Дмитрия появился еще один человечек, теперь мальчик, Ваня, и Данилка,
начавший уже многое понимать, долго разглядывал запеленатого племянника, а
потом хвастал ребятам, что Митина женка выродила сына и всю челядь в доме
угощали два дня и что, когда Митин сынок подрастет, они будут вместе
играть.
заветная мечта Дмитрия: его снова позвали новгородцы на войну с немцами и
поставили во главе большой рати. Переяславская дружина ушла на север, едва
только сжали хлеб.
легким жужжанием, неподвижно висели в воздухе. Данилка стоял в высокой
траве, сжимая в потной ладошке щекотно скребущегося кузнечика. Кузнец уже
высунул голову с удивленно округлыми глазами и, сердито разводя челюсти,
старался вырваться на волю. Данилка был в затруднении. Конечно, можно было
отломать кузнецу задние лапки, по тогда он перестанет прыгать, а интересно
было, чтоб кузнечик был и целый, и свой. Поэтому он, высунув от усердия
язык, уже который раз запихивал вылезающего кузнеца обратно, стараясь
вместе с тем, чтобы он не цапнул за палец, а в непрерывно двигающиеся, с
капелькой желтого яда, челюсти совал длинную травинку, и кузнец, глупо
тараща глаза, тотчас перекусывал ее пополам.
свежестью, вздрагивали повисшие в воздухе стрекозы, рядами наклонялись
метелки высоких, уже выколосившихся трав, шуршал прошлогодний бурьян на
склонах, и начинали трепетать на вешалах вынутые из ларей, ради летнего
погожего дня, дорогие праздничные одежды. Солнечные зайцы отскакивали от
золотого шитья наручей, парчи и аксамита, искрился жемчуг, густел или
светлел в пробегающих складках фландрский бархат, что привозили к ним по
в°снам богатые новгородские купцы, колыхалась над кланяющимися былинками
легкая переливчатая персидская камка.
на княжескую красоту - и, временами, громкое: <Кышь, кышь, кышь,
проклятая!> - это дворовая девка отгоняет хворостиной настырную сороку,
что с самого утра, вновь и вновь выныривая откуда-то сбоку, подбирается к
вешалам, норовя клюнуть полюбившееся ей жемчужное ожерелье материной
выходной собольей душегреи.
когда дядья, братья и тетки, надевши все эти наряды, торжественные,
непривычно строгие, готовятся к празднику, приему гостей или выходу в
церковь.
крыльца, но мальчик, всецело занятый кузнецом, только досадливо поводил
шеей, когда до него доносилось очередное ласковое: <Данилушка!> - и не
трогался с места. Не видел он и крестьянина, карабкавшегося к нему по
склону Клещина-городка с шапкой в руках. Мужик, большой, черный,
неожиданно упал в траву перед ним, и Данилка, выронив кузнечика и уже не
разбирая, что выкрикивал ему вслед страшный мужик, опрометью кинулся к
терему, взлетел на крыльцо и с маху вцепился в спасительный мамкин подол.
князю-то докажу! Да не ветром ли тя носит, как и подобрался-то?
мамки, теперь уже с любопытством разглядывая мужика, который и вовсе не
был страшный, и даже не черный, а светлый и очень растерянный. Мамка
ругала его на чем свет стоит, а он только виновато кивал головой.
отымают!
тя дите оправит?!
голову и не переставая виниться, попятился от крыльца.
покумились, почитай, все, переженились, на беседы друг к другу ходят, а
пожен век поделить не могут! Ходит и ходит... С Кухмеря он. Уж меря, дак
меря и есь, совсем безо смыслу! К ребенку ему нать...
Тимофей, ключник брата Дмитрия.
снизу вверх на широкое, в холеной бороде, лицо Тимофея. Боярин, как и
должно, улыбнулся. (Данилка привык, что все радовались, глядя на него.)
сказать <я убежал>, но застыдился и сказал иное:
поделят. Да вон и по сю пору стоит под крыльцом! Как и на гору залез,
прости Господи!
крыльцо.
мамка, семеня, заспешила следом за княжичем.
берегу до борового лесу - то и ваше; от граней, которые я велел награнить
самим, полюбовно, с княжевецкими и с купаньскими... Ну? Помню! На вражке,
на березе грань, а с той березы на вяз, и вяз на вражке, где раменной лес,
а оттоль на Козий брод, и у Козьего брода дуб, и на дубе грань, и дале, до
озера, до черного лесу, к Усолью, и у озера на липках грань же!
отколь сено на себе волочат? С тоя ж пропастины да с черного лесу бабы
саками носят на горбу!
Усольской реки, а вдовы-ти как?
и жили... Исстари! Сами делили, сами грани гранили, а теперича: <Помоги,
княже, чутко добро воротить!> Как меряно, так и будет! Я вам не потатчик!
Все!
лбу, потрепал Данилку по волосам:
придет суд править, а приволокется такой вот: других ограбь, а ему
отдай...
было как-то непросто!
и нужно было для чего-то, но когда и как - Данилка еще не всегда умел
постичь и частенько попадал впросак.
заспорили, кто лучше косит. Принесли две горбуши, дядя и брат скинули
зипуны и, засучив рукава рубах, склонясь, пошли по лугу, взмахивая вправо
и влево свистящими кривыми ножами горбуш и в лад покачивая плечами. Брат
обкосил-таки дядю и весело смеялся, когда они оба, мокрые, тяжело дыша,
скинув рубахи, плескались, поливаясь ковшом из бадьи, и растирали широкие
груди и мускулистые руки посконью, а слуги уже стояли со свежими сорочками
в руках, ожидая, когда господа оболокутся.
прокричал тогда Данилка. Но брат лишь насмешливо взъерошил ему волосы, от
затылка вверх, и бросил небрежно:
румянец стыда.
например, это была мужичья работа, хотя и дядья и братья все умели пахать,
как и косить, хорошо. Но об этом не говорилось и этим не хвастались. Зато
запрячь коня, а паче того оседлать и красиво проехать верхом - этим
гордились один перед другим уже не таясь. Это была наука княжеская. Князю
даже и зазорно было ходить пешком, разве в церковь на своем дворе, в
Переяславле.
Тимофей. Поэтому Данилка, уже не отвлекаясь, резво побежал на женскую
половину, где он жил, по младости лет, в особней горнице вместе с мамкой,
которую видел много чаще, чем родную мать, то и дело уезжавшую на чьи-то
свадьбы, поминки, крестины, похороны, то мирить родичей, то на богомолье.
Уписывая за обе щеки пшенную, сваренную на молоке кашу, он силился
вспомнить сегодняшний урок, но от урока мысли перепрыгнули к брату
Дмитрию, что поехал воевать в Новгород, а от Дмитрия к другим братьям, и
он спросил, как всегда, вдруг:
Свержин Владимир
Лукьяненко Сергей
Мацумото Сэйте
Перумов Ник
Соломатина Татьяна
Плотников Александр