Чтение 6–й страницы книги ~Отель "У Погибшего Альпиниста"~

- Тогда зовите меня просто Петер, - сказал я.

Хозяин торжественно кивнул и сделал хороший глоток в честь Петера.

- Верю ли я в волшебников? - сказал он. - Я верю во все, что могу
себе представить, Петер. В волшебников, в господа Бога, в дьявола, в
привидения... в летающие тарелки... Раз человеческий мозг может все это
вообразить, значит все это где-то существует, иначе зачем бы мозгу такая
способность?

- Вы философ, Алек.

- Да, Петер, я философ. Я поэт, философ и механик. Вы видели мои
вечные двигатели?

- Нет. Они работают?

- Иногда. Мне приходится часто останавливать их, слишком быстро
изнашиваются детали... Кайса! - заорал он вдруг так, что я вздрогнул. -
Еще стакан горячего портвейна господину инспектору!

Вошел сенбернар, обнюхал нас, с сомнением поглядел на огонь, отошел к
стене и с грохотом обрушился на пол.

- Лель, - сказал хозяин. - Иногда я завидую этому псу. Он многое,
очень многое видит и слышит, когда бродит ночами по коридорам. Он мог бы
многое рассказать, если бы умел. И если бы захотел, конечно.

Появилась Кайса, очень румяная и слегка растрепанная. Она подала мне
стакан портвейна, сделала книксен, хихикнула и удалилась.

- Пышечка, - пробормотал я машинально. Все-таки это был уже третий
стакан. Хозяин добродушно хохотнул.

- Неотразима, - признал он. - Даже господин дю Барнстокр не удержался
и ущипнул ее вчера за зад. А уж что делается с нашим физиком...

- По-моему, наш физик имеет в виду прежде всего госпожу Мозес, -
возразил я.

- Госпожа Мозес... - задумчиво произнес хозяин. - А вы знаете, Петер,
у меня есть довольно веские основания предполагать, что никакая она не
госпожа и вовсе не Мозес.

Я не возражал. Подумаешь...

- Вы, вероятно, уже заметили, - продолжал хозяин, - что она гораздо
глупее Кайсы. И потом... - Он понизил голос. - По-моему, Мозес ее бьет.

Я вздрогнул.

- Как - бьет?

- По-моему, плеткой. У Мозеса есть плетка. Арапник. Едва я его
увидел, как сразу задал себе вопрос: зачем господину Мозесу арапник? Вы
можете ответить на этот вопрос?

- Ну, знаете, Алек... - сказал я.

- Я не настаиваю, - сказал хозяин. - Я ни на чем не настаиваю. И
вообще о господине Мозесе заговорили вы, я бы никогда не позволил себе
первым коснуться такого предмета. Я говорил о нашем великом физике.

- Ладно, - согласился я. - Поговорим о великом физике.

- Он гостит у меня не то третий, не то четвертый раз, - сказал
хозяин, - и с каждым разом приезжает все более великим.

- Подождите, - сказал я. - Кого, вы собственно, имеете в виду?

- Господина Симонэ, разумеется. Неужели вы никогда раньше не слыхали
этого имени?

- Никогда, - сказал я. - А что, он попадался на подлогах багажных
квитанций?

Хозяин посмотрел на меня укоризненно.

- Героев национальной науки надо знать, - строго сказал он.

- Вы серьезно? - осведомился я.

- Абсолютно.

- Этот унылый шалун - герой национальной науки?

Хозяин покивал.

- Да, - сказал он. - Я понимаю вас... Конечно: прежде всего манеры, а
потом уже все остальное... Впрочем, вы правы. Господин Симонэ служит для
меня неиссякаемым источником размышлений о разительном несоответствии
между поведением человека, когда он отдыхает, и его значением для
человечества, когда он работает.

- Гм... - произнес я. Это было почище арапника.

- Я вижу, вы не верите, - сказал хозяин. - Но должен вам заметить...

Он замолчал, и я почувствовал, что в каминной появился еще кто-то.
Пришлось повернуть голову и скосить глаза. Это было единственное дитя
покойного брата господина дю Барнстокра. Оно возникло совершенно неслышно
и теперь сидело на корточках рядом с Лелем и гладило собаку по голове.
Багровые блики от раскаленных углей светились в огромных черных очках.
Дитя было какое-то очень уж одинокое, всеми забытое и маленькое. И от него
исходил едва заметный запах пота, хороших духов и бензина.

- Метель какая... - сказало оно тоненьким жалобным голоском.

- Брюн, - сказал я. - Дитя мое. Снимите на минутку ваши ужасные очки.

- Зачем? - жалобно спросило чадо.

Действительно, зачем? - подумал я и сказал:

- Я хотел бы увидеть ваше лицо.

- Это совершенно не нужно, - сказало чадо, вздохнуло и попросило: -
Дайте, пожалуйста, сигаретку.

Ну, конечно же, это была девушка. Очень милая девушка. И очень
одинокая. Это ужасно - в таком возрасте быть одиноким. Я поднес ей пачку с
сигаретами, я щелкнул зажигалкой, я поискал, что сказать, и не нашел.
Конечно, это была девушка. Она и курила, как девушка - короткими нервными
затяжками.

- Как-то мне страшно, - сказала она. - Кто-то трогал ручку моей
двери.

- Ну-ну, - сказал я. - Наверное, это был ваш дядя.

- Нет, - возразила она. - Дядя спит. Уронил книжку на пол и лежит с
открытым ртом. И мне почему-то вдруг показалось, что он умер...

- Рюмку бренди, Брюн? - сказал хозяин глухим голосом. - Рюмка бренди
не помешает в такую ночь, а, Брюн?

- Не хочу, - сказала Брюн и передернула плечами. - Вы еще долго
будете здесь сидеть?

У меня не стало сил слушать этот жалобный голос.

- Черт возьми, Алек, - сказал я. - Вы хозяин или нет? Неужели нельзя
приказать Кайсе провести ночь с бедной девушкой?

- Эта идея мне нравится, - сказало дитя, оживившись. - Кайса - это
как раз то, что надо. Кайса или что-нибудь в этом роде.

Я в замешательстве опорожнил стакан, а дитя вдруг выпустило в камин
длинный точный плевок и отправило следом окурок.

- Машина, - сказало оно сиплым басом. - Не слышите, что ли?

Хозяин поднялся, подхватил меховой жилет и направился к выходу. Я
устремился за ним.

На дворе бушевала настоящая метель. Перед крыльцом стояла большая
черная машина, возле нее в отсветах фар размахивали руками и ругались.

- Двадцать крон! - вопили фальцетом. - Двадцать крон и не грошом
меньше! Черт бы вас подрал, вы что, не видели, какая дорога?

- Да за двадцать крон я куплю тебя вместе с твоим драндулетом! -
визжали в ответ.

Хозяин ринулся с крыльца.

- Господа! - загудел его мощный голос. - Это все пустяки!..

- Двадцать крон! Мне еще назад возвращаться!..

- Пятнадцать и ни гроша больше! Вымогатель! Дай мне твой номер, я
запишу!

- Скупердяй ты, вот и все! Из-за пятерки удавиться готов!..

- Господа! Господа!..

Мне стало холодно, и я вернулся к камину. Ни собаки, ни чада здесь
уже не было. Это меня огорчило. Я взял свой стакан и направился в
буфетную. В холле я задержался - входная дверь распахнулась, и на пороге
появился громадный, залепленный снегом человек с чемоданом в руке. Он
сказал "бр-р-р", мощно встряхнулся и оказался светловолосым румяным
викингом. Лицо у него было мокрое, на бровях белым пухом лежали снежинки.
Заметив меня, он коротко улыбнулся, показав ровные чистые зубы, и произнес
приятным баритоном:

- Олаф Андварафорс. Можно просто Олаф.

Я тоже представился. Дверь снова распахнулась, появился хозяин с
двумя баулами, а за ним - маленький, закутанный до глаз человечек, тоже
весь залепленный снегом и очень недовольный.

- Проклятые хапуги! - говорил он с истерическим надрывом. -
Подрядились за пятнадцать. Ясно, кажется, - по семь с половиной с носа.
Почему двадцать? Что за чертовы порядки в этом городишке? Я, черт побери,
в полицию его сволоку!..

- Господа, господа!.. - приговаривал хозяин. - Все это пустяки...
Прошу вас сюда, налево... Господа!..

Маленький человечек, продолжая кричать про разбитые в кровь морды и
про полицию, дал себя увлечь в контору, а викинг Олаф пробасил:
"Скряга..." - и принялся оглядываться с таким видом, словно ожидал здесь
обнаружить толпу встречающих.

- Кто он такой? - спросил я.

- Не знаю. Взяли одно такси. Другого не оказалось.

Он замолчал, глядя через мое плечо. Я оглянулся. Ничего особенного
там не было. Только портьера, закрывающая вход в коридор, который вел в
каминную и к номерам Мозеса, слегка колыхалась. Наверное, от сквозняка.

К утру метель утихла. Я поднялся на рассвете, когда отель еще спал,
выскочил в одних трусах на крыльцо и, крякая и вскрикивая, хорошенько
обтерся свежим пушистым снегом, чтобы нейтрализовать остаточное
воздействие трех стаканов портвейна. Солнце едва высунулось из-за хребта