Барахло продал, проелся весь и начал помирать. Тут он мне и подвернулся. Я
за дровами отправился, утро было раннее, снег уже сошел, и по всему лесу
капает. Я его издали углядел, он у самой дороги лозняк резал. По одежде
вроде не мужик, а подмастерье или купчик из небогатых, голод-то всех
прижал. Я его за ворот и хапнул - попался мол! Теперь на виселице
покачаешься! И ничего-то у меня в мыслях такого не было, куском хлеба
откупился бы, а он, дурак, на меня с ножом кинулся. Забыл, видно, что у
меня топор в руках. Я его как жамкну! Все лицо разрубил, словно по пустому
месту топор прошел, и ногу еще надвое развалил, вдоль по ляжке. Он и упал.
Еще не умер, подергивается тихонько, а я на ногу его смотрю, как там мясо
кровью сочится, словно парная говядина. Поначалу я убежал, но потом
вернулся. Он все также лежит, только лицо лисицей объедено. Я его засолил
и ел всю весну. Второго я не убивал. Это был скупщик. Он привез хлеб и
начал его продавать, только очень дорого. Мужики взбунтовались, караван
разбили, а самого повесили посреди деревни. Я его ночью с виселицы украл.
Мясо у него черное от крови было, но вкусное, очень жирное. Так я их всех
одного за другим и съел. Последнего я связал сонного, потом разбудил и
сказал, чтобы он помолился. Он сначала не хотел и все звал на помощь.
Только я сказал, что все равно зарежу его, он тогда смирился и умер
просветленным, потому что сначала помолился. За этого человека меня
совесть не мучает, но я все равно обещал заказать заупокойную мессу о
нем...
Он больше не мог слушать, как людоед печется о душах пожираемых.
слышишь? Я же не могу сам освободиться! Дева Мария обещала мне, что я
исправлюсь, не смей идти против ее воли!
оглушенный. Холод привел его в себя. Рено сел, обеими руками сжимая
разламывающуюся от боли голову.
кого я бежал, говорили о воле божьей. Хотя ведьма на то и ведьма, чтобы
искажать его волю, да и лесник тоже не человек, а сам дьявол в обличье
богомольца. Но как же монах?"
еретик, паральпот, ессей! То враги бога, они хотят остановить меня!
бесцветно серевший лес ожил и заиграл всеми оттенками красного и желтого.
Ярко алел боярышник, оранжевые кисти рябины светились среди засохших
скрючившихся листьев, осины трепетали багровыми кронами, лишь где-то на
самом низу еще сохраняющими зеленый цвет. Ольха выделялась черными
пятнами, а все остальное казалось единым желтым телом, выкупанном в тумане
и искрящемся от росы.
шел, раздвигая кусты, осыпавшие его светлыми каплями, и на душе
становилось чисто как от звуков органа.
остановился. Внизу плавными изгибами лежала серебристая лента реки,
большая деревня расположилась на одном из ее берегов, домики улыбались
небу красными крышами, каменная церковь стояла среди них словно мать,
окруженная многочисленными детьми. Рено перекрестился, глядя на ее острую
башенку.
никогда не пошлет наказания без достойной его вины!
воздухом, прервал мысли Рено. Из церкви вышла странная процессия: белые
фигуры в остроконечных балахонах, маски с огромными, различимыми даже из
такой дали, носами. В руках кресты и большие крючья. Процессия медленно
двигалась, останавливаясь возле домов. В некоторые дома белые фигуры
входили.
встречал больных, идущих неведомо куда. Они умирали прямо в поле, трупы
бесформенными кучами лежали в бороздах. Скот без присмотра бродил по лесу,
его тоже косил мор. Однажды следом за Рено долго тащилась худая коровенка.
Она надрывно мычала и иногда кашляла странным перхающим звуком. Кровавая
слюна свисала с ее морды тонкими нитями. Рено кричал и кидал в корову
камнями, но она продолжала, пошатываясь, идти за ним. И только когда Рено
совсем выбился из сил, коровенка, остановившаяся попить из разлившейся
лужи, вдруг шумно вздохнула, передние ноги у нее подломились, она
опустилась сначала на колени, а потом повалилась набок в грязную воду.
вдоль длинных канав, вырытых жителями во время отчаянных попыток отвести
воду с затопленных полей. По прихоти осенних ручьев эта канава оказалась
пустой. Совсем рядом, в двух шагах, точно такая же канава была до краев
наполнена мутной желтой водой, а в этой не было ничего, кроме слоя жидкой
грязи на дне.
нес в руках, потому что при каждом шаге они спадали с ног, завязая в
глине. Ноги замерзли, Рено устал и шел только чтобы выбрать для ночлега
место посуше. Теперь он шел днем, а ночами грелся у костров, не боясь, что
его поймают. В чумной области некому было ловить бродяг. К тому же, по
ночам случались заморозки или начинал падать мокрый снег.
перепрыгнул через канавку и остановился, услышав стон.
умирающих не оглядываясь. Но этого человека не было видно. Рено,
испугавшись наступить на чумного, попятился и ухнул в соседнюю канаву. Он
почти по пояс провалился в ледяную воду и, чертыхаясь, полез на берег.
жажды! А ведь говорят, это страшная мука, когда у чумного нет воды.
канавку. Тоненький ручеек побежал вниз, вода быстро промыла себе дорогу, и
скоро уже небольшой водопадик журчал на месте ручейка. Пустая канава
начала заполняться.
воды.
помочь, но уйти, зная, что человек гибнет из-за него, было свыше сил. Рено
спрыгнул в канаву, нащупав безвольно лежащее в воде тело, приподнял его и
потащил на траву. Под деревьями было темнее, чем в поле, но Рено все-таки
успел набрать сучьев и развести костер. Больной лежал без движения и все
время просил пить, так что Рено несколько раз пришлось ходить к канаве,
чтобы намочить тряпку и выжать ее в приоткрытый рот.
утро заснул и проснулся поздно. Его сосед уже не лежал, а сидел у
кострища. Он был страшно худ, на щеках сквозь грязь проступали темные
пятна, мосластые дрожащие руки далеко высовывались из рукавов непонятной
войлочной хламиды, накинутой на плечи. Серая войлочная шляпа была
надвинута на брови, а на ногах красовалось что-то вовсе неразборчивое,
густо заляпанное глиной.
разглядывает его. - Пропал бы, коли не ваша милость.
Рено.
натужный шип прорезывалась неожиданно высокая нота.
помру. Пупыри-то у меня еще вчера лопнули, а это точненько известно, что у
кого кровь глоткой пойдет, тот помрет к вечеру, а у кого пупыри в подмышке
выскочат, да сами и лопнут, тот уже не помрет, разве что дюже ослаб. То ж
мне один ксендз сказал, шибко святой, чтоб я не ложился, а все шел, пока
ноги держат. Я и шел до той самой ямины. А уж натерпелся в ней, не приведи
господи! Всю жижу языком вылакал, землю ел. И ведь, благодарение святым
угодникам, жив. Ноги только как чужие. А надо бы сходить, барахло
подобрать.
сильно закопченный медный котелок странника. Зачерпнул котелок воды,
поставил на угли. На опушке выбрал упавшую ольшину, волоком притащил к
костру. Огонь оживился, пожирая трухлявые сучья. Рено согрелся и его тут
же разморило.
кошмар, полный гнилой мокрой гадости, страшных чумных харь, ломаного
оскала известковых холмов среди бесконечного болота. Тысячи раз лесник,
благочестиво читая молитвы, закалывал его, как рождественскую свинью, а
ведьма, улыбаясь беззубым ртом, говорила:
по углам пауками и мокрицами.
кипела смола. Он упал в смолу, тело охватил жар, горячее благодатной
струей хлынуло в горло, сразу стало удивительно легко и свободно, и Рено
очнулся.
Прозоров Александр
Лукин Евгений
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Зыков Виталий