все это слилось в объявшем его чувстве, но он этого не понимал, потому что
как можно тосковать о том, чего ты не изведал и чего, может быть, не
существует вовсе?
обманула шаловливая игра света. Тогда он снова вгляделся в яркую картинку,
засевшую у него в голове, и увидел, что глаза Алисы тоже улыбаются. Никакая
игра света не могла бы вызвать такой двойной обман зрения.
прежде сторожил сурков, когда, замерев, будто проклюнувшийся из земли
камушек, целыми днями лежал на холме, куда старые недоверчивые сурки
приводили погреться на солнце свое потомство. Он следил за Алисой и прячась,
и в открытую, краешком невинно отведенных глаз - да, он не ошибся. Изредка,
когда Алиса оставалась одна и знала, что рядом никого нет, она отпускала
свои мысли погулять и мечтательно улыбалась.
улыбку назад, в себя, точно так же, как сурки загоняют в норку своих
детенышей!
свои стены, подальше от окошек, но ему хотелось чем-нибудь расплатиться за
эту радость. Алиса стала находить подарки - то в своей корзинке для
рукоделия, то в старой, обтрепанной сумочке, то под подушкой - две розовые
карамельки, голубое птичье перышко, палочку зеленого сургуча, украденный
носовой платок... Вначале Алиса пугалась, но постепенно испуг прошел, и
когда она вновь находила неожиданный подарок, на лице ее, коротко блеснув,
появлялась и тотчас исчезала мечтательная улыбка - так исчезает в воде
форель, на миг блеснув под иглой солнечного луча. О подарках Алиса никому не
рассказывала, и откуда они берутся, не спрашивала.
надоедливо, что Сайрусу в конце концов пришлось переселить ее в другую
комнату, иначе он бы не высыпался. Но он ее навещал, даже очень часто -
босиком, на одной ноге он вприпрыжку добирался до ее комнаты, держась рукой
за стенку. Мальчики не только слышали, но и ощущали, как сотрясается дом,
когда отец запрыгивает на кровать к Алисе, а потом спрыгивает на пол.
свете. Он с ужасом думал о дне, когда за ним приедут и заберут в армию. А
что такой день неизбежно наступит, ему не давал забыть отец. Он любил об
этом говорить. Ведь именно Адаму, чтобы стать мужчиной, необходимо было
пройти армию. Карлу армия, пожалуй, была не нужна. Карл и без того был
мужчиной, он был понастоящему взрослым и по-настоящему опасным человеком
даже в свои пятнадцать лет, а Адаму как-никак уже исполнилось шестнадцать.
3
Адаму с долей снисходительности, но то была снисходительность сильного,
который опекает слабого. Случилось так, что однажды вечером братья играли во
дворе в новую для них игру - "чижик". На землю клали маленький колышек и
ударяли по нему битой, чтобы он взлетел вверх. А потом, пока "чижик" был еще
в воздухе, надо было вторым ударом послать его как можно дальше.
глазомер и координация не подвели его, и он обыграл брата. Четыре раза
подряд он забросил колышек дальше, чем Карл. Победа была для него таким
новым ощущением, что, потеряв голову от восторга, он утратил привычную
бдительность и не следил за настроением Карла. Когда он ударил битой в пятый
раз, колышек, зажжужав, как пчела, улетел далеко в поле. Адам радостно
повернулся к Карлу, и внезапно в груди у него захолонуло от тревоги. На лице
у Карла была такая ненависть, что Адаму стало жутко.
и - промазал. Тогда он не спеша двинулся к Адаму, холодно глядя на него
пустыми глазами. Адам в ужасе отступил в сторону. Повернуться и убежать он
не решился, потому что брату ничего не стоило догнать его. Он медленно
пятился, в глазах его застыл страх, в горле пересохло. Карл приблизился к
нему вплотную и ударил битой по лицу. Адам зажал руками разбитый нос, а Карл
занес биту и так врезал ему под ребра, что чуть не вышиб из него дух, потом
стукнул по голове, и Адам, оглушенный, повалился на землю. Карл несколько
раз с силой пнул его ногой в живот и ушел, оставив брата лежать без
сознания.
в груди саднило. Он попытался сесть, но разорванные мышцы, дернувшись,
обожгли живот болью, и он снова упал на спину. Он увидел, что из окна на
него глядит Алиса, и в лице ее уловил нечто такое, чего раньше не наблюдал.
Он не понял, что выражает ее взгляд, но в нем не было ни сострадания, ни
жалости - возможно даже, в нем светилась злоба. Она заметила, что он на нее
смотрит, задернула занавески и исчезла. Когда Адам наконец поднялся с земли
и, скрючившись, доплелся до дома, в кухне для него уже был приготовлен таз с
горячей водой и рядом лежало чистое полотенце. Ему было слышно, как мачеха
кашляет у себя в комнате.
виноватым, ни при каких обстоятельствах. Он ни разу потом не напомнил Адаму,
что избил его, и, судя по всему, вообще не думал о случившемся. Зато Адам с
этого дня поставил себе за правило никогда больше не побеждать Карла ни в
чем. Он и прежде ощущал скрытую в Карле опасность, но теперь ясно понял, что
одержать победу над Карлом может позволить себе только в том случае, если
решится его убить. Карл не чувствовал себя виноватым. То, что он сделал,
было для него самым простым способом облегчить душу.
однако казалось, что Сайрус все знает. Он вдруг стал намного добрее к Адаму.
В его голосе проскальзывали ласковые нотки. Он перестал его наказывать. Чуть
ли не каждый вечер он вел с Адамом серьезные поучительные разговоры, но без
прежней суровости. Такая неожиданная благожелательность пугала Адама больше,
чем прежняя жестокость; ему чудилось, будто его готовят к роли жертвы и
заботой окружили перед смертью, как бывает, когда избранников,
предназначенных в дар богам, долго обхаживают и улещивают, чтобы потом
жертва возлегла на каменный алтарь с радостью я не гневила богов своим
несчастным видом.
познания основывались больше на книгах, чем на собственном опыте, он
понимал, о чем говорит, и говорил толково. Он рассказывал сыну, какой
горькой, но исполненной достоинства может быть солдатская участь; разъяснял,
что в силу людского несовершенства солдаты необходимы человечеству - они
воплощают собой возмездие за наши слабости. Возможно, изрекая эти истины,
Сайрус и сам открывал их для себя впервые. Как бы то ни было, все это очень
отличалось от ура-патриотической крикливой задиристости, свойственной ему в
молодые годы. Солдата непрерывно унижают, заявлял Сайрус, но лишь для того,
чтобы солдат не слишком противился тому великому унижению, что припасено для
него напоследок - бессмысленной и подлой смерти. Эти беседы Сайрус вел с
Адамом наедине и Карлу слушать не разрешал.
выводы, накопленные отцом за годы
пучину липкого ужаса.
святые люди,- говорил Сайрус,- ибо им ниспосылаются наитягчайшие испытания.
Попробую тебе растолковать. Посуди сам: во все времена человека учили, что
убивать себе подобных - зло, которому нет оправдания. Любой, кто убьет
человека, должен быть уничтожен, потому что убийство великий грех, может
быть, даже величайший. Но вот мы зовем солдата, наделяем его правом убивать
и еще говорим: "Пользуйся этим правом сполна, пользуйся им в свое
удовольствие". Мы ни в чем его не сдерживаем. Иди и убивай своих братьев
такой-то разновидности, говорим мы, иди и убей их столько, сколько сумеешь.
А мы тебя за это вознаградим, потому что своим поступком ты нарушишь
заповедь, которую прежде был приучен почитать.
удалось только со второй попытки.
проникновенно.
устроено, но не сумел даже приблизиться к разгадке, почему устроено так, а
не иначе. Не стоит думать, будто люди понимают все, что они делают. Очень
многое они совершают инстинктивно, точно так же, как пчела откладывает на
зиму мед, а лиса мочит лапы в ручье, чтобы сбить собак со следа. Разве лиса
может объяснить, почему она так делает, и где ты найдешь пчелу, которая
помнила бы о прошлой зиме или ждала, что зима придет снова? Когда я понял,
что тебе судьба идти в армию, то сначала решил: будь как будет, со временем
ты сам разберешься что к чему, но потом подумал, что лучше все же поделиться
с тобой тем немногим, что я знаю, и уберечь тебя от неожиданностей. А в
армию тебе теперь скоро, ты уже и годами вышел.
не слушая, повторил отец.- И я хочу предупредить тебя кое о чем, чтобы потом
ты не удивлялся. Перво-наперво тебя там разденут
самоуважение - ты потеряешь свое, как тебе кажется, естественное право жить,
соблюдая определенные приличия, и жить своей жизнью. Тебя заставят жить,
есть, спать и справлять нужду вместе со множеством других. людей. А когда
тебя снова оденут, ты не сможешь отличить себя от остальных. И тебе нельзя
будет даже повесить себе на грудь какую-нибудь табличку или приколоть
записку: "Это я! Я - и никто другой!" - Я так не хочу,- сказал Адам. - А еще
через какое-то время,- продолжал Сайрус, ты не сможешь даже думать иначе,
Лукин Евгений
Гуревич Георгий
Самойлова Елена
Акунин Борис
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс