Чтение 6–й страницы книги ~Долорес Клейборн~

— Мама, — произнесла она. — Что ты делаешь здесь?

Я хотела было ответить, что приехала забрать ее домой и получить ответы на некоторые вопросы, милочка, но что-то подсказало мне, что в этой комнате это звучало бы нелепо, в этой пустой комнате, в которой я вдыхала запах беды, которая произошла с ней и которая ощущалась так же четко, как и запах мела. Я чувствовала это, и я намеревалась выяснить, в чем же дело. Судя по ее виду, я и так ждала слишком долго. Я уже больше не думала, что причиной всему наркотики, но что бы это ни было, оно съедало ее заживо.

Я сказала Селене, что решила немного отдохнуть от работы и пройтись по магазинам, но не нашла ничего подходящего.

— Поэтому, — добавила я, — я и подумала, что мы можем поехать домой вместе. Ты не возражаешь, Селена?

Наконец-то она улыбнулась. Я бы заплатила тысячу долларов за эту улыбку, должна я вам сказать… за улыбку, предназначавшуюся только мне.

— О нет, мамочка, — сказала она. — Очень приятно сделать это вместе.

Итак, мы вместе шли к пристани, и когда я спросила ее об уроках, Селена наговорила больше, чем за несколько недель. После того первого взгляда, брошенного на меня — как у загнанного в угол кролика, — она стала больше походить на прежнюю себя, и у меня появилась робкая надежда. Нэнси, вероятно, не знает, что паром, отправляющийся в четыре сорок пять на Литл-Толл, идет почти пустым, но, мне кажется, Фрэнк и ты, Энди, знаете об этом. Островитяне, работающие на материке, возвращаются домой в основном в пять тридцать, а в четыре сорок пять отправляют почту, товары и продукты для магазинов и рынка. Хотя это и была прекрасная, очень теплая и мягкая осень, на палубе почти никого не было.

Некоторое время мы стояли молча, наблюдая, как удаляется кромка берега. К тому времени солнце уже заходило, бросая косые лучи в воду, а волны разбивали их, делая похожими на кусочки золота. Когда я была совсем еще маленькой девочкой, мой отец говорил мне, что это действительно золото, и иногда русалки всплывают и забирают его. Он рассказывал, что русалки используют кусочки послеполуденного солнца как шифер для крыш их замков под водой. Когда я видела эти золотые блики на воде, я всегда искала взглядом русалок поблизости, и даже когда мне было столько лет, сколько тогда Селене, я не сомневалась, что это возможно, потому что мой отец так говорил.

Вода в тот день была того темно-голубого цвета, который бывает только в погожие октябрьские дни. Мерно гудел мотор. Селена развязала капор, подняла руки над головой и рассмеялась.

— Разве это не красиво, мамочка? — спросила она.

— Да, — ответила я, — очень. И ты тоже привыкла быть красивой. Что же случилось?

Она взглянула на меня, и вместо одного лица я увидела два. Верхняя половина одного выглядела растерянной, а нижняя все еще смеялась… но под ним скрывалось другое — осторожное и недоверчивое. В нем я увидела все, что Джо говорил ей весной и летом, пока Селена не стала избегать его. «У меня нет друзей, — говорило это лицо, — и уж точно это не ты и не он». И чем дольше мы смотрели друг на друга, тем сильнее проступало это другое лицо.

Селена сразу оборвала смех и отвернулась от меня, уставившись на воду. О, как мне было плохо, Энди, но это не могло остановить мена так же, как не могло остановить меня и паскудство Веры, сколько бы сострадания ни крылось у меня внутри. Дело в том, что иногда мы должны быть жестокими, чтобы быть добрыми, — это похоже на то, как доктор делает ребенку укол, отлично зная, что ребенок не поймет и будет плакать. Я заглянула себе в душу и поняла, что могу быть такой же жестокой, если понадобится, Тогда это испугало меня, да и сейчас это немного пугает. Страшно знать, что ты можешь быть таким твердым, как надо, и никогда не колебаться до того или после или задавать ненужные вопросы.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, мама, — произнесла Селена, настороженно следя за мной.

— Ты изменилась, — ответила я. — Твои взгляды, твоя манера одеваться, манера поведения. Все это вместе говорит мне, что ты попала в какую-то беду.

— Ничего не случилось, — сказала Селена, но, произнося эти слова, она стала ко мне спиной. Я взяла ее за руку, прежде чем она успела уйти слишком далеко, чтобы я могла достучаться до нее.

— Нет, что-то случилось, — сказала я, — и никто из нас не сойдет с парома раньше, чем мы выясним это.

— Ничего! — выкрикнула Селена. Она попыталась вырвать свою руку из моей, но я не ослабляла хватку. — Ничего плохого, отпусти меня! Отпусти меня!

— Не сейчас, — ответила я. — Что бы ни случилось, это не изменит моей любви к тебе, Селена. Но невозможно помочь тебе, пока ты не скажешь, в чем причина.

Тогда она прекратила сопротивляться и только смотрела на меня. И сквозь первые два я увидела еще одно, третье, лицо — несчастное, хитрое, и оно не очень-то понравилось мне. Все, кроме цвета лица, Селена унаследовала от меня, но теперь она была вылитым Джо.

— Сперва скажи мне что-то, — потребовала она.

— Конечно, если смогу, — ответила я.

— Почему ты ударила его? — спросила она. — Почему тогда ты ударила его?

Я уже открыла рот, чтобы спросить: «Когда тогда?» — в основном чтобы выиграть время для размышлений, — но сразу же я поняла нечто, Энди. Не спрашивай меня как — это могло быть всего лишь предчувствие или то, что называют женской интуицией, или мне каким-то таинственным образом удалось прочитать мысли своей дочери — но я сделала это. Я знала, что если позволю себе колебаться хоть минуту, то потеряю ее. Может быть, только на этот день, но скорее всего — навсегда. Я просто знала это и не стала колебаться.

— Потому что он еще раньше тем вечером ударил меня скалкой по спине, — сказала я. — Чуть не отбил мне почки. И я решила, что больше не потерплю этого. Никогда.

Селена моргнула, как это делают люди, если неожиданно взмахнуть перед их лицом рукой, и удивленно приоткрыла рот.

— Это не то, что отец рассказывал тебе об этом?

Она покачала головой.

— Что он сказал? Из-за пьянок?

— Из-за этого и из-за игры в карты, — еле слышно произнесла Селена. — Он сказал, что ты не хочешь, чтобы он или кто-нибудь другой веселился. Именно поэтому ты не хотела, чтобы он играл в покер, и не разрешала мне ходить ночевать к Тане в прошлом году. Он сказал, что ты хочешь, чтобы все работали восемь дней в неделю, как ты. А когда он воспротивился, то ты ударила его по голове молочником и сказала, что отрубишь ему голову, если он не подчинится. И что ты сделала это, когда он спал.

Я бы рассмеялась, Энди, если бы это не было настолько ужасно.

— И ты поверила ему?

— Я не знаю, — ответила она. — Воспоминания о топорике так пугают меня, что я не знаю, чему верить.

Мне как будто кто-то полоснул ножом по сердцу, но я и виду не подала.

— Селена, — сказала я, — то, что он говорил тебе, — неправда.

— Оставь меня в покое! — закричала она, отпрянув от меня. Она снова выглядела, как загнанный в угол кролик, и я поняла, что она скрывает нечто не потому, что стыдится или волнуется, — она запугана до смерти. — Я сама во всем разберусь! Мне не нужна твоя помощь, поэтому оставь меня в покое!

— Ты не сможешь уладить все сама, Селена, — сказала я. Я произнесла это тихим успокаивающим голосом, каким разговаривают с козленком, запутавшимся в проволочной изгороди. — Если бы ты могла, то уже сделала бы это. А теперь послушай меня — мне очень жаль, что ты видела меня с топориком в руке; прости меня за все, что ты видела или слышала той ночью. Если бы я знала, насколько это повлияет на тебя, я бы не ответила ему, как бы сильно он меня ни провоцировал.

— Неужели ты не можешь просто помолчать? — сказала Селена, а затем наконец-то вырвала свои руки из моих и зажала ими уши. — Я ничего не хочу слышать. Я ничего не хочу знать.

— Я не могу, потому что дело сделано и теперь уже нельзя ничего поправить, — ответила я, — но для нас с тобой еще не все потеряно. Поэтому позволь мне помочь тебе, родная. Пожалуйста. — Я попыталась положить руку ей на плечо и привлечь к себе.

— Нет! Не бей меня! Даже не прикасайся ко мне, сука! — завопила она и отскочила от меня. Она споткнулась о бортик, и я была уверена, что сейчас она бултыхнется в воду. Мое сердце остановилось, но, слава Господу, мои руки — нет. Я кинулась вперед, схватила Селену за пальто и притянула ее к себе. Я поскользнулась на чем-то скользком и чуть не упала. А когда я обрела равновесие и посмотрела вверх, Селена дала мне пощечину.

Не обращая на это внимания, я еще крепче схватила ее и прижала к себе. Подобное часто бывает с детьми в таком возрасте, многое приходится терпеть. К тому же пощечина была совсем не болезненной. Я была так напугана возможностью потерять ее — и не только морально. В ту самую минуту я была уверена, что она так и полетит через бортик вниз головой. Я была так уверена, что почти видела это. Удивительно, что я не поседела в ту минуту.

Потом она плакала и извинялась, говорила, что ни за что в жизни не хотела ударить меня, никогда, а я отвечала, что знаю это.

— Успокойся, — говорила я. А от того, что она сказала мне потом, кровь застыла в моих жилах.

— Лучше бы я утонула, мама, — сказала она. — Ты не должна была спасать меня.

Я отодвинула Селену от себя — к тому времени мы обе плакали — и сказала:

— Ничто на свете не заставит меня сделать это.

Селена мотала головой:

— Я больше не могу вынести этого, мама… не могу. Я чувствую себя такой грязной и сбитой с толку, и я никогда не смогу быть счастливой.

— В чем дело? — снова пугаясь, спросила я. — В чем дело, Селена?

— Если я скажу тебе, — произнесла она, — то, возможно, ты сама столкнешь меня в воду.

— Ты же знаешь, что нет, — сказала я. — Но я скажу тебе одну вещь, дорогая, — ты не ступишь на землю, пока мы не разберемся. Даже если мы будем ездить вперед и назад на этом пароме до конца года, вот что нам предстоит… хотя я думаю, что к концу ноября мы просто превратимся в сосульки, если еще раньше не отравимся бутербродами, которые продаются в буфете парома.

Мне казалось, что это рассмешит Селену, но не тут-то было. Вместо этого она уставилась в палубу и очень тихо сказала что-то. Из-за ветра и шума моторов я не расслышала:

— Что ты сказала, милая?

Селена снова повторила, и теперь я услышала, хотя она не говорила громче. Я сразу же все поняла, и с того момента дни Джо Сент-Джорджа были сочтены.

— Я никогда не хотела ничего делать. Он заставил меня. — Вот что она сказала.

Сперва я не могла даже пошевелиться, а когда наконец-то потянулась к ней, Селена вздрогнула. Лицо у нее было белее простыни. А потом паром — старенькая «Принцесса» — накренился. Мир и так уходил у меня из-под ног, так что если бы Селена не обхватила меня, я бы упала на спину. А в следующее мгновение я снова обнимала Селену, и она плакала, уткнувшись мне в грудь.

— Пойдем, — сказала я. — Пойдем присядем. А то нас так качает из стороны в сторону, что недолго и упасть.

Мы направились в каюту, обвив друг друга руками и прихрамывая, как парочка инвалидов. Я не знаю, чувствовала ли себя инвалидом Селена, но я уж точно. У меня только слезы выступили на глазах, а Селена рыдала с такой силой, что, казалось, у нее разорвется грудь, если она не остановится. Однако я обрадовалась, услышав, что она плачет вот так. Пока я не увидела ее плачущей вот так, я не понимала до конца, сколько чувств исчезло из ее души — так же, как и свет в ее глазах, и тело под одеждой. Мне больше хотелось бы слышать ее смех, чем плач, но я должна была вынести все.

Мы уселись на скамейку, и я позволила Селене поплакать еще. Когда она начала успокаиваться, я подала ей носовой платочек. Селена даже не сообразила сначала, что с ним делать. Она просто посмотрела на меня (щеки у нее были мокры от слез, под глазами залегли черные тени) и спросила:

— Ты не ненавидишь меня, мамочка? Правда, нет?

— Нет, — ответила я. — Ни теперь, ни когда-либо в жизни. Я клянусь тебе. Но я хочу, чтобы ты все подробно рассказала мне, с начала и до конца. По твоему лицу я вижу, что тебе кажется, ты не сможешь сделать этого, но ты сможешь. И запомни — никогда больше ты не должна рассказывать этого даже своему мужу, если сама не захочешь. Это все равно что вытащить занозу. Это я тебе тоже обещаю. Ты понимаешь?

— Да, мамочка, но он сказал, что если я когда-нибудь расскажу… иногда ты становишься как безумная, он сказал… как в ту ночь, когда ты ударила его молочником… он сказал, что если я вдруг задумаю рассказать тебе, то мне лучше вспомнить о топорике… и…

— Нет, ты говоришь не о том, — сказала я. — Ты должна начать с самого начала и рассказать все по порядку. Но одно я хочу знать прямо сейчас. Твой отец приставал к тебе?

Селена опустила голову и промолчала. Это был ответ, который был нужен мне, но, мне кажется, она должна была услышать ответ из собственных уст.

Пальцем я подняла ее голову за подбородок, пока наши глаза не встретились.

— Он приставал к тебе?

— Да, — ответила Селена и снова разрыдалась. Однако в этот раз рыдания были не столь продолжительными и глубокими. Я не мешала ей, выигрывая время на раздумья о том, как поступить дальше. Я не могла спросить: «Что он сделал с тобой?», потому что, вполне возможно, она и сама не знала этого хорошенько. Единственный вопрос, приходивший мне в голову, был: «Он трахнул тебя?», но я подумала, что и этого она может не понять, даже если я задам его настолько грубо и откровенно. К тому же меня саму коробило от этих слов.

Наконец я сказала:

— Селена, отец входил в тебя своим пенисом? Он вставлял его в тебя?

Селена покачала головой.

— Я не позволила ему этого, — она снова расплакалась. — По крайней мере, пока.

Ну что ж, после этого мы обе немного расслабились. То, что я чувствовала, было бешеной злобой. Как будто внутри у меня появился глаз, о существовании которого я раньше даже не догадывалась, и все, что я видела им, было длинным, вытянутым, как у лошади, лицом Джо, с вечно приоткрытыми губами и желтыми зубами, с небритыми красными щеками. С тех пор я видела это лицо постоянно, этот глаз никогда не закрывался, даже когда закрывались два других, и я засыпала; я начала понимать, что он не закроется до самой смерти Джо. Это как любовь, только со знаком минус.

А в это время Селена рассказывала мне все с начала и до конца. Я слушала, ни разу не прервав ее. Конечно, все началось с той самой ночи, когда я ударила Джо, а Селена подошла к двери и увидела его с кровоточащим ухом, а меня — с топориком, занесенным над ним, как если бы я действительно собиралась размозжить ему голову. Единственное, чего я хотела, так это остановить его, Энди, и я рисковала жизнью, делая это, но этого Селена не увидела и не поняла. Все, что она увидела, говорило в его пользу. Благими намерениями вымощена дорога в ад, и знаешь, это правда. Я знаю это из собственного горького опыта. Но я не знаю, почему — почему попытка сделать добро часто приводит к плохому исходу. Наверное, это для более умных голов, чем моя.

Я не собираюсь рассказывать здесь всю историю — не из-за того, чтобы пощадить Селену, а потому что она слишком длинная и слишком болезненная, даже теперь она вызывает боль. Но я перескажу тебе первые слова Селены. Я никогда не забуду их, потому что они еще раз подтверждают пропасть, разделяющую то, как события смотрятся со стороны, и каковы они на самом деле… внешнюю и внутреннюю стороны.

— Он выглядел таким несчастным, — сказала она. — По его щеке текла кровь, а в глазах застыли слезы, и он был таким несчастным. Я ненавидела тебя больше за этот вид, чем за кровь и слезы, мамочка, и я решила все возместить ему. Прежде чем лечь в постель, я опустилась на колени и стала молиться. «Господи, — сказала я, — если ты не позволишь ей больше бить его, я все возмещу ему. Клянусь. Ради всего святого. Аминь».