перевел дыхание. Потикиванье часов вело многозначительный разговор с
тишиной.
Обдумать что-нибудь стройно у меня не было сил. Едва появилась связная
мысль, как ее честью просила выйти другая мысль. Все вместе напоминало
кручение пальцами шерстяной нитки. Черт побери! - сказал я наконец, стараясь
во что бы то ни стало овладеть собой, и встал, жаждя вызвать в душе солидную
твердость. Получилась смятость и рыхлость. Я обошел комнату, механически
отмечая: - Кресло, диван, стол, шкап, ковер, картина, шкап, зеркало, - Я
заглянул в зеркало. Там металось подобие франтоватого красного мака с
блаженно-перекошенными чертами лица. Они достаточно точно отражали мое
состояние. Я обошел все помещение, снова заглянул в спальню, несколько раз
подходил к двери и прислушивался, не идет ли кто-нибудь, с новым смятением
моей душе. Но было тихо. Я еще не переживал такой тишины - отстоявшейся,
равнодушной и утомительной. Чтобы как-нибудь перекинуть мост меж собой и
новыми ощущениями, я вынул свое богатство, сосчитал монеты, - тридцать пять
золотых монет, - но почувствовал себя уже совсем дико. Фантазия моя
обострилась так, что я отчетливо видел сцены самого противоположного
значения. Одно время я был потерянным наследником знатной фамилии, которому
еще не находят почему-то удобным сообщить о его величии. Контрастом сей
блистательной гипотезе явилось предположение некой мрачной затеи, и я не
менее основательно убедил себя, что стоит заснуть, как кровать нырнет в
потайной трап, где при свете факелов люди в масках приставят мне к горлу
отравленные ножи. В то же время врожденная моя предусмотрительность, держа в
уме все слышанные и замеченные обстоятельства, тянула к открытиям по
пословице "куй железо, пока горячо", Я вдруг утратил весь свой жизненный
опыт, исполнившись новых чувств с крайне занимательными тенденциями, но
вызванными все же бессознательной необходимостью действия в духе своего
положения.
ряды стоящих перпендикулярно к стенам шкапов. Время от времени я нажимал
что-нибудь: дерево, медный гвоздь, резьбу украшений, холодея от мысли, что
потайной трап окажется на том месте, где я стою. Вдруг я услышал шаги, голос
женщины, сказавший: "Никого нет", - и голос мужчины, подтвердивший это
угрюмым мычанием. Я испугался - метнулся, прижавшись к стене между двух
шкапов, где еще не был виден, но, если бы вошедшие сделали пять шагов в эту
сторону, - новый помощник библиотекаря, Санди Пруэль, явился бы их взору,
как в засаде. Я готов был скрыться в ореховую скорлупу, и мысль о шкапе,
очень большом, с глухой дверью без стекол была при таком положении
совершенно разумной. Дверца шкапа не была прикрыта совсем плотно, так что я
оттащил ее ногтями, думая хотя стать за ее прикрытием, если шкап окажется
полон. Шкап должен был быть полон, - в этом я давал себе судорожный отчет,
и, однако, он оказался пуст, спасительно пуст. Его глубина была достаточной,
чтобы стать рядом троим. Ключи висели внутри. Не касаясь их, чтобы не
звякнуть, я притянул дверь за внутреннюю планку, отчего шкап моментально
осветился, как телефонная будка. Но здесь не было телефона, не было ничего.
Одна лакированная геометрическая пустота. Я не прикрыл двери плотно,
опять-таки опасаясь шума, и стал, весь дрожа, прислушиваться. Все это
произошло значительно быстрее, чем сказано, и, дико оглядываясь в своем
убежище, я услышал разговор вошедших людей.
голос особого оттенка, который бесполезно передавать, по его лишь ей
присущей хладнокровной музыкальности. Кто мужчина - догадаться не составляло
особого труда: мы не забываем голоса, язвившего нас. Итак, вошли Галуэй и
Дигэ.
места на место.
непременно случится.
осеннее солнце.
него.
Ее смех чем-то оскорбил меня. - Его выгоднее для будущего держать на втором
плане. Мы выделим его при удобном случае. Наконец просто откажемся от него,
так как положение перешло к нам. Дай мне какую-нибудь книгу... на всякий
случай ... Прелестное издание, - продолжала Дигэ тем же намеренно громким
голосом, но, расхвалив книгу, перешла опять в сдержанный тон: - Мне
показалось, должно быть. Ты уверен, что не подслушивают? Так вот, меня
беспокоят... эти... эти.
сказал Галуэй. - Что могут они сделать, во всяком случае?!
Игра стоит свеч. Тебе нравится Ганувер?
и выветрена, в складках сердца где-нибудь мог бы завестись этот самый
микроб, - страстишка. Но бедняга слишком... последнее перевешивает.
Втюриться совершенно невыгодно.
оригинальные мысли придают твоему отношению необходимую убедительность,
совершенствуют ложь. Что же мы будем говорить Томсону?
он ничего не сделает. Этот кинематографический дом выстроен так
конспиративно, как не снилось никаким Медичи.
линии.
бы прочел только тебя.
шаги, стихнув, вдруг зазвучали, как показалось мне, почти у самого шкапа.
Каким ни был я новичком в мире людей, подобных жителям этого дома, но тонкий
мой слух, обостренный волнениями этого дня, фотографически точно отметил
сказанные слова и вылущил из непонятного все подозрительные места. Легко
представить, что могло произойти в случае открытия меня здесь. Как мог
осторожно и быстро, я совсем прикрыл щели двери и прижался в угол. Но шаги
остановились на другом месте. Не желая испытать снова такой страх, я
бросился шарить вокруг, ища выхода - куда! - хотя бы в стену. И тут я
заметил справа от себя, в той стороне, где находилась стена, узкую
металлическую защелку неизвестного назначения. Я нажал ее вниз, вверх,
вправо, в отчаянии, с смелой надеждой, что пространство расширится, -
безрезультатно. Наконец, я повернул ее влево. И произошло, - ну, не прав ли
я был в самых сумасбродных соображениях своих? - произошло то, что должно
было произойти здесь. Стена шкапа бесшумно отступила назад, напугав меня
меньше, однако, чем только что слышанный разговор, и я скользнул на блеск
узкого, длинного, как квартал, коридора, озаренного электричеством, где
было, по крайней мере, куда бежать. С неистовым восторгом повел я обеими
руками тяжелый вырез стены на прежнее место, но он пошел, как на роликах, и
так как он был размером точно в разрез коридора, то не осталось никакой
щели. Сознательно я прикрыл его так, чтобы не открыть даже мне самому. Ход
исчез. Меж мной и библиотекой стояла глухая стена.
перевернулось, и я увидел, что поступил опрометчиво. Пробовать снова открыть
стену библиотеки не было никаких оснований, - перед глазами моими был тупик,
выложенный квадратным камнем, который не понимал, что такое "Сезам", и не
имел пунктов, вызывающих желание нажать их. Я сам захлопнул себя. Но к этому
огорчению примешивался возвышенный полустрах (вторую половину назовем
ликование) - быть одному в таинственных запретных местах. Если я чего
опасался, то единственно - большого труда выбраться из тайного к явному;
обнаружение меня здесь хозяевами этого дома я немедленно смягчил бы
рассказом о подслушанном разговоре и вытекающем отсюда желании скрыться.
Даже не очень сметливый человек, услышав такой разговор, должен был
настроиться подозрительно. Эти люди, ради целей, - откуда мне знать - каких?
- беседовали секретно, посмеиваясь. Надо сказать, что заговоры вообще я
считал самым нормальным явлением и был бы очень неприятно задет отсутствием
их в таком месте, где обо всем надо догадываться; я испытывал огромное
удовольствие, - более, - глубокое интимное наслаждение, но оно, благодаря
крайне напряженному сцеплению обстоятельств, втянувших меня сюда, давало
себя знать, кроме быстрого вращения мыслей, еще дрожью рук и колен; даже
Мережковский Дмитрий
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Пехов Алексей
Контровский Владимир