Чтение 6–й страницы книги ~Близится утро~

Прекрасно!

- Теперь буду знать, куда проштрафившихся монахов да их ублюдков
ссылают! - радостно крикнул я вслед. - Аскет! А правда, что невесты
Искупителя в постели особенно сладкие и страстные? Расскажи, как она
тебя ласкала?

Грохот закрываемой двери - бежали они по коридору, что ли?

Подобрав яблоко я вернулся на свое опилочное ложе. Усмехнулся,
подбрасывая в руке твердый, тяжелый плод.

Вкусное, наверное.

От греха подальше я закопал яблоко в труху, и улегся спать с чувством
полного удовлетворения. Словно праведник, утешивший в два раза больше
вдов и сироток чем обычно.

Прошло два дня - если меня и впрямь кормили раз в сутки. Порции уже
не казались мне такими щедрыми как раньше, хотя надо отдать должное -
надзиратель рацион не уменьшил. Суровый человек, твердый, даром, что
глаза у него неживые. Вот только приходил он теперь без сына, и насмешки
приходилось отпускать лишь в его адрес. Я интересовался, как он
замаливал свой грех, не оскопился ли после проступка, и вообще, произнес
больше гадостей, чем за всю прошедшую жизнь. Но надзирателя, похоже,
пронять было ничем невозможно. Он не отвечал, без лишней суеты
пропихивал еду, и уходил, оставляя меня во тьме.

На третий день мне повезло.

Я задремал, и проснулся от того, что рядом с моим роскошным ложем
что-то шлепнулось. Поднял голову, и встретил ненавидящий взгляд сына
надсмотрщика.

Все-таки выдрессировал его монах! Пацан не попытался лишить меня
пайка, он лишь кинул в меня картошкой.

- А, байстрюк... - поприветствовал я его, садясь на опилках. - Что,
ты даже кидаться не умеешь?

Следующая картофелина упала ближе. Я лениво пнул ее ногой и сказал:

- Ты, видать, руками привык всякие гадости делать, вот и отсыхают с
молодости...

Пацан молчал, тщетно пытаясь придать лицу такую же твердость, как у
отца. Потом достал кусок соленой селедки - как же она мне надоела!
Смачно плюнул на него, и бросил через решетку.

- Пивичко есть, отмою, - сообщил я с улыбкой. - Ублюдок клешерукий.

Удачное оказалось словцо! Обидное.

Пацан достал третью картофелину, которой вроде как и не положено было
быть в пайке. Попытался примериться сквозь узкие дырки решетки. Я
захохотал.

И тогда мальчишка достал связку ключей, злорадно улыбнулся, и стал
отпирать замок.

У меня чуть челюсть не отвисла от удивления. Я-то надеялся, что за
полгода, за год сумею его в неистовство привести. Но дети - они такие
чуткие, раньше повезло!

С неимоверным трудом пацан сдвинул тяжелую решетку до половины. Я
вскочил и испуганно кинулся в угол. Крикнул с надрывом:

- Эй! Эй, ты чего удумал, мерзавец!

Конечно, у пацана хватало ума, чтобы не пытаться лезть в камеру. Он
просто поднял рясу, спустил штаны и принялся мочиться, метясь в мою
сторону. Но напора явно не хватало.

- Ты даже ссать не умеешь, - уведомил я.

Пацан торопливо заправил штаны, схватил картофелину, и чуть
наклонился, метясь.

Вот он, мой шанс!

Яблоко, твердое зеленое яблоко, которое так хотелось съесть, было у
меня в правой ладони. Я бросил его одновременно с мальчишкой. Изо всей
силы, будто речь о моей жизни шла.

Впрочем, так оно и было. Второй раз пацан бы на эту удочку не
попался.

Картофелина больно ударила меня в щеку - мальчишка-то оказался не
бесталанный! Но и мой снаряд не промазал - звезданул его прямиком в лоб.
Самое обидно было бы, отшатнись мальчишка назад, или упади на
полусдвинутую решетку.

Но все получилось великолепно!

Он вскрикнул, всплеснул руками, хватаясь за голову, и рухнул прямо в
люк.

- Спасибо, Сестра! - завопил я, бросаясь к поверженному врагу. -
Господи, да благословенны дети малые, таковых будет Царствие Небесное!

Пацан хныкал, елозя на полу и пытаясь подняться. Он, видно, еще не
оценил до конца размеров катастрофы. Я рывком поднял его, встряхнул,
заботливо спросил:

- Не ушибся, дружок?

- А... - заныл пацан, сообразив, что попал прямо в лапы к душегубу.
Похоже, он был цел, хранила Сестра.

- Не ори, поздно уже кричать, - утешил я его, сдирая с пацана рясу.
Хорошая ряса. Крепкая, почти новая. И башмаки крепкие, на деревянной
подошве. Штаны оказались похуже, изрядно прохудившиеся и явно
послужившие не одному монашку, а рубашка - совсем уж гниль. Отпустив
беззвучно разевающего рот пацана, который тут же на четвереньках отполз
к моим любимым опилкам, я еще раз прикинул расстояние до потолка - и
принялся рвать рясу на полосы. Отчаянье придало мне силы, срывая ногти и
помогая себе зубами я справился за несколько минут. Связал полученные
полосы по двое, потом - между собой. Подергал, что было сил. Выдержит?

Будет на то воля Сестры - выдержит...

Я потер щеку - она болела, и вроде как даже вкус крови был во рту.
Неужто ухитрился зуб расшатать, паршивец? Нет, похоже щеку прикусил.

- Лопнет веревка! - плаксиво сообщил мальчишка.

- Тогда стану из тебя веревки вить, - я поднял башмак, привязал к
концу веревки. Примерился, и бросил в люк. С первого же раза башмак
застрял на решетке. Я осторожно повис на веревке - держит...

Малолетний тюремщик с воплем бросился на меня, повис на ноге - я едва
успел отцепиться. Его небольшой вес мог послужить той последней каплей,
что переполнит чашу.

- Тебя убьют, убьют! - колотя меня кулачками по груди кричал
мальчишка. Тоже мне, пророк...

Рукавом рубашки я заткнул ему рот, а порванной рубашкой связал руки и
ноги. Накрепко, уж узлы вязать я умею. Уложил на опилки - зверствовать
не к чему, зачем простужать мальца? И вернулся к веревке.

Сейчас - или никогда...

Веревка потрескивала, но держала. Я лез, пытаясь двигаться как можно
более плавно, но при том быстро. Решетка немного накренилась, но вроде
бы застряла в проеме надежно.

Наконец я смог протянуть руку - и вцепиться в край люка. Еще
мгновение - и выбрался в коридор. Голый, грязный, страшный, трясущийся
от возбуждения и, чего скрывать, страха.

- Спасибо, Сестра... - еще раз прошептал я, глядя в темную дыру, где
едва угадывался ворочающийся на опилках мальчишка.

Факел торчал из выемки в стене, и, похоже, собирался скоро догореть.
Под ним стояла корзина с остатками снеди - не я один обитал в каменном
мешке, валялась связка из трех ключей и благословенное яблоко. Я поднял
его, отер о тряпицу, которой была прикрыты пайки в корзине, откусил.

Кислое. И совсем не вкусное.

С факелом и ключами в руке, с веревкой вокруг пояса, я пошел по
коридору.

Не прекращая грызть яблоко.

На все решетки в коридоре был один ключ. Я открыл одну, за которой
заметил шевеление. Позвал. Присел, вглядываясь в темноту, и покрепче
держась - не поймали бы меня на собственном приеме!

Но человек, распростершийся на тонком слое чего-то слежавшегося,
когда-то бывшего опилками, не реагировал. Тупо смотрел на меня, сжимая в
руке надкушенный кусок хлеба. Потом медленно повернулся спиной,
съежился, и продолжил есть. Он весь был в грязи, длинные волосы
прикрывали спину до лопаток.

Ему уже не помочь. Его под руку выведи из темницы - обратно поползет.

- Эх, святые братья... - прошептал я. - Лучше бы на плаху... все
добрее.

На связке оставалось еще два ключа. Я подошел к двери, ведущей в
комнату надсмотрщика, прислушался.

Тихо...

Подобрав ключ я осторожно провернул его в замке. Ни скрипа, ни шороха
- механизм был заботливо смазан.

Готовый и к схватке, и к бегству я заглянул внутрь. От света трех
факелов - четвертый недавно догорел и тихонько чадил, у меня заболели
глаза. Да... привыкать придется. Меня сейчас на белый свет выпустить -
хуже крота буду.

Надсмотрщик спал. Лежал в одном исподнем на не расправленной койке,
на спине, тихонько похрапывал. Человек как человек, когда глаза
закрыты...

Я осторожно обошел комнату. Нашел небольшую дубинку - вряд ли
предназначенную для усмирения узников, скорее - крыс гонять. Но чем
человек хуже крысы?

Подойдя к надсмотрщику я, без лишних церемоний, огрел его по голове.
Не в полную силу, спящего убить - это грех смертный, а чтобы на четверть
часа, на полчаса вырубить.

Оказалось - слабо бил! Монах дернулся, открыл глаза, и мгновенно
выбросил вперед руку, целясь в шею. Я едва успел отшатнуться, иначе он
разбил бы мне горло. И врезал дубинкой еще раз, теперь уж покрепче.