ки, прижившиеся к дому, стала в конце концов частью обстановки, к кото-
рой была привязана, конечно, не меньше, чем к своей родне. Спозаранку
она удалялась к себе в комнату; ее пребывание где-то наверху и мерное
шарканье ее войлочных туфель не нарушали раздумий Аннеты - так в доме не
замечаешь кошки.
порядку и стремление к покою, требовавшие, чтобы и в ней и вокруг нее
все было ясно, четко, заставляли ее брать и разворачивать письма не спе-
ша, спокойно и хладнокровно, и это, хотя бы некоторое время, поддержива-
ло в ней самообман.
воскресил в ее памяти давнишнее чувство, не всегда доброжелательное,
иногда чуть раздраженное, с примесью жалости, вызванное тем, что она
считала, с присущей ей рассудительностью, привычным нытьем безусловно
больного человека: "Бедная мама!.." Но мало-помалу, вчитываясь, она
впервые заметила, что для такого душевного состояния у матери были при-
чины. Аннету встревожили некоторые намеки на неверность Рауля. Она слиш-
ком пристрастно относилась к отцу и пропустила их, прикидываясь, будто
ничего не поняла. Благоговейная любовь к отцу вооружила ее превосходными
доказательствами для отвода глаз. Однако она видела, какая глубокая душа
была у г-жи Ривьер, как оскорблена была ее любовь, и укоряла себя, что
совсем не знала свою мать, что сделала еще тягостнее ее жизнь, полную
самопожертвования.
перемешались с письмами матери) - Рауль по своему легкомыслию хранил их
вместе - так он сочетал свою сложную семейную жизнь и переписку с женщи-
нами.
испытанию. Со всех этих листков раздавались голоса, совсем по-иному го-
ворившие о близости, уверенные в своей власти, - не то что голос бедной
г-жи Ривьер; они утверждали, что имеют права владеть Раулем. Аннета была
возмущена. Она поддалась первому побуждению, скомкала письма и швырнула
в горящий камин. Но тотчас же выхватила.
рого она вовремя их вытащила. Да, были у нее основания не вмешиваться в
прошлые нелады между родителями, а еще больше было у нее оснований не
узнавать о любовных связях отца. Но сейчас эти основания уже не играли
роли. Она почувствовала личное оскорбление. Она сама не знала, по какому
праву, отчего, почему. Она сидела неподвижно, поникнув, морща нос, наг-
нув голову, сжав губы от досады, и, напоминая разъяренную кошку, дрожала
от желания швырнуть в огонь гнусные бумажонки, которые комкала в кулаке.
Но вот рука разжалась, и Аннета, поддавшись искушению, посмотрела на
них. И вдруг решилась - раскрыла ладонь, расправила письма, тщательно
разгладила пальцем смятые листки... И прочла - прочла все.
мелькают перед ней любовные связи отца, о которых она и понятия не име-
ла. Пестрые, причудливые вереницы. Свои вкусы и в любви и в искусстве
Рауль "менял, как перчатки". Аннета узнавала имена дам из своего круга и
с неприязнью вспоминала, как ей когда-то улыбалась, как ласкала ее ка-
кая-нибудь избранница отца. Другие стояли не на такой высокой ступени
общественной лестницы, их орфография была не менее вольна, чем чувства,
которые они изливали. Аннета еще крепче сжала губы, но ее умственный
взор, острый и насмешливый, как умственный взор отца, видел всех этих
потешных особ с кудряшками на лбу; видел, как, высунув кончик языка,
склонившись над бумагой, впопыхах строчили они послание. Все эти романы
- одни подлиннее, другие покороче, а в общем - все недолгие - тянулись
чередой, сменяя и вытесняя друг друга. Аннета была благодарна им за это,
но оскорблена и полна презрения.
дельно, в другом ящике, и перевязаны тщательнее, чем другие (тщательнее,
чем письма матери) - говорила о более продолжительной связи. Даты были
помечены небрежно, но сразу было видно, что переписка велась долгие го-
ды. Письма были написаны двумя почерками: те письма, что пестрели ошиб-
ками, со строчками, бежавшими вкривь и вкось, прерывались на половине
связки; другие же сначала выводила детская рука с помощью взрослого, по-
том почерк укрепился; переписка шла все последние годы, больше того (и
это было особенно тяжко Аннете), - последние месяцы жизни ее отца. И эта
корреспондентка, кравшая у нее часы священной для нее поры, право на ко-
торую, как она воображала, имела только она одна, - эта самозванка
вдвойне самозванка, называла в письмах ее отца - "отцом"!..
халат отца. Письма выпали из рук; она откинулась на спинку кресла и си-
дела без слез, с пылающими щеками. Она не анализировала своих чувств.
Она была в таком смятении, что не могла рассуждать. И все же в этом смя-
тении она думала об одном: "Он обманул меня!.. ".
пока не впитала в себя все, до последней строчки. Она читала, и ноздри
ее раздувались, а рот был сомкнут: ее сжигал скрытый огонь ревности, и
еще какое-то темное чувство зарождалось в ней. Ни разу не подумала она,
что, проникая в святая святых этой переписки, овладевая тайнами отца,
она поступает против совести. Ни разу не усомнилась в своем праве... (В
своем праве! Голос рассудка умолк. Говорила совсем другая сила - деспо-
тическая!) Наоборот, она считала, что затронуты ее права - да, ее права
затронуты отцом!
несообразна ее требовательность. Пожала плечами. Какие права были у нее
на отца? Разве он был ей что-то должен? Властно говорили чувства: "Да".
Бесполезно спорить! Аннета поддалась нелепо досаде, мучилась от уколов
ревности и в то же время испытывала горькую радость от натиска жестоких
сил, которые, впервые в жизни, острыми иглами вонзались в ее тело.
ее смежившимися веками еще долго мелькали строчки и слова, от которых
она вздрагивала, пока крепкий сон молодости не одолел ее; она лежала те-
перь неподвижно, глубоко дыша, успокоенная, облегченная той растратой
сил, которая свершилась в ней.
перечитывала письма, - только они и занимали ее мысли. Теперь мало-пома-
лу она могла представить себе эту жизнь-вторую жизнь, которая шла парал-
лельно ее жизни: мать-цветочница, Рауль снабдил ее деньгами, чтобы она
открыла магазин; дочьмодистка или портниха (точных сведений не было).
Одна звалась Дельфиной, а другая (молодая) Сильвией. Судя по фантасти-
чески небрежному стилю, в непосредственности которого была своя пре-
лесть, они походили друг на друга. Дельфина, вероятно, была премилая
женщина, и хоть она прибегала к некоторым уловкам, которые то тут, то
там проскальзывали в письмах, но не очень донимала Ривьера своими требо-
ваниями. Ни мать, ни дочь не воспринимали жизнь трагически. Впрочем, они
были уверены, что Рауль любит их. Вероятно, это и было лучшим средством
сохранить его любовь. Дерзкая их уверенность оскорбляла Аннету не
меньше, чем то, с какой удивительной бесцеремонностью они обращались к
ее отцу.
вых, и Аннета из гордости притворялась, будто ее ничуть не трогает бли-
зость Дельфины и ее отца; она уже забыла, как была оскорблена еще нес-
колько дней назад, когда узнала о всех его привязанностях. Теперь, когда
она вступила в борьбу с привязанностью более глубокой, всякие другие со-
перники ее не пугали. Напрягая мысль, Аннета старалась представить себе
образ незнакомки: ведь она, хоть Аннета и презирала ее, была ей лишь на-
половину чужой. Веселая бесцеремонность, спокойное "ты" в письмах, -
чувствовалось, что Сильвия распоряжается ее отцом, будто он ее безраз-
дельная собственность, - все это возмущало Аннету, она старалась прис-
тально рассмотреть несносную незнакомку, чтобы ее уничтожить. Но самоз-
ванка избегала ее взгляда. Она будто говорила:
близость. Она слишком долго противодействовала и мало-помалу привыкла к
борьбе и даже к своей противнице. Кончилось тем, что она больше не могла
обходиться без нее. Утром, просыпаясь, она тотчас же начинала думать о
Сильвии, и теперь лукавый голосок соперницы твердил:
незнакомая сестра, что Аннета в полусне протянула руки, чтобы обнять ее.
ную, охватило неотступное желание увидеть сестру. И она отправилась на
поиски Сильвии.
Оказалось, что Сильвия в мастерской. Аннета не решилась пойти туда. Она
выждала еще несколько дней и снова отправилась к Сильвии после обеда,
под вечер. Сильвия еще не вернулась домой, а может быть, снова вышла,
никто точно не знал. Каждый раз нервное нетерпение целый день держало
Аннету в напряжении, в ожидании; она возвращалась разочарованная, и ма-
лодушие втайне подсказывало ей, что лучше отказаться. Но она была из тех
людей, которые никогда не отказываются от принятого решения, не отказы-
ваются, как бы упорно ни было сопротивление и как бы ни страшились они
того, что может случиться.
раз сказали, что Сильвия дома. Шестой этаж. Она поднялась одним духом -
не хотела, чтобы осталось время на раздумье, чтобы можно было чем-то оп-
равдать свое отступление. У нее захватило дыхание. Она остановилась на
площадке. Она не знала, что ждет ее.
Конан-Дойль Артур
Круз Андрей
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Трубников Александр
Пехов Алексей