - грозно прорычал Лесс. - Ты все забыл!

- Верно, верно, - покаянно улыбнулся Полынов. - Каюсь, забыл. Тащи свой
эликсир.

Знаменитый "эликсир Лесса" давно уже стал легендой и потому, что Лесс
рассказывал о нем доверительно, и потому что его мало кто пробовал, а кто
пробовал, тот многозначительно крутил головой. Подобно тому как Менделеев
гордился своим умением делать чемоданы едва ли не больше, чем составлением
Периодической системы, Лесс считал, что истинных успехов он добился в
"гастрономической", по его выражению, фармакологии. И все сокрушался, что
проклятый космос мешает ему заниматься любимым делом, мало того - губит те
настойки, которые он украдкой провозил на орбитальные станции. Ибо травы,
как он пояснял, на редкость капризны в своих целебных и вкусовых свойствах.
Брать их надо далеко не во всяком месте, в строго урочные часы, при особом
состоянии погоды и даже активности солнца, а иначе получится обычная
микстура, которую любой понимающий человек выльет в раковину. И потреблять
настойку тоже следует в определенные часы, для каждого человека
индивидуальные, согласованные с его биоритмами. Увлечение Лесса выглядело
чудачеством, но Бергера от лучевой болезни вылечил именно он, и как раз
травами. Поэтому, хотя над "зельями Лесса" добродушно посмеивались,
говорили о них с уважением, как, впрочем, и обо всем, что делал Лесс, ибо
сделанное им всегда оказывалось солидным, достоверным и значительным.

Лесс исчез из кабинета, а Полынов поудобней устроился в продавленном кресле
и огляделся. Кабинет напоминал прежнего Лесса больше, чем сам Лесс.
Заваленный стол, какие-то погребенные под бумагами и лентами приборы,
изогнувшиеся винтом стопки книг - все было точно таким, как прежде. Разве
что помещение тут было побольше, чем в космосе, и в нем находилось больше
самых неожиданных вещей. Явно не к месту тут был стереовизор - такому
суперу полагалось находиться в гостиной, но там, насколько успел заметить
Полынов, его как раз и не было. Непонятно почему на столе расположилась и
желтая пластмассовая утка. Уму непостижимо, как дотошная аккуратность в
работе и скрупулезная педантичность в выводах сочетались у Лесса с умением
создавать хаос всюду, где он обосновывался. На корабле ни стерео, ни утки,
конечно, не было. Но там, к примеру, всегда был чайник для гостей, которые
у Лесса никогда не переводились. Интересно, есть ли здесь чайник?

Чайник был. Он стоял бок о бок с диспенсором, и оба предмета - прибор и
чайник - были задвинуты под кресло, на сиденье которого лежала груда
каких-то стереокатушек. На подоконнике сушились непонятные корешки. Полынов
взял один, понюхал и сморщился: запах был едкий.

Он еще раз окинул взглядом кабинет, смутно удивился, но не успел
разобраться, что именно его удивило, потому что на пороге появился Лесс с
бутылкой и стаканчиками в руках. Жидкость в бутылке была коричневой, на дне
ее колыхались какие-то водоросли.

- Приступим, - торжественно сказал Лесс. - Я кладу жизнь на то, чтобы
обычай пить при встрече заменить обычаем лечить. Надеюсь, твой главный
биоритм остался прежним?

- Так точно, господин лекарь. - Полынов шутливо поклонился. - Это от генов,
господин профессор. Ритм не меняется, ты же знаешь, - добавил он уже другим
тоном.

- "Я знаю только то, что ничего не знаю". Поверь мне, это мудрость всех
мудростей. Ладно, в какой ты сейчас фазе?

- Неужели и это важно?

- Важно ли? - Лесс всплеснул руками. - И это спрашивает психолог! Когда,
когда мы, наконец, станем относиться к человеку хотя бы так, как мы
относимся к машинам? - проговорил он с внезапной яростью. - Да, да, к
машинам, и нечего удивляться! Никто не включает мотор в сеть не с тем
напряжением, никто не заливает в него бензин с помоями, а с человеком мы
поступаем так сплошь и рядом!

- Ну-у... - протянул Полынов. - Потребуем равенства с машинами, да?

- Ты все смеешься! Равенство, хотя бы и так... Попробуй кто-нибудь
поцарапать зеркало телескопа, пережечь компьютер, бросить сор в ракетное
топливо - что будет? А оскорбить человека - это можно, измотать его -
пожалуйста, оглупить - тем более! Не только разрешается, но и поощряется,
не на словах, так на деле. Это вам не машина! Разве я не прав? Вот так-то...

Вспышка разрядилась неловким молчанием. Лесс захлопотал вокруг стола,
смахнул с него бумаги, отодвинул утку, которая тут же заклевала носом,
пошевелил губами, видимо рассчитывая в уме дозу, и, держа стаканчики на
уровне глаз, отмерил жидкость.

Сделав глоток, Полынов сначала спросил себя, есть ли в этой жидкости
алкоголь. Затем он спросил себя, а какой, собственно, у напитка вкус? И уж
совсем он не смог бы ответить, нравится ли ему то, что он пьет.

А по глазам Лесса было видно, что такой вопрос не замедлит последовать.
Отвратить его можно было только одним способом, и Полынов наконец решился
высказать то, что с первой минуты не давало ему покоя.

- Прекрасно, - сказал он. И словно невзначай добавил: - А у тебя утомленный
вид. Много работы? Или какие-нибудь неприятности?

- Что? - Взгляд Лесса метнулся. - Ах да, да, конечно, надо было бы сразу
сказать, да вот не решился сразу, такие, понимаешь, дурацкие
обстоятельства, просто невезение какое-то... Устал я, это верно,
перенервничал, работы было много, теперь все не так, как прежде: ночь
напролет - и свеж. Пустяки, конечно, но очень уж неловко, что я не в форме,
и вообще...

Слова катились, как некстати рассыпанный бисер. Полынов торопливо закивал в
ответ, ибо нет ничего более неловкого, чем попытка искреннего человека
обойти правду.

- Что я, однако? - спохватился Лесс. Он озадаченно тер лоб. - Не то я
говорю, Андрюша... Тут вот какая история: не ждал я тебя сегодня с утра. И
осталось одно срочное дело, из-за которого мне придется тебя покинуть. До
самого вечера. Только до вечера! А уж завтра... Не сердишься?

Он смущенно взглянул на Полынова.