в Сорбонну. Так и остались в произношении кое-какие южные нюансы.
А почему он должен догадаться об этом?"
группы, выждал и быстро шагнул к спешащему по тротуару с деловым видом
прохожему:
за спиной. - Какой-то вы сегодня странный. И вид больной. Ну ничего,
завтра будем дома. Переутомились от обилия впечатлений, наверное? Это
бывает.
оперся рукой о теплые камни цоколя, нагретые солнцем, и без всякой
оформленной мысли поковырял ногтем. Камень неожиданно поддался, оказался
не твердым, сколупнулась краска, и под ней обнаружилось что-то инородное,
вроде прессованного картона... папье-маше.
Дени, Вадим Петрович отвлекся, Кореньков собрался в узел, улучил момент -
и выстрелил собой за угол!
в подворотню и затаился, давя кадыком бухающее в глотке сердце.
непогод бревнами. Занавески висели на застекленных оконных проемах.
Посреди двора криво торчала бетономешалка с застывшим в корыте раствором,
и рядом валялась рваная пачка из-под "Беломора".
дальше, как можно дальше, задыхаясь рваным воздухом и оглядываясь.
влип в лужу засохшей краски бидон с промятым боком.
он с тыла, отодвинул край занавески: говорили по-русски, и не с какими-то
там эмигрантскими интонациями, - родной, привычный, перевитый матерком
говорок. А одеты абсолютно по-парижски!..
слыша русскую речь, и теперь ясно различал привычную озабоченность лиц,
привычные польские и чехословацкие портфели, привычные финские и немецкие
костюмы, привычные ввозимые моряками дешевые модели "Опеля" и "Форда".
не выше телевышки в их городке - метров сто сорок от силы. И на основании
стальной ее лапы Кореньков увидел клеймо запорожского сталепрокатного
завода.
преграду, уходившую вдаль налево и направо, насколько хватало глаз.
холст.
каштанов.
лживого пейзажа бесконечную волну плавно взлетающего белого пламени.