Чтение 6–й страницы книги ~Первый год Республики~

Ясно стало: окончен допрос. Не о чем более спрашивать.

В комнате повисло нехорошее тяжеловатое молчание; мужик все так же не
отрывал глаз от пола, генерал смотрел сквозь него, размышляя. Наконец
решился. Подошел к двери, распахнул. Готовно сунулись двое: татарин и
ординарец; ордынец чуть впереди, дрожит, словно застоявшаяся лошадь,
ноздри вздернуты в крутом изломе, в руке - сабля.

Не глядя на гололобого, Бестужев распорядился:

- Прапорщик, распорядитесь сего пленного в целости доставить на
окраину, к балкам, и отпустить, вреда не причиняя...

Словно бы об(r)ясняясь - перед кем? - пояснил:

- Помилован за чрезвычайно ценные сведения, важность для грядущей
баталии представляющие...

Повернулся к вставшему, напряженно мнущему шапчонку мужику.

- Прощай, Афанасий Фомич. Хорошего от тебя не услышал, разумного тоже.
За правду, однако, благодарю. В другой раз только не попадись.

Сказал - словно перечеркнул; не глядя уже, не видя истового поклона,
поймал, сверху вниз взглянув, волчий зрак татарина. Подумал секундно:
сколько их там еще? Махнул рукой.

- Хватит. Только вот... слышь, Махметка? - не здесь уж...

С утра началось. Конная партия гайдамаков, числом до восьми десятков,
сквозь балки прошла к предместным оврагам и начала было сечь караулы;
смельчаков отогнали кременчугцы беглой пальбою, татары пошли вдогон и
порубили с дюжину да еще пяток стрелами добыли. Впрочем, Щепилло, хоть и
послал вестового с рапортом, особого значения вражьему экзерсису не
придал; черкнул в несколько строк, будто о пустяке.

Бестужев же, прочитав, вскинулся:

- Иные посты предупредили?

- Не могу знать, ваше превосходительство! - бледнея от тона
генеральского, признался вестовой.

- Ладно! - Михаил Петрович уже зашнуровывал бурку. - Подпоручик,
поднять конвой!

Все утро, почти до полудня, промотался по аванпостам. День выдался
мерзкий, вроде позавчерашнего, разве что без ветра. Шинели солдатские
потемнели от влаги, на глазах исходили паром, кисло пованивали. И себя
тоже, хоть и говорится, что свое не чуешь, нюхом ощущал генерал. Морщился
брезгливо, стараясь не думать о животном [здесь: о естественном, телесном
(устар.)]. Разнося впрок взводных, внутренне бранил Щепиллу. Страха Мишель
не ведает, всем известно, но осторожность-то забывать не след! Ясно ведь:
не просто так щупали посты хамы! Теперь лишь, после беседы ночной,
отчетливо выявилось Бестужеву - кто противустоит ему, таясь до времени в
буераках, какая сила; а ведь всерьез не принимал: скопище и скопище...
стадо. Ныне в голове крутилось твердо сказанное: "Зустринэмо". Вот оно,
наистрашнейшее; и нельзя не одолеть, ибо - пока что все же скопище! Но
ежели не устоять, ежели разжует Кармалюка Мишку Бестужева, тогда - армией
сие скопище обернется...

Тревожные размышления оборвала внезапная пальба. На юге, у тракта за
балками, где утром пробирались гайдамаки. Сперва одиночные выстрелы, затем
- неожиданно! - залп и другой; истошный визг татарина донесся через
полгорода.

- У Щепиллы! - сорванным голосом выкрикнул Горбачевский, хотя и не
следовало: все и без того уж поняли - где.

Ну вот! - подумалось легко, несколько даже радостно. Начинается. Знал
наверняка, что не случайная перестрелка затеялась; по спокойной легкости в
теле знал!.. предчувствия никогда еще не обманывали.

Не выдержал гетьман, двинулся; а не мог ведь подтянуть все силы за
неполные двое суток; значит - лишь часть на город бросил. Неразумно. Хотя
- мужик, что спрашивать? нет военного навыка, это не в Подолии с загонами
поместья крушить...

Впрочем, тут же оборвал Бестужев злорадную мысль, мужик сей изрядно
учиться умеет; еще с месяц назад бежал беспорядочно при встрече с
регулярным отрядом, ныне же немалою армиею поди его останови. Одно ясней
ясного: тут вот, в Катеринославе, все и решится. Не разойтись подобру,
малой кровью; солдатиков для рейда в степь - мало, следует штурма
дождаться и перемолоть гайдамаков. Однако же и у Кармалюки наверняка таков
же расчет: сил не щадя навалиться - и вырезать войско бестужевское; тогда
он хозяином останется.

Что же выходит? Оба на гибель решились! - а выжить лишь одному выпадет.
И об этом тоже мыслилось неторопливо, словно бы со стороны. Не позволял
себе сомнений. Сгинет Кармалюка! А ежели... ну так что ж: мертвые сраму не
имут.

- Коня.

Уселся в седле поплотнее, тронулся с места хлынцой [шагом], на ходу
переводя Абрека на крупную рысь; застоявшийся вороной птицей рванул, вмиг
одолел пригорок. Балки предместные отсюда как на ладони. Да и весь
фурштадт [предместье] тоже.

Вот оно! - по открытому пространству, над вырытыми с вечера окопами
щепиллиного полка, мечется разноцветное, фигурки крошечные, одна к другой
то прилипнет, то отвалится; серое марево ползет по канавам, растекается в
кривоватых, облезлых по-зимнему садиках. Словно бы отчетливо видны - не
лица, нет! - но высокие шапки из овчины, вислые усы, вилы, склоненные к
атаке... впрочем, вздор! - ни лиц, ни шапок отсель не различить.

Обернулся на лютый конский топот. Белым пятном с углями глаз бросилось
лицо Мишки - треуголку потерял, всклокочен, на лбу кровавый след: то ли
царапнуло вскользь, то ли пот отирал... руки-то по локоть в кровище.

- Ваше превосходительство!

Молодец, Щепилло! Хоть и в горячке, а - никаких "Мишелей"; началась
работа, вольности побоку. Удерживает своего сивого, тянет повод!..

- Всею силой налегли хамы... Кременчугцы третью атаку отбили, силы
исходят... вестовой мой! посылал... где?.. сикурсу!

Кольнуло понимание: вот отчего примчался, своих оставив. Знает,
неоткуда резерва взять, сам решил требовать. Так... и верно ведь, устали
кременчугцы, сколько ж их там?.. всего ничего. Следует сикурс подать.

Обернулся. Вот они, конвойцы, весь мой сикурс, полный резерв. Ровно
стоят. И знамя трехцветное над ними - знамя Республики Российской: на
белом, синем и красном - скрещенные вилы и ружье, осененные фригийским
колпаком. Высокий символ! - братство народа и армии в битве за волю.

Что ж, пришел час! Прыгнул вниз, в грязь, присел на полусогнутых,
выпрямился пружинисто, глядя в спокойные лица усатых ветеранов; один к
одному, наперечет - черниговцы, многие еще и Бонапартия помнят...

- Молодцы! Ребятушки! Сыны мои! - выкрикивал почти визгливо, надрывая
горло, забыв о том, что каждый из "сынов" в отцы годится по возрасту. -
Волю нашу, волю ныне спасти должно от черни сущеглупой!.. Ибо не ведают
мужики, что творят... себе погибель готовят и нам! - да не в том беда!
Свободу святую на вилы поднять хотят!

Подошел вплотную почти.

- Братцы! Не вы ли Россию грудью заслонили под Смоленском! под Красным!
при Бородине! Малоярославце! - вы, никто иной! Не с вами ли рядом брали мы
Киев и Винницу, Фастов и Одессу, Брацлав и Тульчин? Ныне нам выпало заразу
истребить в самом сердце земли нашей, чтоб завтра смогли строить новую
Россию, по правде Русской, по совести! Архиереи да князья мужикам головы
задурили, вилы хотят воткнуть в сердце конституции. Позволим ли?

Слаженным рыком в ответ:

- Урра!

И понеслось. Улицы, стрельба, короткие стычки - уж до центра, мало не к
собору выплеснулись гайдамаки. В потоптанных садиках, уж без пули-дуры,
грудь к груди резались: штык на вилы, тесак против свяченого ножа. Лишь на
краю балки опомнился генерал; взглянув на руки, ужаснулся: по локоть
кровью вымазаны, как давеча щепиллины, на лезвии сабли клок волос висит
вместе с обрывком кожи, и сапоги в чем-то буром, липком, на глину не
похожем. Вокруг - распаренные солдатские лица: конвойные, кременчугцы, еще
какие-то - сквозь пот в глазах и не различить. Возник на мгновенье и
сгинул Ипполит: без накидки, в одном мундире, разорванном на плече; взгляд
шальной, скалится в восторге! - еще бы, первый серьезный бой... А ведь
должен был отбыть; не пожелал, выходит... ну и ладно.

Шум вокруг стихал. Страшным ударом, себя не щадя, отбросили гайдамаков;
преследования не трубили - самим бы прийти в себя, опомниться. Ай да
Кармалюка; теперь лишь становилось ясно, как ловко сыграл гетьман! -
равномерно силы подтянул да бросил со всех сторон, так что и не снять
ниоткуда помощь было; хорошо хоть, что сбили со щепиллиной позиции, не
дали прорвать оборону...

А все же не дотерпел вор! - судя по всему, Первая Мужицкая в бой пока
не шла; то ли бережет ее гетьман, то ли готовит для последнего удара...

Визг раздался нежданно. Из-за крайней хатки выскочили трое татар, у
каждого на аркане - по гайдамаку. Заметив урус-пашу [урус-паша - русский
генерал (тюркск.)], замерли, однако тотчас поняли: с интересом глядит
большой командир, едва ль не с одобрением. Приободрились, споро
пососкакивали наземь, опрокинули избитых хлопов, заголили зады...

Слева, почти рядом с Бестужевым, вдруг перегнулся пополам пожилой
унтер, изверг из нутра сизое месиво. Михаил Петрович посторонился
машинально, пытаясь пересилить себя и прервать, прекратить страшное
зрелище; но - не получалось! притягивало...

Рука в руку управились татары; казалось - миг! - а вот уж сидят
гайдамаки на низких, из плетня выдернутых кольях, почти касаясь ногами
земли...

- Взять их! - выдавилось наконец судорожно.

Не то чтобы хлопов жаль стало. Но свой же приказ на глазах нарушен! -
ведь запретил янычарствовать. Рубить - да! без этого нельзя... но такое...

- Взять!