Сюда привела Дзанни судьба в лице Резинового короля. Здесь начали
выступать и мы с Машеттой, начали зарабатывать деньги, в которых
по-прежнему была нужда.
имел своей целью одну лишь славу со всеми присущими ей трескучими дешевыми
атрибутами: с газетными рецензиями, с шепотком поклонниц и телешумихой.
старался. Он без труда угадывал мои желания. Чувство полной своей
беззащитности перед ним, раздетости душевной несказанно меня раздражало.
Отношения наши сделались однообразны: Дзанни неизменно был
иронически-добродушен, я - обидчив и дерзок.
определенной части населения, о-о-очень. Сегодня утром в трамвае о тебе
калякали две нимфетки лет двенадцати: "Похвиснев - это душка! Ему так идет
пышный воротник-жабо!" - "Очарова-а-шка! И шапочка какая миленькая, из
атласа!" Ты знаешь, мио каро, я заметил, что у одной из нимфеток на чулке
дырка.
самом деле) должна была взбесить меня больше всего. Я рычал в ответ что-то
неразборчивое, но до крайности наглое. Дзанни же, словно не слыша моих
"реплик", продолжал с ажитацией:
провинциального шулера, которого еще ни разу не били.
тайное знание, недоступное никому, кроме него, и позволяющее обесценивать
все в этом мире и славу в том числе.
белую маску Пьеро на другую, настанет иная жизнь. Однако терпеть насмешки
Дзанни мне было тяжело.
хлопушкой по косу. Мог незаметно прицепить к воротнику какой-нибудь
дурацкий бантик или же ловко связать сзади длинные рукава моего костюма,
чтобы он напоминал смирительную рубашку. Все эти клоунские глупости,
творимые Дзанни после каждого выступления, сбрасывали меня с пьедестала
успеха наземь. Артисты хохотали, хихикали, прыскали и ржали, радуясь тому,
что этого "везучего паршивца", этого "выскочку" ставят на место. Я на
артистов не обижался: их всех доедала моль бездарности. Цирк им опротивел,
но они продолжали считать себя непризнанными гениями и показывали, кто как
умел, что пребывают здесь временно, дожидаясь, но всей видимости,
ангажемента в Нью-Йорке, Брюсселе или Риме.
на Дзанни. Ох, как не любили его здесь! Верно, опасались и потому
радовались любому поводу позлословить. Особенно усердствовал эквилибрист
на катушках Семен Шишляев, почти не знакомый с Дзанни. Именно Шишляев
поведал мне, что Дзанни: "вонючий итальяшка", "поганенький авантюрист",
"маразматик", "муха навозная". Этот Шишляев находил, видимо, утонченное
удовольствие в том, чтобы провоцировать меня на драку с учителем. "Дай ему
в морду, чтоб знал!".
выслушивал всю эту мерзость. Я продался Шишляеву за букет дешевых
комплиментов и готов был терпеть все его излияния, только бы он не уставал
хвалить меня. Кроме удовлетворения позорного тщеславия, я еще испытывал
чувство странного злорадства, слушая гадости о Дзанни.
доказать свою независимость, он посмеивался - и только. Обидно!
плачущей, когда умерла наша нянька. Тогда же кончилось и детство Машетты:
в десять лет она сделалась хозяйкой нашего дома, по-взрослому
рассудительной и умелой. Она шила, готовила обеды, бегала в магазин и
вообще рвалась руководить нами. Я эту игру принял сразу и покорно сносил
все придирки, насмешки, замечания. Хуже было с Дзанни. Машетта не уставала
выговаривать ему - за неумение тратить деньги, а он в ответ неизменно
хватался за полотенце и устраивал маленькие экзекуции. Так и жили...
тему арии Папагено из Моцарта. И ведь до чего странно, удивительно: с этой
музыки все началось и ею же все кончилось.
не переставали ходить к Дзанни, и, несмотря на затяжную войну с ним, я,
как всегда, устраивал маленькие концерты.
он мешает, и нарочно уродовал мелодию. Тень Моцарта содрогалась, внимая
тоскливому визгу моей флейты. Дзанни же только закатывал глаза от
восторга, вздыхал и умолял всегда исполнять Моцарта именно так, "ибо
манера сия весьма созвучна нашему бурному времени". Мне даже интересно
было, когда он, наконец, не выдержит и выдерет меня - хотя бы полотенцем,
как Машетту.
бредовых советов Семена Шишляева и спровоцировать Дзанни на то, чтобы он
выгнал меня из дома. Для этой цели я позвал в гости... Котьку Вербицкого
(впервые после нашей разлуки).
вспоминать какого-то неопрятного, некрасивого детдомовца... А выбрал я его
для осуществления своего плана, имея в виду именно детдомовскую
оголтелость, необузданность, грубость. Почему-то я полагал, что Котька
ничуть за это время не изменился и обязательно сотворит какое-нибудь
безобразие в присутствии Дзанни. Ах, если б только мысль о мщении мной
владела, я бы не вспоминал сейчас с таким стыдом ту историю. Но ведь,
кроме мщения Дзанни, я хотел еще поразить Котьку своей шикарной жизнью,
для чего нацепил дурацкий бант на шею, причесался, как приказчик, на
пробор, развесил по комнатам афиши и купил к чаю торт и кусок сала.
взглянул, а на светские мои вопросы относительно его будущего отвечал:
"Там поглядим". Он вырос, огрубел еще больше и смотрел на всех нас
снисходительно. Это разозлило меня, и я начал кривляться, актерствовать:
прыгал, делал сальто, играл на флейте, заставлял (правда, тщетно) Машетту
танцевать и под конец в полном отчаянии стал изображать свинью Гаргару -
хрюкал, ползал вокруг стола на четвереньках. Я делал это, ненавидя Котьку
и еще больше Дзанни, который отлично видел и слышал все происходящее.
внезапно встал. Я же не успел подняться и остался стоять перед ним на
четвереньках. Машетта захохотала. Я вскочил и бросился на нее с кулаками.
Она увернулась и прыгнула в шкаф, запершись изнутри. А Котька ушел,
вежливо попрощавшись. Тогда я начал колотить по шкафу и кричать, как дед
Каширин: "Эх, вы-и-и-и!" Машетта страшно хохотала, а Дзанни преспокойно
играл на рояле элегический вальс, и за это его хотелось убить...
Я дул во флейту, и она выла совсем страшно, дико. "Восхитительно!" -
восклицал Дзанни. "О, йес, очень!" - мямлил Шишляев, с подобострастием
глядя на него. Я дунул так, - что закололо в ушах. "Нет, вы узнаете? -
спросил Дзанни. - Это Моцарт, ария Папагено". - "Точно", - кивнул Шишляев.
Я снова дунул. "Впрочем, нет, это скорее Глюк", - сказал Дзанни.
"Натуральный он", - выкатив глаза, поддакнул Шишляев. "А может, это "Наш
паровоз, вперед лети"?" - предположил Дзанни. "О! Я то же самое хотел
сказать!" - обрадовался Шишляев.
ненавистной башке. Ночной концерт кончился позорно - Шишляев бежал, а я
еще долго истерически плакал и требовал к себе жалости, и кричал, что все
кругом подлецы и притворщики, и обвинял Дзанни в лицемерной дружбе с
подонками... Я даже плюнул в него, правда, символически, и тут же со
сладостным ужасом зажмурился, ожидая, наконец, побоев... Дрянь,
распоясавшаяся дрянь. А Котьку жалко и стыдно за все.
одеться и взять с собой флейту. Мы пришли в цирк. Я ждал, что сейчас,
здесь, на пустой арене он и расправится со мною за все, но вышло
по-другому.
лицо учителя, и оно меня несказанно удивило - ни гнева, ни усмешки, этой
ласковой, пугающей усмешки. Лицо Дзанни было торжественно и печально.
мой план в отношении твоей судьбы.
подбрасывать различные предметы. Это умел делать даже медведь.
Аникина Наталья
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Березин Федор