укоризненно. - Мы бежали с испанских плантаций и никого не застали в своих
селениях, Теперь мы возвращаемся на Померун. А кто ты?
собеседник более мягким тоном.
друзей из племени варраулов. Я перешел в племя вождя Конесо и живу теперь
в устье реки Итамаки...
остаться на Ориноко, в устье реки Итамаки...
Значит, нам не надо плыть к реке Померун; цель нашего путешествия,
оказывается, здесь, совсем рядом, на берегах Ориноко.
пересказывая, видимо, кому-то в зарослях содержание наших переговоров.
Там, судя по всему, возникли относительно нас какие-то новые подозрения, и
после долгой паузы Фуюди вновь спросил:
нами, - объяснил Манаури.
белолицый. - Повернувшись затем в сторону берега, он громко ответил:
племени, отважный охотник и воин. У него бесстрашное сердце, зоркий глаз и
мудрый ум. В бою нет ему равных!
он победил испанцев и захватил их большой корабль!
мне это имя и меж собой втихомолку так меня звали. Непомерное восхваление
сейчас моей особы было не беспричинным и - как я догадывался - служило
скрытым целям вождя. Щедро наделяя меня небывалым могуществом и всяческими
достоинствами, он рассчитывал, вероятно, на некую выгоду и для себя, как
для моего друга и союзника: горе тому, кто рискнет с ним ссориться.
Манаури, не зная, как примут его в родном племени, и рассчитывая скорее на
прием недоброжелательный, стремился распространить молву о нашей
непобедимости и могуществе.
А почему же он ходит голым, как и все мы?
иначе как одетых, обутых, разряженных, в шляпах, да к тому же еще со
шпагой на боку. В их сознании сила и власть отождествлялись с пышным
убранством. Но Манаури не растерялся.
впечатление. Фуюди крикнул, что хочет подняться к нам на палубу и просит
лодку. Пока он выбирался из чащи на берег, заросли на мгновение
раздвинулись, и мы успели заметить множество индейцев с луками в руках,
укрывшихся за ближайшими деревьями и кустами. Несладко бы нам пришлось,
дойди дело до схватки!
несколько настороженным взглядом и уверенными движениями, производил
впечатление человека, стоявшего на довольно высоком уровне развития. Я
впервые видел индейца в полном парадном облачении. На голове у него
красовался роскошным убор из разноцветных перьев, с шеи на грудь свисали
три богатых ожерелья из разного цвета орехов, рыбьих зубов и звериных
когтей. Никакой одежды, кроме набедренной повязки, на нем не было, зато
все тело его и особенно лицо были богато разукрашены черными и красными
полосами.
великолепия не могли прийти в себя от восхищения, граничившего с завистью.
Лишь теперь, узрев этого своего сородича, они, пожалуй, впервые ощутили
подлинный аромат свободы и до конца осмыслили все значение своего бегства.
реке Итамаке, но Фуюди неохотно и скупо отвечал, что все в порядке, зато
сам дотошно выпытывал подробности наших злоключений.
Поэтому я тоже приветствую тебя как друга и брата. Екуана, мой
гостеприимный хозяин и вождь варраулов, приглашает тебя и всех других в
свое селение. Сегодня у него большое торжество, и он хочет достойно вас
встретить!
торжество?
встретили это известие с радостным возбуждением, и я не стал вдаваться в
подробности.
из-за поворота реки и устремилось к нам. Шхуну взяли на буксир, и в таком
строю совместными усилиями мы двинулись к селению варраулов, лежавшему
совсем рядом, в какой-нибудь четверти мили от места нашей прежней стоянки.
корабля, тот самый парадный и чертовски тесный мундир, с которым не
пожелали расстаться на сгоревшей бригантине, и предложили мне немедля его
надеть. Я положился на их знание местных нравов и, не переча, напялил на
себя и камзол и штаны. Кроме того, я надел башмаки, нацепил шпагу с
перламутровым эфесом, а за пояс сунул серебряный пистолет.
женщины извлекли из трюма шкуру убитого на острове ягуара, разложили ее на
палубе и с утра до вечера мяли, расчесывали, чем-то натирали, пока она не
стала совсем мягкой и нежной, а шерсть обрела чудный блеск. И вот теперь
эту шкуру возложили на меня таким образом, что голова хищника прикрывала
мою голову, оставляя открытым лишь лицо, а остальная часть свободно
ниспадала на спину до самых пят.
смотрели на меня словно на какое-то божество, и даже у строптивой обычно
Ласаны глаза потемнели от волнения и стали невыразимо прекрасными. Во мне
шевельнулось что-то похожее на тщеславие, но, устыдившись, я тут же
подавил это чувство и обратился к Манаури:
какого-нибудь подвоха?
зарослей, стояло на высоких сваях десятка два хижин, а точнее - шалашей
под крышами, но в основном без стен. Жилища были разбросаны там и сям, в
отдалении друг от друга. Посередине поляны у самой воды возвышался,
опять-таки на сваях, обширный помост шагов сто в ширину и такой же длины.
На нем разместилось несколько хижин, но одна подле другой и притом более
просторных и внушительных, чем разбросанные по соседству. С трех сторон
они окружали незастроенное пространство, образуя на помосте площадку,
обращенную к реке.
вождь Екуана в окружении двух десятков старейшин племени, вооруженных
луками, копьями, палицами и щитами. Вождь, индеец на редкость тучный,
восседал на богато украшенном резьбой табурете, все же остальные вокруг
стояли.
для нас - гостей.
ожерельями, лентами и бусами из клыков диких зверей и ярких плодов. Но
только у одного Екуаны на голове красовался роскошный головной убор из
орлиных перьев, и я сделал вывод, что это символ высшей власти, а значит,
и аравак Фуюди, тоже украшенный перьями, почитался равным вождю.
нас сидя и лишь потом, когда мы совсем приблизимся, встал и обратился к
нам со словами приветствия. Меж тем вождь, то ли пораженный, то ли
ослепленный нашим видом, не выдержал. Едва мы взошли по ступеням на
помост, он, несмотря на свою тучность, проворно вскочил с места и чуть не
бегом бросился к нам.
длинной, но зато отличалась крайней сердечностью. Столь же почтительно
ответствовал ему Манаури.
кувшинов, каждый из которых вмещал в себя добрых двести кварт и был
наполнен мутной желтоватой жидкостью. Едва Екуана, Манаури и я уселись,
как из этих кувшинов стали тыквами черпать я подносить нам напиток. Он