замкнутостью и полнотой равнялась власти Орфея.
действительность его положения заняли, по праву душевных событий, главное
место в блистающем сознании Грэя. Никакая профессия, кроме этой, не могла бы
так удачно сплавить в одно целое все сокровища жизни, сохранив
неприкосновенным тончайший узор каждого отдельного счастья. Опасность, риск,
власть природы, свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая
любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц,
событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко в небе то Южный
Крест, то Медведица, и все материки - в зорких глазах, хотя твоя каюта полна
непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами,
обвитыми шелковистым локоном в замшевой ладанке на твердой груди. Осенью, на
пятнадцатом году жизни, Артур Грэй тайно покинул дом и проник за золотые
ворота моря. Вскорости из порта Дубельт вышла в Марсель шхуна "Ансельм",
увозя юнгу с маленькими руками и внешностью переодетой девочки. Этот юнга
был Грэй, обладатель изящного саквояжа, тонких, как перчатка, лакированных
сапожков и батистового белья с вытканными коронами.
промотал часть своего имущества на пирожном, отдавая этим дань прошлому, а
остальную часть - для настоящего и будущего - проиграл в карты. Он хотел
быть "дьявольским" моряком. Он, задыхаясь, пил водку, а на купаньи, с
замирающим сердцем, прыгал в воду головой вниз с двухсаженной высоты.
По-немногу он потерял все, кроме главного - своей странной летящей души; он
потерял слабость, став широк костью и крепок мускулами, бледность заменил
темным загаром, изысканную беспечность движений отдал за уверенную меткость
работающей руки, а в его думающих глазах отразился блеск, как у человека,
смотрящего на огонь. И его речь, утратив неравномерную, надменно застенчивую
текучесть, стала краткой и точной, как удар чайки в струю за трепетным
серебром рыб.
из некоего злорадства. В отчаянном желании Грэя он видел лишь
эксцентрическую прихоть и заранее торжествовал, представляя, как месяца
через два Грэй скажет ему, избегая смотреть в глаза: - "Капитан Гоп, я
ободрал локти, ползая по снастям; у меня болят бока и спина, пальцы не
разгибаются, голова трещит, а ноги трясутся. Все эти мокрые канаты в два
пуда на весу рук; все эти леера, ванты, брашпили, тросы, стеньги и саллинги
созданы на мучение моему нежному телу. Я хочу к маме". Выслушав мысленно
такое заявление, капитан Гоп держал, мысленно же, следующую речь: -
"Отправляйтесь куда хотите, мой птенчик. Если к вашим чувствительным
крылышкам пристала смола, вы можете отмыть ее дома одеколоном "Роза-Мимоза".
Этот выдуманный Гопом одеколон более всего радовал капитана и, закончив
воображенную отповедь, он вслух повторял: - Да. Ступайте к "Розе-Мимозе".
так как Грэй шел к цели с стиснутыми зубами и побледневшим лицом. Он выносил
беспокойный труд с решительным напряжением воли, чувствуя, что ему
становится все легче и легче по мере того, как суровый корабль вламывался в
его организм, а неумение заменялось привычкой. Случалось, что петлей якорной
цепи его сшибало с ног, ударяя о палубу, что непридержанный у кнека канат
вырывался из рук, сдирая с ладоней кожу, что ветер бил его по лицу мокрым
углом паруса с вшитым в него железным кольцом, и, короче сказать, вся работа
являлась пыткой, требующей пристального внимания, но, как ни тяжело он
дышал, с трудом разгибая спину, улыбка презрения не оставляла его лица. Он
молча сносил насмешки, издевательства и неизбежную брань, до тех пор пока не
стал в новой сфере "своим", но с этого времени неизменно отвечал боксом на
всякое оскорбление.
себе: "Победа на твоей стороне, плут". Когда Грэй спустился на палубу, Гоп
вызвал его в каюту и, раскрыв истрепанную книгу, сказал: - Слушай
внимательно! Брось курить! Начинается отделка щенка под капитана.
моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией,
практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией. Капитан
Гоп подавал ему руку и говорил: "Мы".
"Я знаю. Но если бы ты видела, как я; посмотри моими глазами. Если бы ты
слышала, как я: приложи к уху раковину: в ней шум вечной волны; если бы ты
любила, как я - всё, в твоем письме я нашел бы, кроме любви и чека, -
улыбку..." И он продолжал плавать, пока "Ансельм" не прибыл с грузом в
Дубельт, откуда, пользуясь остановкой, двадцатилетний Грэй отправился
навестить замок. Все было то же кругом; так же нерушимо в подробностях и в
общем впечатлении, как пять лет назад, лишь гуще стала листва молодых вязов;
ее узор на фасаде здания сдвинулся и разросся.
почтительности, с какой, как бы не далее как вчера, встречали этого Грэя.
Ему сказали, где мать; он прошел в высокое помещение и, тихо прикрыв дверь,
неслышно остановился, смотря на поседевшую женщину в черном платье. Она
стояла перед распятием: ее страстный шепот был звучен, как полное биение
сердца. - "О плавающих, путешествующих, болеющих, страдающих и плененных", -
слышал, коротко дыша, Грэй. Затем было сказано: - "и мальчику моему..."
Тогда он сказал: - "Я ..." Но больше не мог ничего выговорить. Мать
обернулась. Она похудела: в надменности ее тонкого лица светилось новое
выражение, подобное возвращенной юности. Она стремительно подошла к сыну;
короткий грудной смех, сдержанное восклицание и слезы в глазах - вот все. Но
в эту минуту она жила сильнее и лучше, чем за всю жизнь. - "Я сразу узнала
тебя, о, мой милый, мой маленький!" И Грэй действительно перестал быть
большим. Он выслушал о смерти отца, затем рассказал о себе. Она внимала без
упреков и возражений, но про себя - во всем, что он утверждал, как истину
своей жизни, - видела лишь игрушки, которыми забавляется ее мальчик. Такими
игрушками были материки, океаны и корабли.
он вернулся в Дубельт и сказал капитану Гопу: "Благодарю. Вы были добрым
товарищем. Прощай же, старший товарищ, - здесь он закрепил истинное значение
этого слова жутким, как тиски, рукопожатием, - теперь я буду плавать
отдельно, на собственном корабле". Гоп вспыхнул, плюнул, вырвал руку и пошел
прочь, но Грэй, догнав, обнял его. И они уселись в гостинице, все вместе,
двадцать четыре человека с командой, и пили, и кричали, и пели, и выпили и
съели все, что было на буфете и в кухне.
черной линией новой мачты. То был "Секрет", купленный Грэем; трехмачтовый
галиот в двести шестьдесят тонн. Так, капитаном и собственником корабля
Артур Грэй плавал еще четыре года, пока судьба не привела его в Лисе. Но он
уже навсегда запомнил тот короткий грудной смех, полный сердечной музыки,
каким встретили его дома, и раза два в год посещал замок, оставляя женщине с
серебряными волосами нетвердую уверенность в том, что такой большой мальчик,
пожалуй, справится с своими игрушками.
океан белой чертой и погасла в блеске вечерних огней Лисса. Корабль встал на
рейде недалеко от маяка.
команда провела на берегу, в отдыхе и винных парах; на двенадцатый день Грэй
глухо затосковал, без всякой причины, не понимая тоски.
черных лучах. Он мрачно оделся, неохотно позавтракал, забыл прочитать газету
и долго курил, погруженный в невыразимый мир бесцельного напряжения; среди
смутно возникающих слов бродили непризнанные желания, взаимно уничтожая себя
равным усилием. Тогда он занялся делом.
ослабить штуртрос, почистить клюзы, переменить кливер, просмолить палубу,
вычистить компас, открыть, проветрить и вымести трюм. Но дело не развлекало
Грэя. Полный тревожного внимания к тоскливости дня, он прожил его
раздражительно и печально: его как бы позвал кто-то, но он забыл, кто и
куда.
полях заметки парадоксального свойства. Некоторое время его забавляла эта
игра, эта беседа с властвующим из гроба мертвым. Затем, взяв трубку, он
утонул в синем дыме, живя среди призрачных арабесок, возникающих в его
зыбких слоях. Табак страшно могуч; как масло, вылитое в скачущий разрыв
волн, смиряет их бешенство, так и табак: смягчая раздражение чувств, он
сводит их несколькими тонами ниже; они звучат плавнее и музыкальнее. Поэтому
тоска Грэя, утратив наконец после трех трубок наступательное значение,
перешла в задумчивую рассеянность. Такое состояние длилось еще около часа;
когда исчез душевный туман, Грэй очнулся, захотел движения и вышел на
палубу. Была полная ночь; за бортом в сне черной воды дремали звезды и огни
мачтовых фонарей. Теплый, как щека, воздух пахнул морем. Грэй, поднял
голову, прищурился на золотой уголь звезды; мгновенно через
умопомрачительность миль проникла в его зрачки огненная игла далекой
планеты. Глухой шум вечернего города достигал слуха из глубины залива;
иногда с ветром по чуткой воде влетала береговая фраза, сказанная как бы на
палубе; ясно прозвучав, она гасла в скрипе снастей; на баке вспыхнула
спичка, осветив пальцы, круглые глаза и усы. Грэй свистнул; огонь трубки
двинулся и поплыл к нему; скоро капитан увидел во тьме руки и лицо
вахтенного.
удочки.
жуликоватый парень, загремев о борт веслами, подал их Грэю; затем спустился
сам, наладил уключины и сунул мешок с провизией в корму шлюпа. Грэй сел к
Корнев Павел
Ковальчук Вера
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Суворов Виктор
Конан-Дойль Артур