чтоб я испытывал какие-либо нежные чувства к балаганной фигуре,
именуемой мадам Гумберт, но потому что никому, кроме меня, не
полагалось разрешать проблемы законных и незаконных
совокуплений, а тут Валерия, моя фарсовая супруга, нахально
собралась располагать по своему усмотрению и моими удобствами и
моею судьбой. Я потребовал, чтоб она мне назвала любовника. Я
повторил вопрос; но она не прерывала своей клоунской болтовни,
продолжая тараторить о том, как она несчастна со мной и что
хочет немедленно со мной разводиться. "Mais qui est-ce?" заорал
я наконец, кулаком хватив ее по колену, и она, даже не
поморщившись, уставилась на меня, точно ответ был так прост, что
объяснений не требовалось. Затем быстро пожала плечом и указала
пальцем на мясистый затылок шофера. Тот затормозил у небольшого
кафэ и представился. Не могу вспомнить его смехотворную фамилию,
но после стольких лет он мне видится еще совсем ясно -
коренастый русак, бывший полковник Белой Армии, пышноусый,
остриженный ежиком. (Таких, как он, не одна тысяча занималась
этим дурацким промыслом в Париже.) Мы сели за столик,
белогвардеец заказал вина, а Валерия, приложив к колену
намоченную салфетку, продолжала говорить - в меня, скорее, чем
со мной: в сей величественный сосуд она всыпала слова с
безудержностью, которой я и не подозревал в ней, причем то и
дело разражалась залпом польских или русских фраз в направлении
своего невозмутимого любовника. Положение получалось абсурдное,
и оно сделалось еще абсурднее, когда таксомоторный полковник, с
хозяйской улыбкой остановив Валерию, начал развивать собственные
домыслы и замыслы. Выражаясь на отвратительном французском
языке, он наметил тот мир любви и труда, в который собирался
вступить рука об руку с малюткой женой. Она же теперь занялась
своей внешностью, сидючи между ним и мной: подкрашивала
выпученные губки, поправляла клевками пальцев (при этом утраивая
подбородок) передок блузки и так далее, а он между тем говорил о
ней, не только как если бы ее не было с нами, но так, как если
бы она была сироткой, которую как раз переводили ради ее же
блага от одного мудрого опекуна к другому, мудрейшему; и хотя
испытываемый мною беспомощный гнев преувеличивал и коверкал,
может быть, все впечатления, я могу поклясться, что полковник
преспокойно советовался со мной по поводу таких вещей, как ее
диета, регулы, гардероб и книжки, которые она уже читала или
должна была бы прочитать. "Мне кажется", говорил он, "ей
понравится "Жан Кристоф" - как вы думаете?" О, он был сущий
литературовед, этот господин Таксович.
уложить свои жалкие пожитки немедленно, на что пошляк полковник
галантно заявил, что охотно сам перенесет их в свою машину.
Вернувшись к исправлению должности, он повез Гумбертов, мосье и
мадам, домой, и во весь путь Валерия говорила, а Гумберт Грозный
внутренне обсуждал с Гумбертом Кротким, кого именно убьет
Гумберт Гумберт - ее, или ее возлюбленного, или обоих, или
никого. Помнится, я однажды имел в руках пистолет,
принадлежавший студенту-однокашнику, в ту пору моей жизни (я,
кажется, об этой поре не упомянул, но это неважно), когда я
лелеял мысль насладиться его маленькой сестрой (необыкновенно
лучистой нимфеткой, с большим черным бантом) и потом
застрелиться. Теперь же я спрашивал себя, стоила ли Валечка (как
ее называл полковник) того, чтобы быть пристреленной, задушенной
или утопленной. У нее были очень чувствительные руки и ноги, и я
решил ограничиться тем, что сделаю ей ужасно больно, как только
мы останемся наедине.
проливавшая потоки слез, окрашенные размазанной радугой ее
косметики - принялась набивать вещами коекак сундук, два
чемодана, лопавшуюся картонку, - и желание надеть горные сапоги
и с разбега пнуть ее в круп было, конечно, неосуществимо,
покамест проклятый полковник возился поблизости. Не то, чтобы он
вел себя нагло или что-нибудь в этом роде: напротив, он проявлял
(как бы на боковой сцене того театра, в который меня залучили)
деликатную старосветскую учтивость, причем сопровождал всякое
свое движение неправильно произносимыми извинениями (же деманд
пардон... эске же пуи...) и с большим тактом отворачивался, пока
Валечка сдирала свои розовые штанишки с веревки над ванной; но
мерзавец находился, казалось, одновременно всюду, приспособляя
состав свой к анатомии квартиры, читая мою газету в моем же
кресле, развязывая узлы на веревке, сворачивая себе папиросу,
считая чайные ложечки, посещая уборную, помогая своей девке
завернуть электрическую сушилку для волос (подарок ее отца) и
вынося на улицу ее рухлядь. Я сидел, сложив руки, одним бедром
на подоконнике, погибая от скуки и ненависти. Наконец оба они
вышли из дрожавшей квартиры - вибрация двери, захлопнутой мною,
долго отзывалась у меня в каждом нерве, что было слабой заменой
той заслуженной оплеухи наотмашь по скуле, которую она бы
получила на экране по всем правилам теперешних кинокартин.
Неуклюже играя свою роль, я прошествовал в ванную, дабы
проверить, не увезли ли они моего английского одеколона; нет, не
увезли; но я заметил с судорогой злобного отвращения, что бывший
советник царя, основательно опорожнив мочевой пузырь, не спустил
воду. Эта торжественная лужа захожей урины с разлезающимся в ней
вымокшим темно-желтым окурком показалась мне высшим
оскорблением, и я дико огляделся, ища оружия. На самом деле,
вероятно, ничто иное, как русская мещанская вежливость (с
примесью пожалуй чего-то азиатского) подвигнуло доброго
полковника (Максимовича! - его фамилия вдруг прикатила обратно
ко мне), очень чопорного человека, как все русские, на то, чтобы
отправить интимную нужду с приличной беззвучностью, не
подчеркнув малую площадь чужой квартиры путем низвержения
громогласного водопада поверх собственной приглушенной струйки.
Но это не пришло мне на ум в ту минуту, когда, мыча от ярости, я
рыскал по кухне в поисках чего-нибудь повнушительнее метлы.
Вдруг, бросив это, я ринулся из дома с героическим намерением
напасть на него, полагаясь на одни кулаки. Несмотря на природную
мою силу, я однако вовсе не боксер, меж тем как низкорослый, но
широкоплечий Максимович казался вылитым из чугуна. Пустота
улицы, где отъезд моей жены не был ничем отпразднован, кроме как
в грязи горевшей стразовой пуговицей (оброненной после того, что
она хранила ее три никому не нужных года в сломанной шкатулке),
вероятно, спасла меня от разбитого в кровь носа. Но все равно: в
должный срок я был отомщен. Человек из Пасадены сказал мне
как-то, что миссис Максимович, рожденная Зборовская, умерла от
родов в 1945-ом году. Она с мужем каким-то образом попала из
Франции в Калифорнию; там, в продолжение целого года, за
отличный оклад, они служили объектами опыта, производившегося
известным американским этнологом. Опыт имел целью установить
человеческие (индивидуальные и расовые) реакции на питание
одними бананами и финиками при постоянном пребывании на
четвереньках. Мой осведомитель, по профессии доктор, клялся мне,
что видел своими глазами обоих - тучную Валечку и ее полковника,
к тому времени поседевшего и тоже сильно потолстевшего, -
прилежно ползающими по полированным полам, через ряд ярко
освещенных помещений (в одном были фрукты, в другом вода, в
третьем подстилки и т. д.), в обществе нескольких других наемных
четвероногих, набранных из бедствующих и беззащитных слоев. Я
тогда же пробовал отыскать в антропологическом журнале
результаты этих испытаний, но по-видимому они еще не были
опубликованы. Разумеется, этим научным плодам нужно время для
полного созревания. Надеюсь, что отчет будет иллюстрирован
хорошими фотографиями, когда он появится, хотя не очень
вероятно, чтобы тюремные библиотеки получали такого рода ученые
труды. Та, которой я принужден ныне пользоваться, служит
отличным примером нелепого эклектизма, руководящего выбором книг
в учреждениях этого рода. Туг есть Библия, конечно, и есть
Диккенс (старое многотомное издание Дилингама, Нью-Йорк,
MDCCCLXXXVII); есть и "Детская Энциклопедия" (в которой
попадаются довольно милые фотографии солнечноволосых
гэрл-скаутов в трусиках), есть и детективный роман Агаты Кристи
"Объявлено Убийство"; но, кроме того, есть такие пустячки, как
"Бродяга в Италии" Перси Эльфинстона, автора "Снова Венеция",
Бостон, 1868, и сравнительно недавний (1946) "Who's Who in the
Limelight" - перечень актеров, режиссеров, драматургов и снимки
статических сцен. Просматривая вчера последнюю из упомянутых
книг, я был награжден одним из тех ослепительных совпадений,
которых логик не терпит, а поэт обожает. Переписываю большую
часть страницы:
сценическое образование в Эльсинорском Театре, Дерби, Нью-Йорк.
Дебютировал в "Прорвавшемся Солнце". Среди множества других
пьес, в которых он играл, были: "В Соседнем Квартале", "Девушка
в Зеленом", "Перетасованные Мужья", "Странный Гриб", "На
волоске", "Джон Ловли", "Ты Снилась Мне".
Нью-Джерси, 1911. Окончил Колумбийский Университет. Начал
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим
Лондон Джек
Посняков Андрей