ему удалось. Паршивцы ленивые, дармоеды! Вот будь джет на их месте... тут
Иллари подавил очередной приступ гнева, на сей раз на трусливого сопляка,
и занялся делом. Он оседлал коня в полной темноте, как когда-то в ранней
юности, когда он ухлестывал за девицей старше себя и ездил к ней тайком от
отца. Отец-то, правда, все равно знал. Попадись Иллари хоть раз, и ему бы
всыпали по первое число, но он не попался с поличным, отчего и избежал
взбучки: отец любил, когда человек делает свое дело хорошо, и ждал от
собственного сына, как минимум, того же. Иллари хорошо умел не попадаться,
и отец поощрял в нем и эту способность, и прочие. Отец... наверное, ему бы
очень понравился джет.
оказавшемуся трусом и ненадежным вассалом. Пора отправляться в путь, пока
император не закрыл все ворота для поимки государственного преступника
Иллари. При мысли об императоре губы Иллари сложились в ненавидящую
усмешку.
выехав на улицу, он пустил коня рысью. Подорожную он предъявил у ворот
почти на полном скаку, а за воротами заставил коня перейти на галоп. Так
его побег будет выглядеть правдоподобнее. И потом, он на самом деле
спешил.
не думать о джете. Надо же, каким трусливым мальчишкой оказался на поверку
этот непревзойденный мастер. Иллари стыдился того, что такой трус спас ему
жизнь и почти сожалел, что сам не убил его. Никто не должен знать, что он
направляется в Вейдо. Во всяком случае, официально. А такой трус... хотя
нет. Конечно, он испугается допроса. Настолько испугается, что поспешит
исчезнуть молниеносно. Ну, и все. И хватит о нем. Пусть живет. Лучше
забыть... забыть руку, протянувшуюся из золотистого тумана строк... забыть
пальцы, источающие целительную прохладу в воспаленную рану... все забыть.
И вечера с вином и стихами - тоже. И о стихах забыть. И вообще обо всем.
Думать только о том, что ему предстоит совершить в Вейдо. Что ему так
немыслимо трудно будет сделать одному. Без джета...
головы. Забыл он на время и о том, что ожидало его в Вейдо. Мысли его
приняли более практическое направление: он начал думать, как ему до этого
самого Вейдо добраться. Конечно, карта у него дома была, и дорогу по карте
он выучил наизусть, отлично зная, что взять карту с собой не сможет:
неровен час, поймают его с картой в кармане. В его положении худшего и
представить себе невозможно. Но мощная память Иллари и не нуждалась в
карте: стоило ему захотеть, и он видел изображение перед собой, со всеми
шероховатостями и потертостями на сгибах. Нет, отсутствие карты Иллари не
волновало. Беспокоило его другое: прокладываешь путь по карте, но идти-то
приходится по местности. Откровенно говоря, с передвижением по местности
Иллари был знаком скорее теоретически.
провинцию ни на день. Там он не может контролировать возникновение и
распространение слухов, и вернувшись, рискует поспеть как раз к оглашению
эдикта о собственной казни. Иллари никогда не усердствовал особо в
посещении императорского дворца, но города не покидал. Пару раз это
безвыездное пребывание в городских стенах спасло ему жизнь, позволив
вовремя обнаружить интригу, но теперь грозило обернуться большой бедой.
что большую часть пути ему предстоит проделать пешком. Конь донес бы его
до Вейдо куда быстрее, чем его непривычные к долгим переходам ноги, да вот
беда: слишком приметен его конь, как и все скакуны с его конюшен.
Затеряться в толпе, сидя верхом на таком животном, немыслимо. Слухи о нем
наведут на него преследователей так же верно, как если бы он навесил себе
на грудь табличку с именем. А в том, что преследовать его будут, Иллари ни
на мгновенье не сомневался. Уж слишком хорошо он знал его вислоносое
величество. Нет, ехать верхом нельзя. Нельзя также продать коня или
подарить: коня быстро найдут и поймут, какой дорогой он пошел. Нет, коня
можно только отпустить. Самое большее, на расстоянии суток езды от дома,
чтобы конь мог вернуться. Иллари понимал это, но медлил, сколько мог,
оттягивая окончательное прощание. Он подрезал стремена и потер ножом
кое-где ремни. Вряд ли кто поверит, что он упал с коня и разбился, но
вдруг найдется такой идиот? Но больше медлить было нельзя.
голос.
вскачь по собственным следам. Иллари взвалил дорожную сумку на плечи и
отправился в путь. Идти с непривычки оказалось тяжелее, чем он думал. День
выдался солнечный, безветренный, и к полудню Иллари окончательно промок от
пота. Наконец он догадался снять плащ, но легче от этого не стало: просто
удивительно, насколько мешает идти вещь, взятая в руки. К тому же ремни
были подтянуты неправильно, и дорожная сумка изрядно отколотила своего
владельца. О ногах и говорить не приходится: до сих пор Иллари
передвигался пешком только в помещении. Он изо всех сил старался
посмеяться над собой, сознавая, как нелепо он выглядит, и начинал жалеть,
что отпустил коня: его дурацкий вид делает его не менее приметным, только
на другой лад. И что обидно - без всякой пользы. От коня хоть бы польза
была. Потом Иллари мысленно ругнул себя за малодушие. Говорят же: нужда
научит. Если не поймают в самом начале путешествия, к концу его он будет
странником хоть куда. Он старался не думать, как бы ему пригодился сейчас
умелый и опытный джет. На сей раз старания не думать о джете увенчались
успехом: когда у тебя в кровь стерты ноги, трудно думать о чем-либо
другом.
в сапогах тяжело, а если снять их с забинтованных ног, получится почти
замечательно. Босиком идти он покуда не рискнул. Ремни дорожной сумки
обрели должную длину, а плащ в солнечные дни присоединялся к сумке в
скатанном виде. Некоторые проблемы возникали с питанием: готовить еду в
свою бытность оруженосцем Иллари научился неплохо, а вот отличить
съедобное от несъедобного удавалось с трудом. Пережив попытку поесть
печеных грибов, Иллари впредь твердо решил питаться только тем, что бегает
на четырех ногах: уж охотиться-то он умел. Назавтра выяснилось, что
охотиться он тоже умел, как придворный: с собаками и загонщиками.
Выследить зверя оказалось значительно сложнее, чем он предполагал. Лишь
верность дружбе гнала его вперед, на помощь тому, кто отчаянно в нем
нуждался, сквозь голод и жару, с натертыми ногами, неумелого и неопытного.
Ничего не скажешь, джет бы ему сейчас ой как пригодился.
недавнем гневе. Собственно, глупо сердиться на человека лишь за то, что ты
был о нем незаслуженно хорошего мнения. А ведь дело именно в этом, и ни в
чем другом. Иллари едва ли успел дружески привязаться к юному вассалу, но
безусловно восхищался им. Джет для Иллари был живым олицетворением идеала.
Таким и должен быть образцовый молодой человек и дворянин. Иллари не раз
досадовал на упорное стремление джета окутать себя тайной. Не то он бы
давно уже подал прошение на высочайшее имя о присвоении личного дворянства
своему оруженосцу. Подобные случаи происходили сплошь да рядом, и
прошение, скорей всего, подмахнули бы, не глядя. Теперь, конечно, об этом
нечего и думать. Теперь он - изгнанник, человек вне закона. Да и не стоит
джет подобной чести. Любого другого Иллари простил бы сразу: несмотря на
свой бешеный нрав, он был невероятно отходчив. Но простить джета! Но
простить свой идеал! Простить можно человека, а идеал должен вести себя
соответственным образом. Иллари уже почти смирился, почти низвел джета до
положения обычного человека, но каждый раз при мысли о прощении на душе
саднило, и рот заполняло сухая горечь.
пятки, понемногу исцелялись. Зато больной и голодный желудок заявлял о
себе все увереннее. Иллари начинал склоняться к тому, чтобы покинуть
лесные тропы и пойти по дороге, как все люди ходят. Ночевать на постоялых
дворах. Обедать в придорожных трактирах. Клячонку захудалую купить. В
конце концов, денег и драгоценностей у него под подкладкой плаща зашито
предостаточно. Так зачем ему плутать по тропинкам, сбивать ноги и
голодать?
сворачивать рано.
огромными, что он, пожалуй, назвал бы их горами, а из-за разделяющего их
оврага они казались еще выше. На карте, заботливо сожженной перед уходом,
они именовались холмами, но разве в названии дело? Их изгиб напомнил
Иллари его старую арфу, и тугие струны дождя составляли с ними одно целое.
Ветер слегка колебал их, и Иллари почти физически ощутил и ритм, и
мелодию, и то, что ни с чем не спутаешь - трепет возникающей песенной
строки. Стихи уже отделялись от дождя, готовые обрести словесную плоть,
жаждущие одеться звуком.
Увлеченный мелодией еще не оформившихся слов, он шагнул, не глядя; край
оврага под ним подломился, и поток жидкой грязи и камней потащил его вниз,
захлебывающегося глиной и дождем, избитого, оглушенного. Дна оврага он
достиг, как ему казалось, в полужидком состоянии. Единственной твердой
частью тела осталось колено, о которое он, падая, расквасил себе нос. Он
уже готов был разразиться грязными ругательствами и лишь замешкался,
выбирая выражение не только грязное, но и скользкое, как проделанный им
путь. Однако ему не пришлось произнести ни слова. Вместо него ругательства
произнес кто-то другой. Голос был Иллари незнаком, но выражения Иллари
узнал мигом: отборные армейские словечки так и сыпались на дно оврага.
Орловский Гай Юлий
Василенко Иван
Вронский Константин
Орловский Гай Юлий
Суворов Виктор
Перумов Ник