лет младше самой Паньки. И Любку припомнила - бледного с недокорма
заморыша военной поры. Вспомнила и не поверила сплетне. Однако, выбрав
вечер (сенокос уже кончился, а рожь еще не выколосилась), пошла в Погост,
в клуб. Сбежала оттуда через час, глотая обидные слезы. Все оказалось
правдой. Дистрофик Любка умудрилась неведомо как вытянуться и расцвесть.
Не один Леха положил глаз на тонконогую, стройную девушку с огромными
мерцающими глазищами.
сравнивая себя с Любкой. Конечно, Мироновы приезжие, таких здесь не найти.
Свои ростом невелики, а в кости широкие, приспособлены к работе а не к
радости. Панька, изворачиваясь, оглядела свою коренастую фигуру и вынесла
окончательный приговор: "Вислозадая! И глаз, к тому же, худой... Эх, да
будь у нее и впрямь хулой глаз, рази ж ходила бы сопливка Любка
королевной? Да Лешка на нее и смотреть бы тогда не захотел!.." Панька
размазала ладонью по щеке последнюю слезу и прибавила шагу.
Покров. Со временем стало свободно. На праздники Панька никуда не ходила,
даже Седьмое ноября просидела одна в избе и потому не знала, как скоро и
беспощадно сбылись ее пожелания.
клуб в морской форме, с тремя боевыми медалями, и стало ясно, что
соперников ему в сельсовете нет. Вот только пожил он в родном доме
недолго, уехал на службу, оставив по себе громкую память и бросив
забрюхатевшую Любку.
Плакала, валялась в ногах:
повитуха и не знахарка. Дите выводить не умею и не стану. В Доншину иди, в
больницу.
что же мне, в пятнадцать лет с ребенком? Я лучше удавлюсь...
не будет.
Сказала, словно заказывала у судьбы, и угадала в точку. Вдоволь находилась
Любка с пузом на глазах у всего колхоза, но не доносила, выкинула прежде
срока. И с тех пор скурвилась, стала общей сахарницей, доступной любому, и
разве что под одним Лехой не лежала. Только Паньке это радости не
прибавило. Не искать же утешения, что лехина жизнь тоже не сложилась. От
Любки отвернулся, но и к Паньке не склонился. Так и жил при матери словно
пацан.
корова расщепит копыто - всюду панькин злой глаз виноват. Стали Паньку
обходить стороной. Кто и не верит, а все береженого бог бережет, ноги не
купленные, можно и крюка дать, обойти лихо подальше. Сначала Панька
смеялась, а после взвыла. На людях живет, а как в лесу. Особенно худо
стало, когда у соседей заболела дочка Маша. Долго лежала по больницам, в
самом Пскове лежала, да ничего не вылежала, вернулась домой хромоногой.
Врачи сказали, что болезнь не лечится, хорошо еще, что не всю девчонку
сковало, а то бы провела жизнь в инвалидской коляске. Но свои знали - не
полиомелит виноват, а панькин сглаз.
вторым - страх. Ведь смотрела, завидуя, на счастливую Алену - Машину мать?
Смотрела. Так вдруг и впрямь завистью изурочила девочку? И не хотела, а
сделала. Панька стала чураться людей, ходила опустив глаза, в бригаде
старалась получить отдельную работу, чтобы ни с кем не встречаться. Чтобы
не напакостить ненароком, пыталась не думать ни о ком, но все равно
думала, только мысли легкие неприметно сменились обидой на всех за свою
пропащую жизнь.
довелось людям вздохнуть посвободнее. Тетка Феша в красный угол портрет
Маленкова повесила, среди икон, за то, что снял непомерную тяготу. Потом
подошла весна пятьдесят четвертого, и начавшие оживать деревни забурлили,
переполнившись через край новостями. Вроде и знакомое, но не бывшее прежде
на слуху слово "целина" теперь не сходило с языка. Народ мигом понял -
целина, это свобода, паспорт на руках, высвобождение из колхозной
крепости. Чуть не вся бездетная молодежь засобиралась в Казахстан, и никто
за общим шумом не видел, что родным селам грозит безлюдье.
месту. Но уезжавших одобряла: верно, нечего тут преть. Одобряла до той
поры, пока не узнала, что Леха тоже написал заявление в райком. Панька
ничем не выдала себя, но в груди все разом перевернуло. Казалось -
тридцать лет на носу, не только другие, но и сама себя давно записала в
бобылки - ан, нет! Жила, значит, в душе какая-то надежда. На людях Панька
крепилась, лишь оставшись одна, шептала побелевшими губами:
пахоты между траками попал кусок старой, с палец толщиной проволоки.
Услышав резкий скрежет, Леха высунулся из кабины поглядеть. Подгадал он с
этим в самый раз - ржавый крюк зацепил за голенище кирзовых сапог и
сдернул тракториста на землю. Освободить ногу Леха не успел, гусеница
вдавила ее в глину, только серо-розовая пена выступила по краям.
пункт. Но она сама почуяла беду, прибежала. Опоздала совсем немного - Леху
уже увезли. Не дрогнув лицом, Панька вернулась в Замошье. Затворила избу
на крюк и повалилась на пол. Билась, молча выплакивая последние в жизни
слезы. Твердо знала - она виновата во всем, и никто больше. Жутко
вспомнился предсмертный баб-тонин шепот: "Для себя ничего не хоти, так
легше..." Да как жить-то, не хотя?!
поехал, ковылял по родному Андрееву, припадая на бок, перед непогодой
прятал изломанную ногу в валенок. Работать продолжал на тракторе, на том
же самом. Не держал зла на трактор и, вообще, ни на кого не держал. Словно
и не менялось в его жизни ничегошеньки.
Работала в совхозе, колхоз к концу пятидесятых разорился, и его
переназвали совхозом. Сначала трудилась на ферме, выращивала ягнят, но это
оказалось совхозу невыгодно, да и ягнята у нее начали болеть, тогда
перешла на лен. Там частенько приходилось видеть Леху, хоть это уже было
ни к чему. Сломалось что-то в сердце, Леха стал чужим. Хромает неподалеку
невидный мужичонка, слепо подмигивает вышибленным глазом, - и пусть его.
ничего, попробуй повыбирай, сам одинешенек останешься, тут любая беседа
дорога. А от Паньки нос воротить, так и вовсе неумно. Нюрка, жившая через
четыре дома, попыталась было, да раскаялась. Нюрка была молодой, ровесница
беспутной Любке, но характерной. Даже средь коренастых замошинских баб
Нюрка выделялась особо. Еще в девчонках ее дразнили медведицей - за силу,
ширину и трубный голос. А как вышла Нюрка замуж, отхватив заморыша Ваньку,
и зажила своим домом, так открылось в ней стремление грести к себе, от
которого родилось с годами едкое прозвище Хап-баба. И не то, чтобы
Хап-баба как-то особо не любила Паньку или обидела чем, а просто не
замечала, свои заботы довлели. Паньку тоже не обида взяла, а больше
любопытство: что станет? Подошла к Нюрке, волочившей со мха двухведерную
торбу ягоды, погладила по рукаву, ласково сказала:
Отдохнула бы...
руку и загрохотала сапогами к дому.
вечером Панька, возвращаясь с вязки дресты, проходила деревней, ее
остановил громкий стук в стекло. Нюрка махала рукой из-за рам, приглашая в
дом. Пыталась выйти в сени, встречать, да не смогла, страшенный прострел
скрутил поясницу и не давал даже встать по малой нужде.
приколоченная, ничо не могу. Корова не прибрана, птица беспризорная. А еще
бычок у нас подрастает. Его сейчас не накормишь, в декабре сдавать нечего
будет. И картошку копать пора подходит. Ваня один не справится.
линию.
смотри, не только о работе думай, но и о спине. Своя, чать.
неделю, как ни в чем не бывало, копала картошку и таскала ее домой,
спокойно вскидывая на хребтину трехпудовые мешки. Но с Панькой стала
отменно вежлива, а однажды вдруг появилась у паниной избы с решетом.
тебя своих-то курей нет...
была приучена, все умела, а не приживалась у нее никакая животина, тоже,
видать, боялась сглаза. Панька сперва удивилась, чуть не обиделась
подарку, принялась было отнекиваться, а потом вдруг согласилась и взяла.
Что еще делать, раз своего нет? А Нюрке будет урок.
подношениями: яичками, баночкой меда, набиркой огурцов. Панька брала,
сначала стесняясь, а постепенно привыкла и удивлялась, ежели кто из
соседей медлил с подарком.
Земляной Андрей
Конюшевский Владислав
Махров Алексей
Маркелов Олег
Посняков Андрей
Семенова Мария