Чтение 6–й страницы книги ~Дочь некроманта~

Зверь родился. Звезды сошлись-таки на небосводе в злой для Эвиала час. И
он, именно он, нес за это ответственность.

Плечи человека поникли, он сгорбился, словно под неподъемной тяжестью.
Теперь он знал все.

Титаны были истинными титанами. Они уничтожили свой собственный дом, но их
сила обернулась против них же - часть их наследства уцелела. В том числе и это.

Едва увидев одинокую каменную чашу посреди полуобрушенного зала, он понял,
что его странствие закончено. Он нашел то, что искал. И очень скоро он узнал и
ответ. Он проследил путь собственного заклинания, проложенный его пролившейся
кровью, увидел, куда ушли громадные силы, вложенные дуоттами в их странное
колдовство. Чаша, по сути, была зеркалом, позволявшим отследить чуть ли не
любое сотворенное в пределах Эвиала заклинание - причем сотворенное неважно
когда.

Но, разумеется, чтобы добраться до заклятий первичных, исходных,
требовалась куда большая сила, чем у него.

Теперь он видел - видел каплю своей крови, погружающуюся в земную плоть, и
видел то существо, которое эта кровь частично пробудила, частично сотворила,
вложив в него человеческие ярость и ненасытность. Магия смерти сделала
существо гибельным оружием, а то, что кровь была человеческой - породило у
него неутолимый вечный голод, утолить который на время могла только она же,
чистая и алая человеческая кровь.

Он схватился за голову, закричал, не слыша собственного крика.

Как разумно! Как ловко! И даже бросься он сейчас в огненное жерло - Зверя
это не остановит. И никакие маги с чародеями ничего с ним не сделают - дуотты
старались не зря. Много лет провели они в изгнании, постигая тайны враждебного
им колдовства, - и в конце концов достигли успеха.

Кровь медленно переставала кипеть, отдав все силы, ей предстояло теперь
превратиться в прозрачный темно-алый камень. Чародей заметил еще несколько
таких же вокруг - иные целы, иные расколоты на части.

Не медля больше ни минуты, он двинулся прочь - сквозь густые заросли
внутри кратера вскарабкался по отвесному гладкому склону, и вниз, вниз, вниз,
туда, где его ждала лодка.

Теперь он знал, в чем состоит его долг. Не дело, а именно долг, какой
редко выпадает в жизни человеку.

ЧАСТЬ II

КЛИНОК ВЫКОВЫВАЕТСЯ

По ярмарке он ходил долго, не пропустив ни одного ряда. Примеривался,
присматривался, приценивался, иногда покупал для вида какую-нибудь мелочь.
По-настоящему он ни в чем не нуждался, вещи его не интересовали. То, что ему
действительно было нужно, не продавалось ни на одном из всех рынков Эвиала, не
исключая и запретного для прочих рас Торжища эльфов в самом сердце
Зачарованного леса.

Людской мир тек сквозь него, словно быстрая вода в потоке. Мириады мыслей,
страстей, желаний, стремлений сталкивались над ним и вокруг него, высокие и
низкие, благородные и не очень (вторых, конечно же, оказывалось неизменно
больше), зависть, любовь, страх, ненависть, голод, алчность, вожделение и все
прочее, чем богаты любые скопления двуногих разумных (или почитающих себя
таковыми) существ. Он пропускал все это мимо себя, не замечая или, по крайней
мере, стараясь не замечать.

Единожды вошедшему в истинную, великую и вечную Тьму нет больше дела до
этого кипучего людского муравейника. Его дела и заботы - за гранью понимания
толпы, и с этим ничего не поделаешь. Нет, он не испытывает презрения к своим
собратьям, так же, как и он, вышедшим из материнских утроб, вовсе нет, ему
просто открывается совершенно иной мир, по сравнению с которым сам Эвиал -
лишь бледная декорация в нищем странствующем театре.

Но сейчас ему волей-неволей приходилось заниматься как раз людскими
делами, хотя цели он при этом преследовал свои, и только свои. Иначе нельзя.
Начинающий помогать всем и каждому волшебник неминуемо истирается, истаивает,
растрачивая свою силу по пустякам. А когда он исчерпает себя, если он Светлый,
то его ждет преждевременное расставание с посохом и тихая смерть в ордосском
доме для престарелых чародеев; ну а если он Темный - то он просто долго не
протянет. Хотя Темных и так уже почти не осталось. Может, бродят еще где-то
по миру с десяток-полтора его собратьев по Силе.

А не протянет он долго потому, что Инквизиция не дремлет, что после ухода
великого Салладорца церковники никак не могут успокоиться, хватают всех хоть
сколько-нибудь подозрительных - и порой среди сотен невинных попадется-таки
или настоящая ведьма, или начинающий малефик. Но притом, если ты попался в
руки Инквизиции, считай, что тебе еще повезло. В конце концов, произнесешь
формальные, ничего не значащие слова отречения, примешь причастие, покаешься -
и умрешь безболезненно и быстро. А вот если угодишь в лапы пресловутого
Белого Совета...

Он заметил притаившегося под ярмарочным помостом вампира, из малых, совсем
еще молодых, не успевших даже отрастить настоящие клыки. Такой вампир может
справиться разве что с ребенком, которого он наверняка тут и подстерегал.
Правда, вампир был один, что странно - обычно такие молодые охотятся в паре со
старшими упырями, опытными и бывалыми, кто может не допустить трансформации
жертвы в еще одного вампира. Потому что случись такое - Инквизиция перевернет
вверх дном весь город, и горе тогда всем, кто привык лакомиться алой влагой из
человеческих вен!

Но как бы ни был он слаб и ничтожен, он уже испытал ту неодолимую жажду,
которая раз и навсегда отделяет упыря от человека и после которой уже нет
возврата. Она врезается в сознание, навеки калеча несчастное существо. Любой
нормальный волшебник, конечно же, остановился бы, самое меньшее - отвесил бы
упырьку знатную оплеуху, потому что не дело это - устраивать засады на
торжищах, и уж последнее дело - охотиться на детей. Настоящий же Белый чародей
не просто бы остановился, а скрутил бы супостата по рукам и ногам, после чего
кровопийца прямиком угодил бы в казематы Святой Инквизиции, где узнал бы,
почем фунт лиха. Ну а напоследок истинно Светлый волшебник не преминул бы
прийти на площадь, где совершалась бы казнь означенного вампиреныша, -
вязаночку там хвороста в костер подбросить или еще чем заплечных дел мастеру
пособить.

Он же прошел мимо.

Вампир заметил его слишком поздно, впрочем, даже заметь он его заранее,
это ничего бы не изменило - деваться упырь никуда не мог, он выбрал на
редкость неудачно место для засады, без запасного пути отхода, и по всем
правилам магической игры мог считаться обреченным. Все, что ему оставалось
делать, - это прижать уши от ужаса.

Ведь как бы там ни было, вампиры тоже хотят жить.

Не приходилось сомневаться, кровососу уже мерещились пыточные камеры и
неизбежный, последний костер на площади - однако неведомый маг совершенно
жуткого вида, отвернувшись, равнодушно прошел мимо. Вампир знал, что волшебник
видел его как на ладони и чародею достаточно было пошевелить пальцем, чтобы...

Однако он не пошевелил. Значит, так надо было.

Упырь облегченно вздохнул, стер проступивший на лбу и скулах обильный пот,
серый и едкий, как и у всего вампирьего племени. Волшебник мог его убить - но
прошел мимо. Упырь понял это так, что на сегодня ему позволено если не все,
то, во всяком случае, многое.

Серые щеки и заострившиеся уши вампира люди, конечно, не видели. Им он
казался щупловатым, болезненного вида пареньком, невесть почему забившимся под
торговый помост вблизи от рядов, где торговали сладостями.

И теперь упыреныш уже намечал себе жертву: хорошенькую черноволосую
девчушку лет семи, что как раз тянула мать за руку к сладкарным рядам.

* * *

Он успел добраться до рынка рабов, пока наконец не увидел того, что искал.

Женщина была молодой, но крепкой, не толстой, лишь в меру широкобедрой,
со славным и простоватым лицом, но зато в роскошном выходном платье, донельзя
дорогом, где по зеленому шелку искрились настоящие самоцветы вперемежку с
крупицами самородного золота, сливавшиеся у ворота в настоящий блистающий
панцирь. На пальце блеснуло кольцо - никакого там серебра, положенного