Чтение 6–й страницы книги ~Живущий в последний раз~

Обманчиво полный сотник Фаранг, евший на удивление мало и пивший на
удивление много, буркнул что-то невнятное, поддающееся любому
истолкованию, и позволил Линге запустить губы в его стакан в обмен на
рыжеволосую лапищу, засунутую ей под юбку. Девушка была удовлетворена
обоюдным согласием и продолжала попискивать на интересующую ее тему.

- Рыбчик, а какой сегодня день будет?

- Терция. Для старика все на этом и закончится, к труповозам пойдет,
а маманька помоложе, ей завтра днем еще ступень причитается.

- А ты ей сам голову отрубишь, да?!

Фаранг сжал пальцы, и стакан в его руке разлетелся вдребезги,
перепугав до смерти любопытную красотку.

- Дура, - констатировал сотник. - Ты что, варка накликать хочешь? Где
ж ты видела, чтоб родню Не-Живущих казнили с пролитием крови? Очумели вы
тут совсем, подстилки мясные... Ясно ж сказано: веревка, огонь, вода и
промежуточные - кипяток, например... Сколько жизней осталось вражьей
кровушке, столько и будет мучиться, до края. Голову рубить... Я что,
палач? Хотя и им-то несладко доводится: одного и того же выродка казни по
три дня - и никакого разнообразия душе. Вот накличешь варка, зараза,
истинно говорю...

- А чего его накликивать? - обиделась мокрая Линга. - Дура сразу...
Вон - приперся! - длинный, тощий, и рожа неприличная...

Хохот сотника едва не перекрыл шум заведения.

- Ой, не могу! - ржал Фаранг, краснея ушами и хлопая себя по мохнатым
ляжкам. - Где ж вас Мама набирает?! Это ведь сотник Джи, новенький, мы его
честь и пьем сегодня!.. Ну, Линга, потешила душу, лучше, чем в койке!

- А чего он такой длинный? И смурной, как зима, даром, что
молоденький... неужто на сотню таких зеленых представляют?

- Молоденький... Его не на сотню, его на капрала представляли, так он
сотников из комиссантов порубил. Сама знаешь, как оно на испытаниях - нож
кандидату в руки, раздели - и тройку старших по званию на него, с боевым
железом в пальцах. Они кандидата уложат быстренько, ну, ежели он кого
порежет - тому выговор, конечно, за несоблюдение уровня; а новенький,
положенный начальством на красный песочек, наутро встанет жив-здоров,
браслетик очередной потрет и идет с новым званием в подчинение к тому, кто
последним его убивал. Ну и боится он теперь во всем мире одного
начальника, в память Ухода своего.

- Ну?

- Юбку мну... А этого стали представлять, спустили на него тройку
штабных сотников, лопухов золоченых, так я сразу Муаду и говорю: глянь,
Му, как парень нож берет, хороший парень, не потянут его штабные. И не
потянули. Пока мы с Муадом через парапет прыгали, мальчик их как из
арбалета положил и за меня у Муада пари выиграл. Я ж Му говорил - нельзя
так назад в бою запрокидываться. А он спорит. И доспорился - тут ему не
деревня с кольем вышла, так ремень подшлемный к подбородку и прикололи - я
смеялся, как резаный...

При последних словах помрачнел Фаранг, голову опустил. Неугомонная
Линга принялась теребить кавалера, первые пары двинулись по комнатам; и
никто не заметил пропажи хмурого новоиспеченного сотника.

Он проскользнул по неспокойным кривым улочкам окраины, лестница
невзрачного домика скрипом отозвалась на тяжелые шаги, и долго ворочался
ключ, отпирая рассохшуюся дверь.

- Чарма! - негромко позвал сотник.

В ответ раздалось приглушенное рычание.

ЧЕТ

Я пишу эти строки в ночь перед испытанием, и, возможно, что на них и
оборвется эфемерная попытка сыграть жизнь на неуклюжем инструменте слов и
пера. Не тот это смычок, для тягучей мелодии единственного существования в
проклятом и проклятом мире живущих по девять раз.

За кражу на базаре - смертная казнь. За клевету на вышестоящего -
смертная казнь. За убийство - смертная казнь; за убийство в последний раз
- казнь ступенчатая, до края, обрыва в путаницу и головокружение. Зачем
другие кары, когда на следующий день Вставшему выдаются премиальные плети,
и он тащится домой - жрать, пить, бояться...

Ценность жизни ничтожна - дерьмо, деленное на девять, на безразличие,
повторяемость, привычку - и я тону в водовороте этого мира, я, Живущий в
последний раз.

Впрочем, поначалу мне везло.

Мне везло на дороге, где вербовщик в форме гвардейского офицера
забыл, или проиграл положенный мне браслет, да и не очень-то
заинтересовался чехлом на руке новобранца.

То ли рык собаки остудил служебное рвение, то ли напарник слишком
торопился бросить на кон остаток жалованья; любопытный напарник - бледное
лицо со смеющимся бутоном рта, бугристые плечи - чадящий костер, страх,
забытый голос и невидимая крышка над хрипом: "Я больше не люблю шутить,
Отец!" Мне везло, и я не хотел дожимать лопатки этой мысли до щебенки
дороги в город.

Мне везло в казармах, где редко кому везло; мне везло в походах, где
не везло никому; меня любили городские шлюхи и не любили ночные сторожа.
Мне сказочно подфартило - я получил назначение, завтра на испытаниях
осклабившийся сотник, один из трех положенных комиссантов, сунет меч в мой
мягкий живот и потом будет тщетно ждать рапорта от Вернувшегося.

Бедный идиот, он и не подозревает о таком вопиющем разгильдяйстве,
как возможность уйти и не вернуться.

Что б ты делал, исчезнувший друг мой Би, если б били тебя? Да, знаю,
ты бы уворачивался. А ты, потерянный навсегда Джессика, чье имя прикрыло
меня в городе? Да, знаю, Чарма глухо прорычал мне твой ответ...

Слушайте внимательно, молчаливые мои собеседники - завтра я выйду на
песок арены отвечать на вопросы, потому что слишком далеко лесной брат,
позарившийся на травы и чужую одышку, слишком близко вербовщик с памятным
лицом алогубого шутника, слишком много вопросов, кроме завтрашних
смеющихся сотников...

Кажется, я снова начал лизать муравейники.

НЕЧЕТ

О тени прошлого! - простите же меня

На страшном рубеже из дыма и огня...

- ...Да будет благословен взыскивающий приобщения к прохладе
Не-Живущих; и на него возляжет белая ладонь Господ наших...

- ...аших!..

- Отдав жизни свои, все отдав, что оставил мир приобщенному, что в
жилах его пенится для Открывающих Дверь, войдет он с ясным взором в ряды
стоящих перед краем и станет чашей для Господина и для братьев своих, даря
им право Крайнего глотка...

- ...отка!..

Дым. Рвущий горло и раздирающий глаза дым.

- Пусть не забудет бегущий в ночи рабов своих, даря недостойным
Поцелуй обрыва; и не забудет пусть благословенный Вставший за Гранью
младших перед ним, припадая к биению их шелестом дождя и лаской тумана,
дабы новое мироздание...

- ...ание!..

- ...выросло на смердящей плоти...

Дым. Вязкий плотный полог. Дым.

- ...зыбкого круговорота, где смерть и рождение суть одно; и ведомо
седым...

- ...дым!..

И треск валящихся бревен.

Скит пылал, и женщины в экстазе принимали в себя милосердие копья; и
зверье уходило в глушь, оставляя людей выяснять свои странные человеческие
отношения.

ЧЕТ

Дождь настойчиво подпрыгивал за окном, приплясывая по цинку
подоконника, брызгами заглядывал в комнату, уговаривая перебросить тело
через карниз, окунуться в ночную сырость, дружеский успокаивающий лепет -
прости меня, дождь, сегодня был тяжелый день, и вчера тоже был тяжелый
день, и я, похоже, тону в их бессмысленной мути; да и с псом моим у тебя,
дождь, плохие отношения, не любит тебя Чарма, он от тебя худеет, дождь, и
долго встряхивается, виня хозяина в наглом поведении небесных лохматых
дворняг, задирающих ногу под низкий утробный рык и виляние огненными
хвостами...

Прости меня, дождь, я прикрою окно, и стук в дверь, сухой и
неожиданный, присоединится к тебе, и ты притихнешь, вслушиваясь.

- Войдите.

- Сотник Джессика цу Эрль, вам депеша.

- Входите, я сказал.

Знакомый голос. Чарма подбирается, и в рычании его проскальзывают
непривычные визгливые нотки. Ты боишься, собака?!

Пауза.

- Вы придержите вашего зверя?