прядь, и проводила глазами коротенькое шествие. Родион,
проходя, ласково позвенел ключами; адвокат вскользь погладил ее
по светящимся волосам; но она глядела на Цинцинната, который
испуганно улыбнулся ей. Дойдя до следующего колена коридора,
все трое оглянулись. Эммочка смотрела им вслед, слегка
всплескивая блестящим красно-синим мячом.
над свернутой кишкой брандспойта, светилась красная лампочка.
Родион отпер низкую, кованую дверь; за ней круто заворачивались
вверх ступени каменной лестницы. Тут несколько изменился
порядок: Родион, потопав в такт на месте, пропустил вперед
сперва адвоката, затем Цинцинната, мягко переступил и замкнул
шествие. По крутой лестнице, с постепенным развитием которой
совпадало медленное светление тумана, в котором она росла,
подниматься было нелегко, а поднимались так долго, что
Цинциннат от нечего делать принялся считать ступени, досчитал
до трехзначной цифры, но спутался, оступившись. Воздух
исподволь бледнел. Цинциннат, утомясь, лез как ребенок, начиная
все с той же ноги. Еще один заворот, и вдруг налетел густой
ветер, ослепительно распахнулось летнее небо, пронзительно
зазвучали крики ласточек.
террасе, откуда открывался вид на расстояние, дух
захватывающее, ибо не только башня была громадна, но вообще вся
крепость громадно высилась на громадной скале, коей она
казалась чудовищным порождением. Далеко внизу виднелись почти
отвесные виноградники, и блаженная дорога, виясь, спускалась к
безводному руслу реки, и через выгнутый мост шел кто-то
крохотный в красном, и бегущая точка перед ним была, вероятно,
собака.
город: разноцветные дома то шли ровными рядами, сопутствуемые
круглыми деревьями, то криво сползали по скатам, наступая на
собственные тени, -- и можно было различить движение на Первом
Бульваре и особенно мерцание в конце, где играл знаменитый
фонтан. А еще дальше, по направлению к дымчатым складкам
холмов, замыкавших горизонт, тянулась темная рябь дубовых рощ,
там и сям сверкало озерцо, как ручное зеркало, -- а другие
яркие овалы воды собирались, горя в нежном тумане, вон там на
западе, где начиналась жизнь излучистой Стропи. Цинциннат,
приложив ладонь к щеке, в неподвижном, невыразимо-смутном и,
пожалуй, даже блаженном отчаянии, глядел на блеск и туман
Тамариных Садов, на сизые, тающие холмы за ними, -- ах, долго
не мог оторваться...
поросший поверху каким-то предприимчивым злаком, положил локти
адвокат, и его спина была запачкана в известку. Он задумчиво
смотрел в пространство, левым лакированным башмаком наступя на
правый и так оттягивая пальцами щеки, что выворачивались нижние
веки. Родион нашел где-то метлу и молча мел плиты террасы.
к холмам (и было почему-то особенно приятно повторять это
"обаятельно" на ветру, вроде того, как дети зажимают и вновь
обнажают уши, забавляясь обновлением слышимого мира). --
Обаятельно! Я никогда не видал именно такими этих холмов,
такими таинственными. Неужели в их складках, в их тенистых
долинах, нельзя было бы мне --. Нет, лучше об этом не думать.
ней бежали тени облаков; луга сменялись нивами; за изгибом
Стропи виднелись наполовину заросшие очертания аэродрома и
строение, где содержался почтенный, дряхлый, с рыжими, в
пестрых заплатах, крыльями, самолет, который еще иногда
пускался по праздникам, -- главным образом для развлечения
калек. Вещество устало. Сладко дремало время. Был один человек
в городе, аптекарь, чей прадед, говорят, оставил запись о том,
как купцы летали в Китай.
парапету. Его глаза совершали беззаконнейшие прогулки. Теперь
мнилось ему, что он различает тот цветущий куст, ту птицу, ту
уходящую под навес плюща тропинку.
метлу в угол и надевая опять свой сюртук. -- Айда по домам.
Впереди -- директор Родриг Иванович, за ним -- адвокат Роман
Виссарионович, за ним -- узник Цинциннат, нервно позевывающий
после свежего воздуха. Сюртук у директора был сзади запачкан в
известку.
проскользнув под его руками, державшими поднос.
шоколадную бурю. Мягкой ногой прикрыл за собой дверь, ворча в
усы: -- Вот проказница...
корточки.
Дело хорошее.
утвердительный ямб, -- но глаза уже не брали строчек.
погнав расплясавшуюся в луче пыль и накормив паука, --
удалился.
покачиваясь, как на рессорах, -- скрестив голые пушистые руки,
полуоткрыв розовый рот и моргая длинными, бледными, как бы даже
седыми, ресницами, смотрела поверх стола на дверь. Уже знакомое
движение: быстро, первыми попавшимися пальцами, отвела льняные
волосы с виска, кинув искоса взгляд на Цинцинната, который
отложил книжку и ждал, что будет дальше.
дверь. Была смущена, не знала, что предпринять. Вдруг,
оскалясь, сверкнув балеринными икрами, бросилась к двери, --
разумеется, запертой. От ея муарового кушака в камере ожил
воздух.
назвала и ответила, что двенадцать.
кувшин, стоявший в углу. Пустой, гулкий. Погукала в его
глубину, а через мгновение опять метнулась, -- и теперь стояла,
прислонившись к стене, опираясь одними лопатками да локтями,
скользя вперед напряженными ступнями в плоских туфлях -- и
опять выправляясь. Про себя улыбнулась, а затем хмуро, как на
низкое солнце, взглянула на Цинцинната, продолжая сползать. По
всему судя, -- это было дикое, беспокойное дитя.
Невозможно, не допускаю. Ну, поди сюда, глупая лань, и поведай
мне, в какой день я умру.
смирно села, прижав подбородок к поднятым сжатым коленкам, на
которые натянула подол, показывая снизу гладкие ляжки.
знаешь, -- я чувствую, что знаешь... Отец говорил за столом,
мать говорила на кухне... Все, все говорят. Вчера в газете было
аккуратное оконце, -- значит, толкуют об этом, и только я
один...
кинувшись к двери, застучала в нее -- не ладонями, а скорее
пятками рук. Ее распущенные, шелковисто-бледные волосы
кончались длинными буклями.
хоть слегка с моей поволокой, ты, как в поэтической древности,
напоила бы сторожей, выбрав ночь потемней..." (*6)
не отстану, скажи мне, когда я умру?
Распахнула одну, перелистала с треском, чуть не вырывая
страницы, захлопнула, взяла другую. Какая-то зыбь все бежала по
ее лицу, -- то морщился веснушчатый нос, то язык снутри
натягивал щеку.
вошел, довольно сердитый.
руки и бросилась к открытой двери. Там, на пороге, остановилась
вдруг с очаровательной танцевальной точностью, -- и, не то