всем.
траве, по высоким камням и по низким камням, по желтому песку и по серой
соли, гнали, и находили, и убивали учеников Голоса Неба, Тэб-Тэнгри, не
подчинившегося Чингису. Завернутого в кошму привезли его тогда из ханской
ставки пьяные нухуры [нухур - дружинник, личный стражник (монг.)] и
бросили наземь; с глухим стуком рухнуло тело, а на посиневших губах, что
еще утром взывали к Синеве, клубилась белая пыль. Верно сказано: аркан
своей судьбы каждый вьет сам! не сам ли Тэб-Тэнгри сделал Чингиса?..
слепил из праха, вынудил кочевья склониться к грязным чорокам бездомного
бродяги - но бродяга окреп и уже не пожелал слушать указы Неба; он махнул
рукой - и четыре нухура, по двое слева и справа, тянули воловью жилу,
захлестнутую на шее Великого Шамана, пока ноги не перестали стучать о
землю. И было повеление: истребить змеиное гнездо - ведь душа учителя
может уйти в одного из учеников и затаиться, дожидаясь часа... и многих
тогда убили сразу, иным удалось спастись, но их имена и лица знала вся
степь, как знала и то, что за голову каждого хан не пожалеет сотню
баранов; и слово Чингисово было уже грозней запретов Неба... их искали, и
находили, и давили тетивой, не проливая крови, одного за другим, и юрты,
давшие им приют, сгорали в жирном огне вместе с хозяевами, накормившими
кровников Чингиса; день за днем, ночь за ночью бежали они, но ханские псы
знали свою службу и не отставали - и сорок голов были вздеты на пики у
юрты владыки степей, все головы, кроме одной: безвестно сгинул в соленой
пустыне малыш Кокэчу, козявка Кокэ... исчез, захлебнулся кровавой пеной,
растаял волчонок, словно степная роса под солнцем, - и забыли его все, но
не хан. И, умирая, уже Обладателем Мира и Владыкой Народов, он припомнил
давнее и - едва ль не последним предсмертным всхлипом - приказал: ищите
пока не найдете...
смерть будет не смерть, но нет у меня сил, учитель! А хан давно мертв...
Кокэчу.
голова не стала белой, я и сейчас порой мечтаю, иначе - знаю это! - Синева
отвергнет меня в урочный час и душа будет метаться на ветрах, волчицей воя
над степью. Но и тогда не хватило сил; откуда же взять их теперь, учитель?
- этого не сказал, это лишь подумал старый бахши, но Тэб-Тэнгри все равно
услышал, и вновь в кровавом полумраке прошуршал короткий смешок.
сможешь забыть и простить тоже не сможешь, потому что я - в тебе, а
значит, я не мертв. Говоришь, у тебя нет сил, Кокэчу? Но разве твой
мальчишка слаб? И разве он не меркит?..
собственного крика.
там, где горели костры, грея черигов [чериг - воин (монг.)].
янтарные глаза его были спокойны.
рядом с тобой, разве ты не понял еще? Те, кто уходит, не отомстив, не
приходят к Синеве...
вышла с криком, и теперь руки постыдно дрожали; он поймал правую ладонь
левой и усмирил, но голова все равно тряслась, словно овечий курдюк после
жирного лета. - Оставь; у меня нет никого больше...
разошлись. - Тэнгри послал его тебе, и воля Синевы была в том, что ты
выжил. Слышишь, Кокэ-козявка? - ты выжил, чтобы вырастить его! Вспомни...
саблями люди, и головы валяются в кровавых лужах. Убийцы не брали рабынь,
не ловили коней, им было приказано убивать, и только - и вот они, кони без
хозяев, носятся, обезумевшие. Тяжелый запах над побоищем... и слабенький
плач из-под горы мертвых тел... Он спрыгнул тогда с коня и за ноги за руки
растащил посеченных; а там, в глубине, прикрытый окровавленным трупом
матери, лежал мальчик, и в глазах его стоял ужас, огромный, как грозовая
туча над степью...
надежде и опоре старости его, шла речь, и не было места слабости. - Но он
не помнит ничего; он был мал, и я усыпил его память, чтобы спасти от
невыносимого. Он мой сын, мой! слышишь?
помешает милость Тэнгри? Ибо Тэнгри избрал тебя, чтобы ты отковал меч
мести моей...
тумен [10-тысячное войсковое соединение, высшее в монгольском войске
(монг.)].
лицо Великому Шаману и смеясь раскачивался из стороны в сторону; он глотал
воздух, ощущая на щеках слезы, выскочившие от смеха, но никак не мог
остановиться.
неужели разум гниет вместе с плотью? Ах-ха-ха, тумен! чернокостный
мальчишка, выросший в повозке, пока он, бахши, вправлял вывихи черигам, -
и тумен?! Храбрость сделала Ульджая нояном, отвага дала ему сотню, но это
предел для мальчика...
знак ханской власти у степных народов]
поверить. А осознав и поверив, попытался было засмеяться, но вместо смеха
из горла вырвались птичий клекот, бульканье и сиплое дыхание.
усадит на белую кошму, если он отомстит семени Чингиса. И помни: я рядом,
я с тобой незримый, и бойся ослушаться. Из этих лесов вы вернетесь
отягощенные добычей, и мальчишка получит волчий хвост на шапку...
расплываясь на глазах, стекая на кошму, в тень; вновь возник запах
гниения, а полы шубы слились с сумраком и поползли в темный угол. Но глаза
все еще не отпускали...
взыщет с потомков Тэмуджина... [Тэмуджин - личное имя Чингисхана]
смялось - лишь два янтарных сгустка бешено полыхали среди мрака. И уже
исходя туманом, подал Тэб-Тэнгри прямо сквозь жар, испускаемый жаровней,
маленький бубен.
Великого Шамана. Только круглый бубен лежал на войлоке, небольшой,
желтеющий туго натянутой кожей и словно присыпанный землей, той самой,
степной, в которую зарыли некогда его, швырнув на тело удушенного
Тэб-Тэнгри; совсем маленький бубен с медными колокольчиками...
ладонь к прутьям решетки и, сжав зубы, вытерпел три глубоких вздоха.
Оторвал. Поглядел на белую полосу ниже пальцев. И, не глядя, не думая о
боли, коснулся бубна.
трясущейся головой и поразился ничтожности Саина-козявки. "Разве я мог
столько лет жить в нем? - подумал Кокэчу. Но тут же и ответил себе: - А
разве я жил? Нельзя жить, пока не отомстил..."
почти нежно, лишь помогая голосу. Голос же начинается в шепоте, и почти
умолкает, и вновь шелестит - и вдруг крепнет, вырываясь на простор; льется
ручьем, то взлетая в истошном горловом провизге, то падая мгновенно
урчащим гортанным всхлипом; звенит, глуша перебор туго натянутых бараньих
кишок, и оплетает души, согревая лучше костра, - пока еще без слов, еще
Березин Федор
Махров Алексей
Акунин Борис
Акунин Борис
Никитин Юрий
Махров Алексей