располагается наш отдел. Мы сидим так, как будто там внизу ничего не
происходит, мы задумчиво созерцаем развернутые бумаги, автоматически стучим
по клавишам - делаем вид, что работаем. И у нас едва хватает времени для
этого. Но краем глаза я замечаю легкую волну изменений. Кто-то слишком
растягивается на стуле, кто-то зачем-то оборачивается по сторонам и
оглядывает нас всех. Менеджер Петров встал и подошел к огромному окну,
заложив руки за спину. Что это была за спина! Вся ее поверхность была в
буграх и рытвинах.
последствия оспы. Я вам еще не рассказывал? В детстве, когда мне было года
четыре, я ею заразился. Родители даже не хотели забирать меня из больницы.
Но потом кое-как, скрипя сердцем, брезгливо морщась и зажимая платком свои
носы, взяли меня обратно. Это было тяжелое время для меня. Я очень хотел
общаться. Родители всячески избегали меня: то гостили у соседей, то работали
по целым неделям. Но однажды в летнее воскресенье они вдвоем постучали в мою
комнату. Я лежал в постели и мастурбировал - мне уже почти минуло
тринадцать, и организм требовал новых впечатлений. Родители были очень
ласковы в тот день. Отец посадил меня к себе на колени, гладил по голове, а
мать тщательно перестелила мою постель, убралась, принесла свежую пару
белья. Больше я их с тех пор не видел. Я хорошо запомнил этот день, он
врезался у меня в памяти, как яркий кинофрагмент. Ну, конечно, потом я уже
понял, что случилось, напялил пижаму и отправился в таком виде на улицу...
ничего не понимая.
свое рабочее место.
мной может случится припадок (или что-то вроде того). Окно, которое немного
медленно поднимается с пола, уходит куда-то в небо, в зенит, и я начинаю
думать, что это не оно, а я немного задремал и позволил себе и своей кровати
выползать и делать крутые повороты посреди комнаты, там, где обычно половик
оставляет мало места для игры, но заходит довольно глубоко под столы, стулья
и шкафы, упираясь в последнюю очередь в плинтус, который давно уже
покоробился от желания быть подлиннее. Я выпрямляюсь и понимаю, что я не
один, что в соседней комнате есть еще какой-то человек чужого цвета. Я
напрягаюсь, чтобы его увидеть через стену, и он, к сожалению, исчезает, как
это обычно и бывает от напряжения. Я вхожу в перегородку - как хороша моя
квартира с множеством ответвлений, с тысячью и одной половицей! Я жду и
наконец ощущаю, как он оказывается где-то у меня внутри.
Я слегка невзмог, когда Лацман вытянул руки и сказал:
меня? Я отстранился, но в ту же самую минуту подумал: "Нет, ничего глупее,
чем просто пропускать человека, когда он этого просит. Надо обязательно
сделать вид, что мне этого сильно не хочется". Я отвалился с дрожащим ртом и
вывороченными руками навзничь, и Лацман перешагнул через меня, сотрясая
штанинами воздух надо мной. Я подумал, что такой момент следует запомнить,
потому что иначе он будет снова и снова повторяться. "Лацман поднимает ногу,
штанина вспархивает, как птица, он заносит ногу надо мной и вторая штанина
вздрагивает от напряжения. В этом месте, где они сходятся, тоже что-то
бьется и болтается... " Я мысленно закрываю глаза, не в силах видеть этой
порноты.
котором я сидел, и проговорил: - Меня совершенно не заботит как ты ко мне
будешь относиться, но одно меня волнует... попробуй угадать что? Я привстал
в кресле, чтобы повернуться к нему и разглядеть его повнимательнее. - Ни за
что не угадаю, - ответил я с вызовом. Лукин криво улыбнулся. - Попробуй
поставить себя на мое место, - сказал он. Я принял глубокомысленное
выражение. - Ну, что получается? -Ты немного выше меня, - ответил я. - И
кроме того ты невозможно замкнутый тип, субтильный, не мужественный. Ты еще
хуже меня. - Ну, о сходстве речи не идет, - холодно заметил он. - А о чем же
еще? - удивился я. - О том, что мне стыдно тебе обгяснять, - проговорил он,
подавшись вперед. - А-а, - пропел я с интонацией некой птицы в человеческом
образе.
вездесущим. Я с тревогой подумал, а не сделать ли мне что-нибудь подобное?
Ведь по идее я был из того же теста, я был таким же временным и приходящим
как он, таким же гармоничным и умиротворяющим. Другое дело, что у меня не
было воды в достаточном количестве, что бы существовать подобным образом. Не
смотря на все эти странности, мне поминутно приходится низвергаться вниз,
обращать свое настоящее в нечто неподдающееся осмыслению. Правда ли, что я
обретаюсь между землей и небом? Или это лишь моя первоначальная уверенность
в том, что я не остаюсь где-то в другом месте. Теперь от дождя всех клонит в
сон, я же созрел для деятельности, которой предназначен. Но дождь это не
только несущиеся к земле капли, это не только его небесная ипостась,
отрыва-вздоха, куда вернее предположить, что это: шум листьев,
непрекращающееся движение по водостокам, утилитарное пополнение сосудов,
вроде канав и водоемов. Все здесь призрачно связано с подземными реками, о
которых многие даже не догадываются. И большая часть воды уходит под землю,
чтобы скопиться там в ожидании своего часа.
созерцал свои внутренние функции. Комната соотносилась с внешней вибрацией и
наполнялась то отдаленным металлическим звоном, то лязгом столовых приборов.
Мог ли он вдруг выпрямиться и взглянуть в окно? Можно допустить. Но решающим
в его положении был все-таки холод. Его он и пытался преодолеть своим
термоемким загривком. Как будто здесь, в нем и содержалась некая передача,
некий крестец бытия. Я упруго натянул безымянный палец и вонзил его в
воздух, который к этому времени был уже несвежим, и сухой скрежет пролился
двумя струями, запирая в рогатку теплоемкость Марата. Ничего не произошло в
следующую секунду. Марат сжал кулаки и еще туже натужился. Повергнуть такого
врага нельзя. Можно только немного уступить ему места.
оба рукава, и я пробежал несколько испуганных, развалистых шажков вперед,
как какой-нибудь педераст. Они издевались, эти в пионерских галстуках, и я
подумал: "Я один мог бы их раскидать, но хитрое желание узнать, из какого
они отряда, заставляет меня улыбаться". Сильнейший ветер гудел в ушах,
полоща красные галстуки. Кто-то достал длинный ржавый тесак и полоснул им
меня по запястью, крови не было.
мальчик, который был в очках, оправился и проговорил серьезным тоном:
таким проницательным мне показался его взгляд. Разве ребенок мог так
услышать меня? Я подавил комок в горле и бросил с надеждой в его сторону:
слов.
передохнуть. Я протянул руку в ее сторону и замер на полпути. Ирина в своем
меловом платье немыслимо повернулась в кресле, подставив мне таинство своего
бедра, уткнувшись в полной отключке в любовный роман. Я остановился, потому
что это показалось мне совершенно неуместным: я, она с книгой, дурно
перевязанная рука, застывшая на подлокотнике. Я подождал несколько секунд и,
выпрямившись, уселся на стуле, думая, что не смогу приличествующим образом
отпроситься идти - голос будет дрожать, а по роже будет гулять кривоватая
обиженная улыбка.
было положение ястреба, вынужденного летать, хотя, казалось бы, и от других
возможностей ему не следовало отказываться. Я же спокойно мог сидеть. Дело в
опоре - стул стоял на неровном полу. По ясному разумению, я должен был
упасть, но это всего лишь допущение, которому не суждено сбыться. По-
настоящему, я падал, если бы хотел этого. А я мысленно и реально был против.
"Я готов", - звучит у меня внутри, и я падаю. "Я сижу на двуногом стуле!" -
И равновесие возвращается. Очевидно, мне показалось, что я подмял под себя
только часть удобного места. А на самом деле, я сам был себе стулом. В
какой- то момент дверь в соседнюю комнату отварилась, и я увидел проползание
света по полу. Я мог, конечно, мысленно остановить это нарастание, но тело,
которое встало между мной и светом, по-другому меня настроило. Я не стал
Самойлова Елена
Маккарти Кормак
Орлов Алекс
Корнев Павел
Шилова Юлия
Шилова Юлия