Чтение 6–й страницы книги ~Час таланта~

трубок, были так привычны, что Юрий Иванович совершал их бездумно, с
четкостью ружейных приемов. Повернуть пакетный выключатель на
распределительном щите (при этом на приборах вспыхивали синие и зеленые
индикаторные лампочки), открыть кран и пустить воду по охладительным каналам
импульсного генератора, рывком крутануть на три с половиной оборота
штурвальчик магнитного стабилизатора тока, сесть к столу, раскрыть журнал,
записать дату и номер партии, скомандовать: "Зось, вставляй!" и поехали.
Зося вставляла в медные зажимы полуметровую белую трубку, он устанавливал
ток засекал секундомером время, смотрел то на трубку, то на приборы: не
начнется ли пляска света и стрелок нестабильный режим. Если в положенные две
минуты нестабильность не возникала, трубку вынимали, ставили новую и т. д.

Комната наполнилась уютными звуками: журчала в раковине вода из
охладительных шлангов, на контрабасовой ноте гудел стабилизатор, тикал
секундомер на покрытом оргстеклом столе, Зося мурлыкала радиопесенку.

Две трубки оказались с брачком: слой люминофора покрывал их не
полностью.

Зося, ну зачем ты такие берешь! рассердился инженер. Сколько тебе
говорено: явный брак нам испытывать ни к чему!

А как они их всегда подсовывают!

Конечно, будут подсовывать, им же интересно куда-то свой брак спихнуть.
Смотреть надо! Ну, что это такое?! Передерий потряс перед мечтательным
Зосиным лицом трубкой, на треть голой от люминофора.

Вернуть? покорно спросила та.

Им вернешь! Теперь цех это записал в сданную продукцию. Бачилы очи, що
купувалы... Смотреть надо! Юрий Иванович бросил трубку в корзину для мусора
и неожиданно для себя зевнул с длинным подвывом: этот разговор повторялся
много раз и без толку.

Партия кончилась. Он отправил Зосю в цех за новыми трубками, наказав
смотреть в оба. Лаборантка удалилась свободной походкой девушки, которой не
приходится стесняться своих ног. Передерий закурил, подошел к форточке,
пускал дым в окно. Мартышкин труд, нудно подумал он. И конца не видно.

Окно лаборатории выходило в коммунальный двор похожий на тот, в котором
жил инженер; только столик для домино находился не у акации, а под старым
каштаном. Между каштаном и углом деревянного сарая была протянута веревка,
на ней сушилось белье.

Сигарета кончилась, а Зося все не шла. Не иначе, как у нее в этом цехе
завелся хахаль, соображал Юрий Иванович. Он ей и подсовывает. Зося нравилась
ему лишь немногим меньше, чем жена; к тому же отношения с ней еще не знали
ни близости, ни ссор. Да и работа один на один с симпатичной девушкой
пробуждала у инженера грешные мысли. Но, будучи от природы человеком
добропорядочным и трусливым, он держал себя с лаборанткой сурово, хотя и
ловил порой на себе ее мечтательно-укоризненный взгляд. Сейчас он испытал
мимолетную ревность к возможному ухажеру из цеха, стал прикидывать, кто бы
это мог быть.

От уютного гудения и журчания возникла дрема. Но сидеть без дела стало
неловко. Передерий тряхнул головой, встал. Чем бы заняться? Взгляд упал на
выброшенную в мусорную корзину трубку. Юрию Ивановичу пришло в голову, что
он никогда еще не видел разряд в трубке без люминофорного покрытия. Глянуть,
что ли? Да что там обычный газовый разряд, как в тиратроне. Однако добыл
трубку из корзины, вставил в зажим, дал ток. Свечение в голой части было,
как он и ожидал, сизо-красным. Ясно. Что бы еще с ней сделать? Все равно
выбрасывать.

Инженер решил развлечься: быстро закрутил штурвал магнитного
ограничителя в сторону больших токов до отказа. Дроссель взревел. От броска
тока многожильный медный кабель шевельнулся, как потревоженный удав.
Трепетное красно-синее сияние в трубке перешло в белое, стянулось в
ослепительную, как сварочная дуга, линию... и в тот же миг затрещал,
разбрасывая длинные искры, левый зажим, хлопнуло перегрузочное реле на щите,
погасли индикаторные лампочки приборов. Свечение в трубке расплылось,
перешло опять в сизо-красное и исчезло.

Несколько секунд Передерию казалось, что в комнате темно, а за окном
серый полумрак. В воспаленных зрачках плавал, будто прочерченный карандашом,
черный жгут. "Ух, вот это я дал точок! Реле срабатывает при ста амперах,
ого!" Он взялся за трубку, но отдернул ладонь обжегся. "Могла и лопнуть,
доигрался бы". Юрий Иванович натянул на ладонь рукав халата, взял так
трубку, вынул из зажимов, вернул в корзину. Подгоревший контакт пришлось
зачистить шкуркой. "Хватит исканий, займемся наукой", вздохнул Передерий,
установил реле в рабочее положение.

Неся охапку свежих трубок, вернулась Зося возбужденная, со следами
улыбки на зарумянившихся щеках. "Так и есть, отметил инженер. Кто же это там
такой проворный?"

С этой партией управились к обеденному перерыву.

Григорий Иванович Кнышко сорокалетний видный мужчина, в каждой черте
тела и лица которого, даже в завитках темной шевелюры, чувствовалось
полнокровное здоровье и сила, проснулся в это утро, как и в предыдущие, с
надоедливой мыслью: бросать надо это дело.

Дело Кнышко последние десять лет состояло в том, что он был городской
скульптор. Ваятель. Именно его работы гипсовые и цементные (на железной
арматуре), плохо побеленные скульптуры: спортсмены, воины, пионеры-горнисты
в призывных позах, Иваны-царевичи с лягушками-квакушками, пудели в
иронических завитках, гуси, они же лебеди, и тому подобное оскверняли парк,
бульвар, детские площадки и другие культурные места Таращанска. У некоторых
скульптур, преимущественно совсем нечеловеческих, горожане во хмелю
регулярно отбивали морды, лапы и иные выступающие места. Григория это мало
трогало: реставрировать все равно пригласят его. Другого скульптора в городе
нет, а двое коллег Кнышко по изобразительному искусству, художник Иван
Арефьич, оформлявший празднества, и его отец Арефий Петрович, малевавший
киноафиши, в смысле ваяния были неконкурентоспособны.

Жилось Григорию в общем неплохо: от трудов праведных у него получился
домик на Уютной улице со двором, садом и сараем-ателье, покрытым парниковыми
рамами. Здесь он обитал с женой Тамарой. Детей у них не было: Тамара
оказалась резус-отрицательной и опасалась беременеть. Коллеги Иван Арефьич с
Арефием Петровичем находили в его работах блестки таланта; Кнышко против
этого не спорил и, в свою очередь, указывал на талантливость их работ. Но
сам он к своему занятию относился спокойно и в те месяцы, когда не было
заказов, брал раскладной столик, пачку черной бумаги, какою оборачивают
фотопластинки, ножницы, выходил в горпарк, раскладывался и зазывал: "Н-ну,
кто желает нарисоваться? Две минуты ваш портрет!" Из-за скудости в парке
культурных мероприятий от желающих отбоя не было. Григорий бойко вырезал и
наклеивал на открыточные квадраты ватмана силуэты граждан; при этом он не
слишком гнался за сходством, а больше налегал, чтобы профиль получился
красивым у девушек и мужественным у парней, понимая, что клиент это любит.

Последнее занятие ему было даже больше по душе, чем затяжная возня с
гипсом, цементом и иными материалами. Единственно: после нескольких дней
вырезании силуэтов Григорий Иванович всюду начинал видеть профили в трещинах
на штукатурке, в рисунке ветвей деревьев, в игре теней, в облаках и даже в
складках одежды прохожих. Это раздражало.

В эту весну он еще не выходил промышлять силуэтами. Дела шли неплохо:
после пасхи, Первомая и Дня Победы намечалась изрядная реставрация; кроме
того, завод газовых ламп заключил с ним договор на полнометражную колхозницу
из мрамора заказчика. То есть, конечно, не колхозницу, поскольку они не
работают в электропромышленности, просто Кнышко для ясности именовал
колхозницами все скульптуры женского пола. Над этим заказом он и трудился.

Сегодня ему предстояло согласовать с заводским начальством
окончательный вариант скульптуры. Результаты двухнедельных усилий пять
гипсовых статуэток величиной с поллитровку каждая сохли на стеллажах
сарая-ателье. После завтрака Григорий все ходил около них, смотрел с разных
позиций. Варианты были не ахти какие и разные, прообразом всем служила
скульптура колхозницы со снопом в поднятых руках над главным входом ВДНХ в
Москве. Разнообразие выражалось в том, что линии одной статуэтки устремляли
еT более вперед, чем вверх; а у другой, наоборот, более вверх, чем вперед; у
третьей выигрышно выпирали формы... Но такова была творческая манера Кнышко:
предложить заказчику выбор, чтобы он чувствовал себя сопричастным и потом
меньше придирался.

Более других импонировал ему пятый вариант: в нем женственная
выразительность форм удачно сочеталась с упрощенной броскостью линий. Кроме
того, Григорий, отступив от классического образца, одел фигуру в брюки от
чего она явно выиграла. Вместо снопа в руках колхозницы он думал поместить
заводскую продукцию пук газосветных трубок. Если еще они будут гореть
разными цветами, под радугу, выйдет ох как эффектно!

Кнышко вышел из ателье, прогуливался между благоухающими удобрением
клубничными грядками ждал, пока товар окончательно просохнет. "Эта, в
брючках, подошла бы заводу лучше всего: модерн, кубизм! Не ахти какой
модерн, но все-таки соответствие техника, электроника, двадцатый век. И
архитектура цехов там модерновая, на уровне. Вписалась бы скульптурка,
ей-ей! И я бы сработал ее с удовольствием". Григорий вздохнул. Все-таки
надежда, что он хоть раз в жизни сделает настоящую работу, не покидала его;
она лишь слабела под бременем лет и житейского опыта. "Да, но... вот именно:
но! Здания строили по спущенному сверху проекту. А статуя это как "управдом"
посмотрит".

Если быть точным, то официальным заказчиком и куратором выступал
замдиректора по АХЧ товарищ Гетьман. Но Григорий Иванович по той же
застарелой привычке именовал и его "управдомом". К тому же первые контакты
укрепили у скульптора мнение, что уровень запросов тов. Гетьмана ничуть не
возвышается над средне-управдомным: "чтобы все было, как у добрых людей".

От этих мыслей настроение у Кнышко еще упало. А к тому же вспомнился
предутренний сон, опять тот же, надоедливо повторявшийся каждую ночь: что на
заводе передумали и вместо "колхозницы" предложили ему изваять совсем
другое: на мчащемся стреляющем танке Т-34 голая нимфа мечет диск. И эскизик
дали. Григории во сне изучал этот эскиз, ломал голову: ну, нимфа ладно, та