едва не сжал кулаки. Вот вы все как мыслите о юном князе своем? Будет
поход! Вопреки и вперекор всему - будет! И не ты, старик, поведешь те
рати, не тебе придет сбирать... Все это мутью поднялось в душе и не
сказалось - к счастью, не сказалось, - умерло немо в запертых устах. Лик
боярина был хмур и добр, и не ради глума над ним, Симеоном, сказано было
Михайлой правдивое слово.
боярина. А ведь прав! Захотят, очень могут... Синицу в руки вместо журавля
в небесах... Внимая, почуял уважение к мысли старика, что прямо и не
отклонял затею Симеонову, но как-то поворачивал - укладывал ее погоднее. И
вот уже ясно стало, что на новгородское наместничество никак нельзя, а
послать ежели с княжеборцами в Торжок, оно и враз прибыточно, и не так
истомно казне князевой...
хрипло говорит, взбрызгивая слюною, и так же неуступчив, и, верно, по делу
любил его и слушал отец (и села те, что обиняком давно уже просит
Сорокоум, дабы без потерей разделиться с братом Иваном, придать ему
надобно!).
своими незрелыми замыслами. В самом деле, кого могут избрать в Орде на
великое княжение заместо него? Не обедневшего ростовского зятя и даже не
ярославского! Костянтин Тверской и доныне не был соперником Москве, век
ходил на привязи у родителя, тверские великие бояра его не любят, а чада
Александровы покуда еще не подросли... И остается, само лезет в очи:
суздальский князь! Усилившийся премного с ростом Нижнего Новгорода,
торговый и ратный, старейший среди них всех, русских князей владимирских,
наделенный правами многими, понеже батюшке приходило некогда делить
великий стол с прежним, покойным, князем суздальским... Как он забыл о
том! А значит, и права Костянтина Васильича на великий стол бесспорны!
А ежели еще малые князья, стародубский, юрьевский, или все те, обиженные,
на чьи княжества отец скупал ярлыки у хана Узбека - белозерский, галицкий,
дмитровский, ростовский, потребуют себе в старейшие вместо него, Симеона,
маститого годами князя суздальского?!
господина своего и строят ковы противу Москвы...
о праве и правде? Как там по лествице надлежит, нынче и спросят навряд...
Да и по лествице, по древнему уложенью княжому, суздальскому князю, а не
ему, Симеону, власть великую имать надлежит!
Сорокоум с Михайлой Терентьичем: не лезть пока в нижегородские дела,
уступить град Константину безусловно, а тогда... Но ведь получи Костянтин
Василич великое княжение, и им, московским князьям, самим не усидеть в
Нижнем ни дня, ни часу! Как еще качнут ордынские весы! И прав,
по-страшному прав отец: Товлубий, вот кто возможет! Убийца тверских
князей, кровавый союзник отца. И еще Черкас. Черкас, о коем и думать
соромно... И дары, дары! И сам Узбек. Тяжко ли болен повелитель? При конце
ли он дней своих? Сыновья, поди, ждут и точат ножи друг на друга! Подумал
- и стало страшно. У них, у него с братьями, к великому счастью (а тоже
заслугой родителя, его раченьем!), ничего похожего не сотворит... Иван?
Нет, никогда! Андрей? Нет, тоже нет! Однако надобно подторопить, пущай
едут за ним скорее! И надобен договор (это потом!). Не то, сами не
додумают, бояре подскажут. Пришлые. Тот же Алексей Хвост...
коим и был по опыту и возрастию своему. А они и Товлубия с Черкасом
помянули, и неравнодушие Товлубега к соколиной охоте (по пригожеству
придут терские красные соколы!), и любовь Черкаса к полонянкам с
золотистыми волосами... <Есть одна!> - Сорокоум кивнул. Афиней с Миною
переглянули. Симеону вдруг до боли стало жаль эту дважды проданную
четырнадцатилетнюю девчушку (он видел ее мельком), которая, может, и сама
не против того, чтобы попасть теперь в гарем всесильного бека ордынского,
ходить в шелках, объедаться сластями да сплетничать со скуки с прочими
женами и наложницами татарина. И все же... И все-таки! Соромно сие. И ни в
какую грамоту не впишется, потому - сором, стыд. Муж, воин, на рати должен
оборонять оружием от вражья глаза девичью красу, а не торговать ею на
ордынском базаре. И все одно нельзя инако. Нельзя выпускать Черкаса из
бережных, покойным родителем устроенных, объятий Москвы.
которого - дары; беглербеку - дары сугубые; хранителю печати - тоже;
главному кадию - тоже, и сугубо, не оскорбляя веры врага! И за всем тем -
ждать милости или опалы, и ежели последнее - все дары и подарки ни во что
ся обратят!
поход... Ежели поход состоит, ежели новгородцы сами не дадут бора по
волости и отцовых, все еще не востребованных, двух тысяч серебра, ежели,
ежели, ежели... И всего наипаче, ежели хан Узбек утвердит его, Симеона,
великим князем владимирским!
над кручами боров, зеленые берега. От реки, понизу, струит не истраченным
еще зимним холодом. Давеча Симеон вышел было в одной шитой рубахе, постоял
и издрог, пришлось-таки вздеть зипун. А хорошо! Хорошо гляделась весенняя,
устроенная русичами, веселая, обжитая земля! От солнечного огня Ока
сверкала и плавилась. Серо-белые и красные коровы подходили к самому
берегу, долгим мычанием провожали расписные княжеские суда. Вода
стремительно облизывала затравеневшие берега, мыла осыпи, оплескивала
круглые камни и замытые в песок, изъеденные и изгрызенные временем и
влагою бревна, убегая вперед и вперед, туда, в объятия Камы-реки, после
чего, ополнев и усилясь, триединым могучим волжским разливом понесет их
еще дальше, в дали дальние, в дикую степь, в Орду.
рекой! Еще не возникли города, еще не выросли храмы на кручах твоих. Где
там, за Нижним, за Сурой поганою, проглянет Русь? Разве полоняники пастухи
поглядят с обрыва на проходящие родные лодьи да смахнут непрошеную слезу с
выгоревших ресниц... И Симеон, прикрыв глаза, вновь и вновь проходит думою
эту дорогу, долгий путь в далекую, грозную Орду. (А тогда была осень и
мерзкий морок и хлад и Федор бешено колотил в ворота... Нет, не надо, не
надо сейчас! Еще вспомню тебя, там, в Сарае!)
Ныне на Руси ее просят у чуждых стране насельников. Где твоя слава, Русь?
Где величие твое, редина? Кому отдала ты свою неземную красу?!
кровь и предсмертное проклятие Федора, чем лучше их всех, родичей, свояков
и соперников своих? И ему ли говорить днесь о христианской любви и
дружестве русичей перед лицом хана? Где тот, кто чист пред Господом, пред
кем можно пасть на колена и молить о милости и снисхождении? Где обещанный
Алексием святой? Или, как тот отцов пугающий старец, придет к нему токмо
перед последним днем, придет, дабы принять последний вздох или, напротив,
взглянуть с укоризною в очи? Как и умереть тогда и с чем умереть?
же позавидовал судовому мужику, что стоял у тяжелого правила засуча
рукава, с голою грудью, - распаренное чело лоснится и блестит на солнце.
Сесть бы за весла, поделать бы что! Нельзя. Он плотнее запахнул зипун, с
сожалением глянул на плывущие зеленые берега, толчком отворил дверь тесной
княжеской горенки, полез в безветренное тепло. Еще целых два дня плыть по
Оке до Нижнего!
князя в Орду, по-своему правы. Грех, ежели он есть, лежит на нем, на самом
Симеоне, а не на всей русской земле. (А Новгород, на который он поведет
рати, а Тверь, а Нижний, Ярославль, Ростов и прочие грады, ограбленные
родителем, - не та же ли русская земля?) Почему же они столь тверды и
бестрепетны, бояра его государевой думы? Или возложили все на него одного?
А ежели не возможет он? Изберут другого и тоже повезут ставить великим
князем владимирским?! Так же вот, совокупною волей. А грех на мне одном?
На тебе одном! Виждь и поклони земно родителю твоему, он понимал это лучше
тебя. И, верно, всю жизнь понимал, сызмладу. И выбрал путь. А он? Ему путь
был предназначен батюшкой, не им самим. Но и он тоже выбрал. Когда же?
Тогда. В Орде. Когда сын Александра Михалыча Тверского, Федор, предсмертно
колотился в ворота, а он, Симеон, не отокрыл ему. И обрек на смерть. И
едет теперь получать ярлык на великое княжение владимирское.
виноваты ли смерды? Что им, смердам, в том, будет ли он, Семен Иваныч,
главою Владимирской Руси? Им - тишина, от ратей и послов бережение, в
лихолетье защита и оборона. А холопам? Этим вот лодейным мужикам? Им -
сытный кус и гордость: мол, не простые мы, великокняжеские! И вот -
совокупная воля земли. А грех? А грех на мне одном! А рать, раззор,
скудота? То - на всех ляжет. И на смердов паче других. Стало, надобна была
и им смерть Федора? Стало - так! А грех? А грех неделим. Он на князе.
Почему, Господи? Потому, что решает князь, глава. Прежде всякого дела -
слово, волевой посыл. И слово исходит от него. И он должен дать ответ
Господу своему. Один. За всех. А ежели он будет мерзок, подл и слаб и от
него погинет земля? Земля, погинув, получит тем самым воздаяние свое.
Сгорят избы, осиротеют поля, жен и детей повлекут во вражий полон, бояр
Василенко Иван
Корнев Павел
Буркатовский Сергей
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Володихин Дмитрий