Чтение 6–й страницы книги ~Ворон~

Слабый звук донесся из коридора - скрипели половицы. Идущий, видимо,
старался двигаться как можно тише: шагнет - остановится, ждет, потом - еще
шаг. Я озирался. Колыхалась на окне тюлевая занавеска. Деваться было
некуда. Сердце трепетало на самом дне. Ручка дверей повернулась. Я стиснул
зубы. В проеме, облитый солнцем, возник человек - невысокий, худощавый.

- Виноват, - сказал он.

Я мелко кивнул - клюнул.

- Квартира была открыта.

Я опять клюнул.

- Я бы не вошел так нечаянно, если бы знал, - вежливо сказал человек.

Он был одет во что-то из прошлого века: черный сюртук, крахмальный
воротничок стоймя с отогнутыми уголками, темный галстук.

- Собственно, я к Антону Григорьевичу...

- Прошу, - сказал я и сделал невнятный жест.

Человек заколебался, глядя на пол.

- Тут... книги...

- Это ничего.

- Вы думаете? Впрочем, вам виднее.

Он вошел, осторожно ступая.

- Позвольте представиться - Иван Алексеевич, - изящно и строго
наклонил голову.

Я назвал себя и тоже наклонил, сознавая, что мне до него далеко.

- Однако, я хотел бы видеть Антона Григорьевича...

- Его временно нет, - объяснил я.

- Изволят быть - когда?

- Не знаю, - честно сказал я.

Иван Алексеевич слегка помедлил. Сдул пушинку с плеча. Несмотря на
тщательность манер была в нем определенная странность.

- Вот как? - нерешительно сказал он. - Весьма печально. Мы с Антоном
Григорьевичем должны завершить одно... дело. Смею заверить, очень важное
для меня дело. И мне было бы в высшей степени неприятно...

Он чего-то ждал.

- Завершите, - пообещал я.

Я уже поднаторел на обещаниях.

Иван Алексеевич несколько оживился.

- И чудесно! Давно, знаете ли, пора. Но Антон Григорьевич почему-то
откладывал.

Я вдруг понял, в чем состояла странность. У этого человека не было
лица. Была голова - гладкие, аккуратные волосы, уши по-волчьи острые,
твердый подбородок, шея в петле галстука. А лица не было. Вместо него
клубилось туманное пятно.

Между тем Иван Алексеевич с интересом оглядывался.

- Да, именно так я себе это и представлял. - Сплел пальцы с розовыми
ногтями. - Я здесь впервые, но именно так - хаос и запустение. Теперь
многое становится понятным.

Когда он говорил, то в пятне что-то неясно проступало, какие-то
теневые очертания.

Повернулся ко мне.

- Надеюсь, я не позволю себе ничего лишнего, если попрошу осмотреть?
Вы только не подумайте, что я хочу... изменить образ. Нет! Чисто
профессиональное любопытство. Я ведь и сам в некотором смысле...

- Ради бога, - сказал я, подразумевая комнату.

Но Иван Алексеевич вдруг жадно уставился на меня. Как на чучело. Как
на редкий экспонат в музее. Пошел вокруг, придирчиво изучая - до
неприличия. Всплеснул узкими ладонями.

- Пре-лест-но! Прямо-таки прелестно! Ведь может, когда захочет.
Волосы натуральные? - Протянул руку, чтобы потрогать, отдернул. - Вы
извините, что я без церемоний, - общая судьба, - запнулся, сухо добавил, -
я имею в виде посмертную судьбу... И глаза совсем живые - испуг,
растерянность. Честное слово, молодец! Это очень трудно, чтобы живые
глаза. Уж вы мне поверьте. Костюм сделан превосходно. Современные моды?

Мне было неловко под его пристальным взглядом. Что он такого нашел? Я
невзначай оглядел себя, проверяя, - все было на месте.

- Право, прелестно, - покачивая легкой головой, заключил Иван
Алексеевич. Он, казалось, был удовлетворен. - Простите за назойливость.
Кто вас писал?

- Э-э-э... - сказал я.

- Ну - автор?

- Э-э-э...

- Из какого романа? - чуть-чуть раздраженно спросил Иван Алексеевич.
- Если, конечно, не секрет.

- Не понимаю, - признался я.

Он поглаживал подбородок - так и застыл.

- Ах, вот что... - и после тягостной паузы. - А я было решил... Н-да!
У вас что же, и кровь - красная? Хотя - не имеет значения. Н-да!.. Кстати!
Раз уж мы встретились. Я слышал, тут обо мне сложилось определенное
мнение: сухарь, ироник, себялюб...

- Ну что вы, - возразил я.

Он сделал быстрое движение.

- Некоторые даже говорят - циник.

- Не может быть.

- Представьте, говорят, - у него в голосе мелькнуло что-то враждебное
металлическое.

Я вдруг подумал, что мягкость его обманчива. Воли он, должно быть,
необыкновенной.

- Но, право, это не так. Не так, не так, - сказал Иван Алексеевич. -
Все это выдумки, личные обиды. Современники всегда врут - почитайте
мемуары. Но если я буду иметь честь продолжить знакомство, то вы сами
убедитесь...

Его манеры действовали на меня угнетающе. Слишком изысканно. Я не
привык и выглядел дураком. Красивые у Антиоха приятели. Загадочные.
Хотелось ответить тем же. По-светски. На ум приходило - "зело" и "бяше".

- Между прочим, - подойдя к заваленному столу, очень небрежно,
вполоборота, спросил Иван Алексеевич. - Вы не знаете, зачем я понадобился
господину Осокину? Живой человек. Или ему не хватает персонажей? - Он
внимательно посмотрел на меня, и я готов был поклясться, что глаза его
блеснули. Вот только глаз не было. - Я же не вурдалак, чтобы воскресать по
ночам.

Я пожал плечами.

- Ну да - вы не можете знать...

Он потянул со стола верхнюю страницу.

"Что же касается того, где достать топор, то эта мелочь его нисколько
не беспокоила, потому что не было ничего легче. Стоило только потихоньку
войти, когда придет время, в кухню и взять топор, а потом, через час
(когда все уже кончится), войти и положить обратно."

Вдруг отшвырнул, сказал с неожиданной издевкой:

- Бедный студентик с топором под мышкой. Ведь нелепость! Вымысел. И
неоправданный вымысел.

- Кгм... - дипломатично уклонился я.

- Или Антон Григорьевич занимается? - Вздохнул. - Что еще можно
ожидать от человека, которому нравится _э_т_о_. Вам еще повезло - вполне
реальная внешность. А у меня? - он выразительно обвел то место, где должно
находиться лицо.

Я засмущался.

- Ну-ну, - сказал Иван Алексеевич. - Только не говорите, что вы не
замечаете. Чрезвычайно неудобно жить - вот так. А все спешка, суета,
непонимание детали. Между тем, деталь в прозе имеет громадное значение -
она материализует, можете передать. Я почему знаю: у меня были сходные
результаты. Еще в молодости. Тоже увлекался - дескать, новый Пигмалион,
наделал массу глупостей. - Он махнул рукой. - Но я никогда не тревожил
живых, есть же какой-то предел, моральные категории...

Порылся в ворохе бумаг - удивился, выдернул.

- Амата нобис квантум амабитур нулла. Это здесь откуда?

- Бяше? - предположил я.

- Это латынь, - строго поправил Иван Алексеевич. - Возлюбленная нами,
как никакая другая возлюблена не будет. Странное соседство, вы не
находите? Запутался Антон Григорьевич.

Это было единственное, с чем я искренне согласился.

- А посмотрите дальше! "И везде невообразимая тишина - только комары
ноют и стрекозы летают. Никогда не думал, что они летают по ночам, -
оказалось, что зачем-то летают. Прямо страшно".

Осторожно положил страницу и сказал еле слышно, дрогнувшим голосом:

- Сороковой год. Двадцать седьмое сентября.

Потом, будто ему все надоело, достал из внутреннего кармана часы на
цепочке - я впервые видел такие, - с мелодичным звоном поднял крышку.

- Однако. Я полагаю, у господина Осокина особые причины?

Обратил ко мне туманное, в плывущих тенях лицо.

Я развел руками.

- Да. Вероятно, причины. - Он учтиво поклонился. - Был весьма рад.

- Взаимно.

Иван Алексеевич открыл дверь и уже на пороге задумчиво произнес:

- А ведь так продолжаться не может. Вы об этом подумали?

- Зело, - ответил я.

Не пропадать же хорошему слову.