обращаясь к Раскольникову, - доведите меня... Дом Козеля, на дворе. Пора...
к Катерине Ивановне...
Мармеладов оказался гораздо слабее ногами, чем в речах, и крепко оперся на
молодого человека. Идти было шагов двести-триста. Смущение и страх все
более и более овладевали пьяницей по мере приближения к дому.
не того, что она мне волосы драть начнет. Что волосы!.. вздор волосы! Это я
говорю! Оно даже и лучше, коли драть начнет, а я не того боюсь... я... глаз
ее боюсь... да... глаз... Красных пятен на щеках тоже боюсь... и еще - ее
дыхания боюсь... Видал ты, как в этой болезни дышат... при взволнованных
чувствах? Детского плача тоже боюсь... Потому как если Соня не накормила,
то... уж и не знаю что! не знаю! А побоев не боюсь... Знай, сударь, что мне
таковые побои не токмо не в боль, но и в наслаждение бывают... Ибо без сего
я и сам не могу обойтись. Оно лучше. Пусть побьет, душу отведет... оно
лучше... А вот и дом. Козеля дом. Слесаря, немца, богатого... веди!
становилась темнее. Было уже почти одиннадцать часов, и хотя в эту пору в
Петербурге нет настоящей ночи, но на верху лестницы было очень темно.
отворена. Огарок освещал беднейшую комнату шагов в десять длиной; всю ее
было видно из сеней. Все было разбросано и в беспорядке, в особенности
разное детское тряпье. Через задний угол была протянута дырявая простыня.
За нею, вероятно, помещалась кровать. В самой же комнате было всего только
два стула и клеенчатый очень ободранный диван, перед которым стоял старый
кухонный сосновый стол, некрашеный и ничем не покрытый. На краю стола стоял
догоравший сальный огарок в железном подсвечнике. Выходило, что Мармеладов
помещался в особой комнате, а не в углу, но комната его была проходная.
Дверь в дальнейшие помещения или клетки, на которые разбивалась квартира
Амалии Липпевехзель, была приотворена. Там было шумно и крикливо. Хохотали.
Кажется, играли в карты и пили чай. Вылетали иногда слова самые
нецеремонные.
похудевшая женщина, тонкая, довольно высокая и стройная, еще с прекрасными
темно-русыми волосами и действительно с раскрасневшимися до пятен щеками.
Она ходила взад и вперед по своей небольшой комнате, сжав руки на груди, с
запекшимися губами и неровно, прерывисто дышала. Глаза ее блестели как в
лихорадке, но взгляд был резок и неподвижен, и болезненное впечатление
производило это чахоточное и взволнованное лицо, при последнем освещении
догоравшего огарка, трепетавшем на лице ее. Раскольникову она показалась
лет тридцати, и действительно была не пара Мармеладову... Входящих она не
слушала и не видела. В комнате было душно, но окна она не отворила; с
лестницы несло вонью, но дверь на лестницу была не затворена; из внутренних
помещений, сквозь непритворенную дверь, неслись волны табачного дыма, она
кашляла, но дверь не притворяла. Самая маленькая девочка, лет шести, спала
на полу, как-то сидя, скорчившись и уткнув голову в диван. Мальчик, годом
старше ее, весь дрожал в углу и плакал. Его, вероятно, только что прибили.
Старшая девочка, лет девяти, высокенькая и тоненькая как спичка, в одной
худенькой и разодранной всюду рубашке и в накинутом на голые плечи ветхом
драдедамовом бурнусике, сшитом ей, вероятно, два года назад, потому что он
не доходил теперь и до колен, стояла в углу подле маленького брата,
обхватив его шею своею длинною, высохшею как спичка рукой. Она, кажется,
унимала его, что-то шептала ему, всячески сдерживала, чтоб он как-нибудь
опять не захныкал, и в то же время со страхом следила за матерью своими
большими-большими темными глазами, которые казались еще больше на ее
исхудавшем и испуганном личике. Мармеладов, не входя в комнату, стал в
самых дверях на коленки, а Раскольникова протолкнул вперед. Женщина, увидев
незнакомого, рассеянно остановилась перед ним, на мгновение очнувшись и как
бы соображая: зачем это он вошел? Но, верно, ей тотчас же представилось,
что он идет в другие комнаты, так как ихняя была проходная. Сообразив это и
не обращая уже более на него внимания, она пошла к сенным дверям, чтобы
притворить их, и вдруг вскрикнула, увидев на самом пороге стоящего на
коленках мужа.
где деньги? Что у тебя в кармане, показывай! И платье не то! где твое
платье? где деньги? говори!..
покорно развел руки в стороны, чтобы тем облегчить карманный обыск. Денег
не было ни копейки.
Ведь двенадцать целковых в сундуке оставалось!.. - и вдруг, в бешенстве,
она схватила его за волосы и потащила в комнату. Мармеладов сам облегчал ее
усилия, смиренно ползя за нею на коленках.
ми-ло-сти-вый го-су-дарь, - выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз
стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал.
Мальчик в углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре в
страшном испуге, почти в припадке. Старшая девочка дрожала со сна как лист.
платье не то! Голодные, голодные! (и, ломая руки, она указывала на детей).
О, треклятая жизнь! А вам, вам не стыдно, - вдруг набросилась она на
Раскольникова, - из кабака! Ты с ним пил? Ты тоже с ним пил! Вон!
внутренняя дверь отворилась настежь, и из нее выглянуло несколько
любопытных. Протягивались наглые смеющиеся головы с папиросками и трубками,
в ермолках. Виднелись фигуры в халатах и совершенно нараспашку, в летних до
неприличия костюмах, иные с картами в руках. Особенно потешно смеялись они,
когда Мармеладов, таскаемый за волосы, кричал, что это ему в наслаждение.
Стали даже входить в комнату; послышался, наконец, зловещий визг: это
продиралась вперед сама Амалия Липпевехзель, чтобы произвести распорядок
по-свойски и в сотый раз испугать бедную женщину ругательским приказанием
завтра же очистить квартиру. Уходя, Раскольников успел просунуть руку в
карман, загреб сколько пришлось медных денег, доставшихся ему с
разменянного в распивочной рубля, и неприметно положил на окошко. Потом уже
на лестнице он одумался и хотел было воротиться.
есть, а мне самому надо". Но рассудив, что взять назад уже невозможно и что
все-таки он и без того бы не взял, он махнул рукой и пошел на свою
квартиру. "Соне помадки ведь тоже нужно, - продолжал он, шагая по улице, и
язвительно усмехнулся, - денег стоит сия чистота... Гм! А ведь Сонечка-то,
пожалуй, сегодня и сама обанкрутится, потому тот же риск, охота по красному
зверю... золотопромышленность... вот они все, стало быть, и на бобах завтра
без моих-то денег... Ай да Соня! Какой колодезь, однако ж, сумели выкопать!
и пользуются! Вот ведь пользуются же! И привыкли. Поплакали, и привыкли. Ко
всему-то подлец-человек привыкает!"
действительно не подлец человек, весь вообще, весь род то есть
человеческий, то значит, что остальное все - предрассудки, одни только
страхи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует быть!..
подкрепил его. Проснулся он желчный, раздражительный, злой и с ненавистью
посмотрел на свою каморку. Это была крошечная клетушка, шагов в шесть
длиной, имевшая самый жалкий вид с своими желтенькими, пыльными и всюду
отставшими от стен обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому
человеку становилось в ней жутко, и все казалось, что вот-вот стукнешься
головой о потолок. Мебель соответствовала помещению: было три старых стула,
не совсем исправных, крашеный стол в углу, на котором лежало несколько
тетрадей и книг; уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что
до них давно уже не касалась ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая
софа, занимавшая чуть не всю стену и половину ширины всей комнаты, когда-то
обитая ситцем, но теперь в лохмотьях и служившая постелью Раскольникову.
Часто он спал на ней так, как был, не раздеваясь, без простыни, покрываясь
своим старым, ветхим, студенческим пальто и с одною маленькою подушкой в
головах, под которую подкладывал все, что имел белья, чистого и
заношенного, чтобы было повыше изголовье. Перед софой стоял маленький
столик.
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Сертаков Виталий
Березин Федор
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк