цыганами. - Сашка! не цыган Сашка, а мой, скажи смотрителю, что прибью, коли
лошади плохи будут. Да чаю давай нам! Завальшевский! распоряжайся чаем, а я
пройду к Ильину, посмотрю, что он, - прибавил Турбин и, выйдя в коридор,
направился в нумер улана.
Ильин только что кончил игру и, проиграв все деньги до копейки, вниз лицом лежал
на диване из разорванной волосяной материи, один за одним выдергивая волосы,
кладя их в рот, перекусывая и выплевывая. Две сальные свечи, из которых одна уже
догорела до бумажки, стоя на ломберном, заваленном картами столе, слабо боролись
с светом утра, проникавшим в окна. Мыслей в голове улана никаких не было:
какой-то густой туман игорной страсти застилал все его душевные способности,
даже раскаяния не было. Он попробовал раз подумать о том, что ему теперь делать,
как выехать без копейки денег, как заплатить пятнадцать тысяч проигранных
казенных денег, что скажет полковой командир, что скажет его мать, что скажут
товарищи, - и на него нашел такой страх и такое отвращение к самому себе, что
он, желая забыться чем-нибудь, встал, стал ходить по комнате, стараясь ступать
только наищели половиц, и снова начал припоминать себе все мельчайшие
обстоятельства происходившей игры; он живо воображал, что уже отыгрывается и
снимает девятку, кладет короля пик на две тысячи рублей, направо ложится дама,
налево туз, направо король бубен, - и всё пропало; а ежели бы направо шестерка,
а налево король бубен, тогда совсем бы отыгрался, поставил бы еще всё на пе и
выиграл бы тысяч пятнадцать чистых, купил бы себе тогда иноходца у полкового
командира, еще пару лошадей, фаэтон купил бы. Ну, что же еще потом? Да ну и
славная, славная бы штука была!
Он опять лег на диван и стал грызть волосы.
"Зачем это поют песни в седьмом нумере? - подумал он, - это, верно, у Турбина
веселятся. Пойти нешто туда да выпить хорошенько".
В это время вошел граф.
- Ну что, продулся, брат, а? - крикнул он.
"Притворюсь, что сплю, - подумал Ильин, - а то надо с ним говорить, а мне уж
спать хочется".
Однако Турбин подошел к нему и погладил его по голове.
- Ну что, дружок любезный, продулся? проигрался? говори.
Ильин не отвечал.
Граф дернул его за руку.
- Проиграл. Ну, что тебе? - пробормотал Ильин сонным, равнодушно-недовольным
голосом, не переменяя положения.
- Всё?
- Ну да. Что ж за беда. Всё. Тебе что?
- Послушай, говори правду, как товарищу, - сказал граф, под влиянием выпитого
вина расположенный к нежности, продолжая гладить его по волосам. - Право, я тебя
полюбил. Говори правду: ежели проиграл казенные, я тебя выручу; а то поздно
будет... Казенные деньги были?
Ильин вскочил с дивана.
- Уж ежели ты хочешь, чтоб я говорил, так не говори со мной, оттого что... и,
пожалуйста, не говори со мной... пулю в лоб - вот что мне осталось одно ! -
проговорил он с истинным отчаянием, упав головой на руки и заливаясь слезами,
несмотря на то, что за минуту перед этим преспокойно думал об иноходцах.
- Эх ты, красная девушка! Ну, с кем этого не бывало! Не беда: еще авось
поправим. Подожди-ка меня тут.
Граф вышел из комнаты.
- Где стоит Лухнов, помещик? - спросил он у коридорного.
Коридорный вызвался проводить графа. Граф, несмотря на замечание лакея, что
барин сейчас только пожаловали и раздеваться изволят, вошел в комнату. Лухнов в
халате сидел перед столом, считая несколько кип ассигнаций, лежавших перед ним.
На столе стояла бутылка рейнвейна, который он очень любил. С выигрыша он
позволил себе это удовольствие. Лухнов холодно, строго, через очки, как бы не
узнавая, поглядел на графа.
- Вы, кажется, меня не узнаете? - сказал граф, решительными шагами подходя к
столу.
Лухнов узнал графа и спросил:
- Что вам угодно?
- Мне хочется поиграть с вами, - сказал Турбин, садясь на диван.
- Теперь?
- Да.
- В другой раз с моим удовольствием, граф! а теперь я устал и соснуть сбираюсь.
Не угодно ли винца? Доброе винцо.
- А я теперь хочу поиграть немножко.
- Не располагаю нынче больше играть. Может, кто из господ станет; а я не буду,
граф! Вы уж, пожалуйста, меня извините.
- Так не будете?
Лухнов сделал плечами жест, выражающий сожаление о невозможности исполнить
желание графа.
- Ни за что не будете?
Опять тот же жест.
- А я вас очень прошу... Что ж, будете играть?..
Молчание.
- Будете играть? - второй раз спросил граф: - Смотрите!
То же молчание и быстрый взгляд сверх очков на начинавшее хмуриться лицо графа.
- Будете играть? - громким голосом крикнул граф, стукнув рукой по столу так, что
бутылка рейнвейна упала и разлилась. - Ведь вы нечисто выиграли? Будете играть?
третий раз спрашиваю.
- Я сказал, что нет. Это, право, странно, граф! И вовсе неприлично притти с
ножом к горлу к человеку, - заметил Лухнов, не поднимая глаз.
Последовало непродолжительное молчание, во время которого лицо графа бледнело
больше и больше. Вдруг страшный удар в голову ошеломил Лухнова. Он упал на
диван, стараясь захватить деньги - и закричал таким пронзительно-отчаянным
голосом, которого никак нельзя было ожидать от его всегда спокойной и всегда
представительной фигуры. Турбин собрал лежащие на столе остальные деньги,
оттолкнул слугу, который вбежал было на помощь барину, и скорыми шагами вышел из
комнаты.
- Ежели вы хотите удовлетворения, то я к вашим услугам, в своем нумере еще
пробуду полчаса, - прибавил граф, вернувшись к двери Лухнова.
- Мошенник! грабитель!.. - послышалось оттуда. - Под уголовный подведу!
Ильин всё так же, не обратив никакого внимания на обещания графа выручить его,
лежал у себя в нумере на диване, и слезы отчаяния давили его. Сознание
действительности, которое сквозь странную путаницу чувств, мыслей и
воспоминаний, наполнявших его душу, вызвала ласка участия графа, не покидало
его. Богатая надеждами молодость, честь, общественное уважение, мечты любви и
дружбы - всё было навеки потеряно. Источник слез начинал высыхать, слишком
спокойное чувство безнадежности овладевало им больше и больше, и мысль о
самоубийстве, уже не возбуждая отвращения и ужаса, чаще и чаще останавливала его
внимание. В это время послышались твердые шаги графа.
На лице Турбина еще были видны следы гнева, руки его несколько дрожали, но в
глазах сияла добрая веселость и самодовольство.
- На! отыграл! - сказал он, бросая на стол несколько кип ассигнаций. - Сочти,
всё ли! Да приходи скорей в общую залу, я сейчас еду, - прибавил он, как будто
не замечая страшного волнения радости и благодарности, выразившегося на лице
улана, и, насвистывая какую-то цыганскую песню, вышел из комнаты.
сходить прежде взять графскую шинель, которая будто бы триста рублей с
воротником стоит, и отдать поганую синюю шубу тому мерзавцу, который ее
переменил на шинель у предводителя; но Турбин сказал, что искать шинели не
нужно, и пошел в свой нумер переодеваться.
Кавалерист беспрестанно икал, сидя молча подле своей цыганки. Исправник,
потребовав водки, приглашал всех господ ехать сейчас к нему завтракать, обещая,
что его жена сама непременно пойдет плясать с цыганками. Красивый молодой
человек глубокомысленно растолковывал Илюшке, что на фортепьянах души больше, а
на гитаре бемолей нельзя брать. Чиновник грустно пил чай в уголку и, казалось,
при дневном свете стыдился своего разврата. Цыгане спорили между собой
по-цыгански и настаивали на том, чтобы повеличать еще господ, чему Стеша
противилась, говоря, что барорай (по-цыгански: граф или князь, или, точнее,
большой барин) прогневается. Вообще уже догорала во всех последняя искра
разгула.
- Ну, на прощанье еще песню и марш по домам, - сказал граф, свежий, веселый,
красивый более чем когда-нибудь, входя в залу в дорожном платье.
Цыгане снова расположились кружком и только было собрались запеть, как вошел
Ильин с пачкой ассигнаций в руке и отозвал в сторону графа.
- У меня всего было пятнадцать тысяч казенных, а ты мне дал шестнадцать тысяч
триста, - сказал он: - эти твои, стало быть.
- Хорошее дело! давай!
Ильин отдал деньги, робко глядя на графа, открыл было рот, желая сказать что-то,
но только покраснел так, что даже слезы выступили на глаза, потом схватил руку
графа и начал жать ее.
- Убирайся! Илюшка!.. слушай меня... на вот тебе деньги; только провожать меня с
песнями до заставы. - И он бросил ему на гитару тысячу триста рублей, которые
принес Ильин. Но кавалеристу граф так и забыл отдать сто рублей, которые занял у
него вчера.
Уже было десять часов утра. Солнышко поднялось выше крыш, народ сновал по
улицам, купцы давно отворили лавки, дворяне и чиновники ездили по улицам, барыни
ходили по гостиному двору, когда ватага цыган, исправник, кавалерист, красивый
молодой человек, Ильин и граф, в синей медвежьей шубе, вышли на крыльцо
гостиницы. Был солнечный день и оттепель. Три ямские тройки с коротко
подвязанными хвостами, шлепая ногами по жидкой грязи, подъехали к крыльцу, и вся