Чтение 6–й страницы книги ~Илиада~

котором он живет, гомеровские сравнения силой контраста еще более
приподнимали над обыденным уровнем повествование о подвигах героев минувших
дней.

Несмотря на то что боги все время появляются в "Илиаде" и помогают
направить действие в нужную поэту сторону, по сути дела интересы и поэта, и
его героев сосредоточены на посюстороннем человеческом мире. От богов, как
они изображены в "Илиаде", очевидно в духе эпической традиции, человеку не
приходится ждать справедливости или утешения в жизненных горестях; они
поглощены своими интересами и предстают перед нами существами с
нравственным уровнем, соответствующим отнюдь не лучшим представителям
человеческого рода. (Один единственный раз говорится в "Илиаде" о том, что
Зевс карает людей за несправедливость, и при этом за неправосудие власть
имущих он обрушивает губительный ливень на весь город ("Илиада", ХV, 384 -
392)). Так, Зевс угрожает Гере, ненавидящей троянцев, тем, что разрушит
город людей, любезных ей, и Гера предлагает ему, если он того захочет,
разрушить три самых любезных ей города - Аргос, Спарту и Микены с их ни в
чем не повинными жителями ("Илиада", IV, 30 - 54). Эпические герои, имеющие
свои человеческие недостатки, выглядят в нравственном отношении явно выше
богов.

Однако современные Гомеру представления о божестве как блюстителе
нравственного порядка, которые в развернутом виде предстанут перед нами в
поэмах Гесиода, прокладывают себе дорогу и в "Илиаду", причем по большей
части в прямой речи действующих лиц. Любопытно, что боги чаще фигурируют в
таких высказываниях безымянно или под обобщенным именем Зевса. Еще большие
уступки складывающимся представлениям о божестве - поборнике справедливости
делаются в "Одиссее". Гомер даже вкладывает в уста Зевсу в самом начале
поэмы полемику с людьми, которые обвиняют богов в своих несчастьях (I, 32 -
43) .

Боги Гомера бессмертны, вечно юны, лишены серьезных забот, и все предметы
обихода у них золотые. И в "Илиаде", и в "Одиссее" поэт развлекает свою
аудиторию рассказами о богах, и нередко боги выступают в ролях, каких
постыдился бы любой смертный. Так, в "Одиссее" рассказывается о том, как
бог Гефест хитро поймал на месте преступления с прелюбодеем богом Аресом
свою жену Афродиту (VIII, 266 - 366). В "Илиаде" Гера бьет по щекам свою
падчерицу Артемиду ее собственным луком (ХХI, 479 - 49б), Афродита плачет,
жалуясь на раны, которые нанес ей смертный Диомед (V, 370 - 380), а ее мать
Диона утешает ее рассказом о том, что смертные гиганты От и Эфиальт
засадили как-то в медную бочку самого бога войны Ареса, так что он едва не
погиб там (V, 383 - 391).

С полной серьезностью говорит всегда Гомер о наполовину персонифицированной
судьбе - Мойре. Над ней не властны сами боги, и в ее руках находятся в
конечном счете жизнь и смерть человека, победа и поражение в сражении.
Мойра неумолима, к ней бессмысленно обращаться с молитвами и совершать
жертвоприношения.

Как это и естественно при таких религиозных воззрениях, мрачны и
представления о загробной жизни, отражающиеся в гомеровских поэмах, они не
оставляют человеку надежды на лучшее будущее после смерти. Души умерших,
подобные теням, обитают в преисподней, в царстве Аида. Они лишены сознания
и сравниваются поэтом с летучими мышами. Только испив крови жертвенного
животного, обретают они на время сознание и память. Сам Ахилл, которого
Одиссей встречает во время своего путешествия в царство мертвых, заявляет
ему, что он лучше хотел бы быть на земле поденщиком у бедняка, чем
царствовать над тенями в подземном мире ("Одиссея", ХII, 488 - 491). Души
умерших отделены от мира живых неодолимой преградой: они не могут ни помочь
оставшимся на земле своим близким, ни причинить зло своим врагам. Но даже
этот жалкий удел бессмысленного существования в преисподней недоступен для
душ, тело которых не было погребено надлежащим образом. Душа Патрокла
просит о погребении Ахилла ("Илиада", ХХIII, 65 - 92), душа спутника
Одиссея Эльпенора обращается с аналогичной просьбой к Одиссею ("Одиссея",
ХI, 51 - 80), ибо в противном случае их ждет еще более тяжкая участь -
скитаться, не находя себе даже того горестного успокоения, которое ждет их
в царстве мертвых.

Надо сказать, что как в вопросе о вмешательстве богов в земную жизнь людей,
так и в том, что касается загробной жизни, в "Одиссее" заметнее отразились
новые тенденции в верованиях греков VIII в. до н. э. Отражением этих
тенденций являются и стихи ХI, 576 - 600, где говорится, что совершившие
при жизни преступления против богов Титий и Сизиф несут наказание в
преисподней, и стихи ХI, 568 - 571, согласно которым Минос - царь Крыта,
"славный сын Зевса" - и на том свете творит суд над тенями.

Эти и другие несомненные различия между "Илиадой" и "Одиссеей" лучше всего
можно объяснить, на наш взгляд, исходя из высказывавшегося уже в древности
предположения, что Гомер создал "Илиаду" более молодым, а "Одиссею" - ближе
к старости (см., например: [Лонгин] "О возвышенном", IХ, 13). Так,
персонажи "Илиады", и в частности Одиссей, неоднократно предаются
ликованию, повергнув врага (ХI, 449 - 458; ХХII, 20 - 127 и др.), а в
"Одиссее" тот же Одиссей заявляет, что такое поведение нечестиво (ХХII, 411
- 413). Опыт показывает, что мудрость такого рода и в наше время приходит к
людям лишь к концу их жизненного пути.

Успех гомеровских поэм сразу после их создания был колоссален. Уже через
несколько десятков лет после появления "Илиады" грек, имени которого мы
никогда не узнаем, очевидно сам аэд, нацарапал на своем дешевом глиняном
сосуде несколько стихотворных строк, сопоставляющих в шутливой форме этот
сосуд с кубком царя Нестора, о котором рассказывается в "Илиаде" (ср.: ХI,
618 - 644):

Это кубок Нестора, удобный для питья.
А кто из этого кубка выпьет, того тотчас же
Охватит страсть прекрасноувенчанной Афродиты.

Надпись эта едва ли имела бы смысл, если бы друзья владельца сосуда не были
уже хорошо знакомы с появившейся при жизни их поколения поэмой, хотя автор
ее жил за 2000 километров: черепок найден на другом конце греческого мира,
в только что основанной греческой колонии на острове Исхии в Тирренском
море, недалеко от нынешнего Неаполя. Трудно представить себе более
красноречивое свидетельство молниеносного проникновения гомеровских поэм
всюду, где только звучала эллинская речь.

"Илиада" и "Одиссея", исполнявшиеся устно, но распространившиеся в
письменном виде, сразу же затмили своих предшественниц. Мы даже не можем
быть уверены в том, что эти более древние поэмы были записаны: во всяком
случае, их не было в руках александрийских ученых и библиотекарей,
тщательно собиравших древнюю поэзию.

"Илиада" и "Одиссея", появившись, как Афина из головы Зевса, сразу заняли
свое место начала и источника всей греческой литературы - поэзии и прозы,
место образца и объекта подражания, то место, которое они и по сей день
занимают в европейской литературе.

Греческие дети учились читать по "Илиаде". В Греции всегда были люди,
знавшие обе поэмы Гомера наизусть. Греческий ритор конца I в. н. э. Дион
Хрисостом нашел таких людей в изобилии на краю тогдашнего цивилизованного
мира - в греческой колонии Ольвии на берегу Черного моря, недалеко от
нынешней Одессы (Дион Хрисостом, ХХХVI, 9).

Когда греки в VII в. до н. э. поселились на месте разрушенной Трои и
основали город Новый Илион, главным храмом его они сделали храм Афины,
очевидно потому, что именно храм Афины в Трое упоминается в "Илиаде" (VI,
269 - 279; 293 - 311).

Вскоре после "Илиады" и "Одиссеи" были созданы поэмы так называемого
троянского кикла, последовательно повествовавшие о троянской войне - от
свадьбы отца Ахилла Пелея и морской богини Фетиды, ссоры богинь из-за
яблока, предназначенного "наипрекраснейшей", и суда Париса, сделавшего его
супругом Елены, до взятия Трои и возвращения ахейских героев: "Киприи",
"Малая Илиада", "Эфиопида" (по имени союзника троянцев царя эфиопов
Мемнона), "Взятие Илиона" и "Возвращения". Поэмы эти опирались и на
догомеровскую эпическую традицию, и на поэмы самого Гомера, но соперничать
с Гомером их авторы не пытались и события, описанные в его поэмах, не
излагали. Поэмы эти уступали гомеровским даже по объему и, насколько мы
можем судить по незначительным сохранившимся отрывкам, были намного ниже
"Илиады" и "Одиссеи" по художественному уровню. Тем не менее греки долгое
время приписывали их Гомеру, очевидно, следуя практике приписывавших их для
большей авторитетности Гомеру рапсодов, которые исполняли их наряду с
подлинными гомеровскими.

Рапсоды не только приписали Гомеру киклические поэмы, они позволяли себе
делать вставки и в текст гомеровских поэм, вставки чаще всего тривиальные,
но иногда тенденциозные. Античная традиция сохранила нам имя одного из
таких рапсодов, особенно беззастенчиво вставлявшего в гомеровские поэмы
собственные стихи: его звали Кинеф, был он родом с о. Хиоса и жил около 500
г. до н. э.