дышле. Яркая лента неба льется над коридором улицы с белой мостовой и
запыленными кипарисами, вытянувшимися между домами. Даже и в тени
чувствуешь и видишь, как прозрачен сухой жаркий воздух. Спущены зеленые
жалюзи на окнах, спущены маркизы над витринами. Быстро выезжаем, миновав
площадь, королевский дворец и предместье, на меловое шоссе, - и этот
холм пелазгов с руинами храмов поражает меня своей золотистой желтизной
и наготой. Громадная подкова гор, громадная долина, а среди долины оди-
ноко высится желто-каменный пик холма, воедино слитый двадцатипятивеко-
вой древностью с голым остовом Акрополя, - останками стен, колоннад и
порталов. Зной и ветер давно обожгли кости этой чуждой и уже непонятной
нам жизни. Медленно тянут лошади по мелу, хрустит щебень шоссе, кольцом
охватившего холм и поднимающегося все в гору, - со всех сторон оглядываю
я загорелый камень стен Акрополя и его желобчатых колонн... Наконец, ко-
ляска останавливается как раз против входа в гранитной стене, за которым
широкая лестница из лоснящегося мрамора поднимается к Пропилеям и Парфе-
нону... И на мгновенье я теряюсь... Боже, как все это просто, старо и
прекрасно! . Налево, в сквозной тени маслин, стоит другая коляска. Высо-
кий, очень прямой человек с биноклем через плечо, в сером костюме и тро-
пическом шлеме, и высокая худая женщина, тоже в сером шлеме, в фильдеко-
совых перчатках, с длинной тонкой палочкой в одной руке и с книжкой в
другой, направляются ко входу. Но даже и эти спокойнейшие люди изумленно
смотрят круглыми глазами на то, что блещет перед нами золотыми руинами в
жарком синем небе, на то, что так божественно-легко и стройно громоздит-
ся на гранитных укреплениях, вросших в темя этого "Алтаря Солнца". Они
входят, поднимаются по лестнице, делаются маленькими среди колонн, уце-
левших от Пропилеи... Я тоже иду и смотрю... Но я уже все видел!
да. А божественное совершенство Акрополя раскрывает один взгляд на него.
ряюсь в беспредельном пространстве Эгейского моря и вижу отсюда и ма-
ленький порт в Пирее, и бесконечно-далекие силуэты каких-то голубых ост-
ровов, и Саламин, и Эгину. А когда я оборачиваюсь, меня озаряет сине-ли-
ловый пламень неба, налитого между руинами храмов, между золотисто-обож-
женным мрамором колоннад и капителей, между желобчатыми столпами такой
красоты, мощи и стройности, пред которыми слово бессильно. Я вступаю в
громаду раскрытого Парфенона, вижу скользкие мраморные плиты, легкий мак
в их расселинах... Что иное, кроме неба и солнца, могло создать все это?
Какой воздух, кроме воздуха Архипелага, мог сохранить в такой чистоте
этот мрамор? Глыбам гранита и мрамора, кряжам каменистых гор, накаленных
зноем, поклонялись древнейшие греческие племена. "Амфион, древнейший из
поэтов, извлекал из лиры столь сладкие звуки, что вечный мрамор, в кото-
ром заключена высшая чистота земли, сам стал складываться в колоннады,
стены и ступени". А Гомер изваял образы богов-людей: ведь Эллада "только
устами поэтов и философов" созидала пантеоны и культы. И "уста поэтов"
высшей религией признали красоту, высшим загробным блаженством - Элизи-
ум, "от века не знавший тьмы и холода", высшей загробной мукой - лишение
света...
этом "прелестнейшем из морей". - "Бог - это мое тело", - сказал он, воз-
мужав и забыв, что земля его, как и всюду, щедро насыщается кровью и что
смерть, как и всюду, разрушает на его земле плотскую радость. "Я завое-
вал высшую мудрость", - сказал он - и отлил свои завоеванья в мрамор -
воздвиг "Алтарь Возврата", как Александр на границах Индии. И чтобы не
слышать о новых завоеваниях, умертвил Сократа. Но дух искал и жаждал.
Александр, снедаемый этой жаждой, раздвинул пределы земли, смешал народы
и, возвратясь, сказал: "Мир бесконечен, и Бог тысячелик. Я поклонялся
всем ликам; но истинный - неведом. Иудея говорит, что лик его - мощь и
пламя гнева; Египет, что лик его - Солнце в лике Сфинкса и Ястреба. Но
Иудея - это горючее Мертвое море, Египет - могила в пустыне: он тоже
свершил свой путь - от поклонения вечно возрождающемуся "сыну Солнца",
Гору, до своего Алтаря Возврата - до Великой пирамиды. И храмы Солнца
ныне пусты и безмолвны". Тогда Греция снова послала поэтов в философов
искать Бога. И они пошли в Сирию и Александрию - и среди смешавшегося
человечества зачалось смутное и радостное предчувствие нового рассвета.
Впервые случилось, что завоеватель мира не дерзнул покорить мир богу
своей нации. И всемирная монархия, смешав человечество, распалась. Чело-
вечество пресытилось кровью, землею и смертью - и возжаждало братства,
неба, бессмертия. И когда, наконец, снова взошло Солнце, "Радуйся! -
сказал миру ясный голос. - Нет более ни рабов, ни царей, ни жрецов, ни
богов, ни отечества, ни смерти. Я - египтянин, иудей и эллин, я сын зем-
ли и духа. Дух животворит и роднит все сущее: и лилии полевые, и птицы
небесные, и Соломона в славе его, и раба Соломона. Сила и жизнь его так
велики во мне, что вот я полагаю руку мою на голову умирающего - и слы-
шу, как трепетно исходит из меня любовь и жизнь. На Фаворе, в росистое
солнечное утро, мир, в блеске и голубых туманах лежащий подо мною, на-
полняет мою душу таким восторгом, светом отца моего, что лицо мое повер-
гает на землю братьев моих..."
рейд. Зеркальные отражения струились, переливались по нагретому за день
борту. Медные ободки открытых иллюминаторов искрились. Лебедки уже за-
тихли, трюмы были нагружены и закрыты... Потом заревела, сотрясая все
палубы, труба и забурлил винт...
вых вулканов пламенело солнце за беспредельным Эгинским заливом, из ко-
торого мы уходили от Акрополя к югу. Потом оно сразу потеряло весь свой
блеск, стало огромным малиновым диском, стало меркнуть - и скрылось.
Тогда в золотисто-бирюзовую глубину небосклона высоко поднялись дымча-
то-аметистовые радиусы. Но на острова и на горы за заливом уже пал ве-
черний пепел, а все необозримое пространство заштилевшего моря внезапно
покрыла мертвенная, малахитовая бледность. Я стоял на юте, облокотясь на
решетку борта, и смотрел то на этот малахит, то на запад. Вдруг по ко-
раблю там и сям тепло и весело вспыхнуло электричество. На минуту оно
отвлекло меня, а когда я снова взглянул на запад, его уже настигла тьма
южной ночи.
бый таинственный свет - темно-лиловый полукруг моря, явственно отделив-
шийся от более легкого неба, как бы задымился водным светом.
роху за бортом угадывая ровный полный ход.
волн, полных дымившегося фосфора, видно было, что правда.
склон неба. На северо-востоке широко раскидывалась Большая Медведица,
"любимое созвездие Гомера". На юго-западе низко, но ярче и великолепнее
всех сверкала розово-серебристая Венера. Темно-синяя глубь была перепол-
нена повисшими в Млечном Пути алмазами. И отовсюду лились в море нити
тонкого, дивного света. Но свет моря был еще прекраснее.
ны.
грудь резала кипевшую бледно-синим пламенем воду - и все пространство
моря, озаренного и полного таинственным светом, быстро бежало навстречу.
Звезды дрожали от едва уловимого теплого воздушного тока... Да, "свет и
во тьме светит". Вот закатилось солнце, но и во тьме только солнцем жи-
вет и дышит все сущее. Это оно вращает винт парохода, оно несет навстре-
чу мне море; оно, неиссякаемый родник всех сил, льющихся на землю, пра-
вит и непостижимым для моего разума стремлением своего необъятного
царства в бесконечность - к Веге, и безумной радостью этого стрелой ле-
тящего подо мною дельфина - как бы сплошной массы дымно-синего фосфора.
И только к свету стремится все в мире. Мириады едва зримых семян жизни,
лишенных солнца тьмою ночи и глубинами вод, все же светят сами себе -
теми атомами его, которыми рождена в них жизнь. И над всем этим морем,
видевшим на берегах своих все служения Богу, всегда имевшие в основе
своей служение только Солнцу, стоит как бы голубой дым: дым кажденияя
ему.
стали кубовыми. Вспыхнуло электричество и сразу отделило пароход от но-
чи.
тьма, теплый ветер и шорох волн, бежавших качающимися холмами. Маслянис-
то-золотые полосы падали на них из иллюминаторов и змеевидно извивались.
Ветер усиливался, - и вдруг одна из этих полос провалилась в черную про-
пасть, а вся глыба парохода зыбко приподнялась с носа и еще более зыбко
и плавно опустилась среди закипевшей почти до бортов голубовато-дымной
воды. Какая-то женщина, показавшаяся в это время в светлом пространстве
входа в рубку, ухватилась было за притолоку, но в ту же минуту оторва-
лась и со смехом, с протянутыми руками побежала по наклонной палубе. А
немного погодя из той же двери вышел мужчина, оглянулся и, увидев меня,
неестественно запел и твердыми шагами пошел по опускающейся и поднимаю-
Круз Андрей
Василенко Иван
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Самойлова Елена
Флинт Эрик