сенсуалиста не менее, чем для спиритуалиста и идеалиста, то, что кажется,
не тождественно с тем, что есть, а когда дело идет о двух различных видах
кажущегося, то всегда законен вопрос, какой из этих видов более совпадает с
тем, что есть, или лучше выражает природу вещей. Ибо кажущееся, или
видимость вообще, есть действительное отношение, или взаимодействие, между
видящим и видимым и, следовательно, определяет их обоюдными свойствами.
Внешний мир человека и внешний мир крота - оба состоят лишь из
относительных явлений или видимостей; однако едва ли кто серьезно усомнится
в том, что один из этих двух кажущихся миров превосходнее другого, более
соответствует тому, что есть ближе к истине.
идеальную, связывающую его с абсолютной истиной или Богом. Помимо
материального или эмпирического содержания своей жизни каждый человек
заключает в себе образ Божий, т. е. особую форму абсолютного содержания.
Этот образ Божий теоретически и отвлеченно познается нами в разуме и через
разум, а в любви он познается конкретно и жизненно. И если это откровение
идеального существа, обыкновенно закрытого материальным явлением, не
ограничивается в любви одним внутренним чувством, но становится иногда
ощутительным и в сфере внешних чувств, то тем большее значение должны мы
признать за любовью как за началом видимого восстановления образа Божия в
материальном мире, началом воплощения истинной идеальной человечности. Сила
любви, переходя в свет, преобразуя и одухотворяя форму внешних явлений,
открывает нам свою объективную мощь, но затем уже дело за нами: мы сами
должны понять это откровение и воспользоваться им, чтобы оно не осталось
мимолетным и загадочным проблеском какой-то тайны.
человечестве никак не может совершиться сам собой, помимо нас. Начало его,
как и всего лучшего в этом мире, возникает из темной для нас области
несознаваемых процессов и отношений; там зачаток и корни дерева жизни, но
возрастить его мы должны собственным сознательным действием; для начала
достаточно пассивной восприимчивости чувства, но затем необходима
деятельная вера, нравственный подвиг и труд, чтобы удержать за собой,
укрепить и развить этот дар светлой и творческой любви, чтобы посредством
него воплотить в себе и в другом образ Божий и из двух ограниченных и
смертных существ создать одну абсолютную и бессмертную индивидуальность.
Если неизбежно и невольно присущая любви идеализация показывает нам сквозь
эмпирическую видимость далекий идеальный образ любимого предмета, то,
конечно, не затем, чтобы мы им только любовались, а затем, чтобы мы силой
истинной веры, действующего воображения и реального творчества
преобразовали по этому истинному образцу не соответствующую ему
действительность, воплотили его в реальном явлении.
Средневековые миннезингеры и рыцари при своей сильной вере и слабом разуме
успокоивались на простом отождествлении любовного идеала с данным лицом,
закрывая глаза на их явное несоответствие. Эта вера была столь же тверда,
но и столь же бесплодна, как тот камень, на котором "все в той же позиции"
сидел знаменитый рыцарь фон Грюнвалиус "у замка Амалии".
воспевать мнимо воплощенный идеал, средневековая любовь была, конечно,
связана и с жаждой подвигов. Но эти воинственные и истребительные подвиги,
не имея никакого отношения к вдохновлявшему их идеалу, не могли вести к его
осуществлению. Даже тот бледный рыцарь, который совсем отдался впечатлению
открывшейся ему небесной красоты, не смешивая ее с земными явлениями, и он
вдохновлялся этим откровением лишь на такие действия, которые служили более
ко вреду иноплеменников, нежели к пользе и славе "вечноженственного" .
Поражала мусульман .
непостижное уму". Но над всем средневековым рыцарством тяготело это
раздвоение между небесными видениями христианства и "дикими и рьяными"
силами в действительной жизни, пока наконец знаменитейший и последний из
рыцарей, Дон-Кихот Ламанчский, перебивши много баранов и сломав немало
крыльев у ветряных мельниц, но нисколько не приблизивши тобосскую коровницу
к идеалу Дульцинеи, не пришел к справедливому, но только отрицательному
сознанию своего заблуждения; и если тот типичный рыцарь до конца остался
верен своему видению и "как безумец умер он", то Дон-Кихот от безумия
перешел только к печальному и безнадежному разочарованию в своем идеале.
действует в нас и до сих пор. Любовная идеализация, переставши быть
источником подвигов безумных, не вдохновляет ни к каким. Она оказывается
только приманкой, заставляющей нас желать физического и житейского
обладания, и исчезает, как только эта совсем не идеальная цель достигнута.
Свет любви ни для кого не служит путеводным лучом к потерянному раю; на
него смотрят как на фантастическое освещение краткого любовного "пролога на
небе", которое затем природа весьма своевременно гасит как совершенно
ненужное для последующего земного представления. На самом деле этот свет
гасит слабость и бессознательность нашей любви, извращающей истинный
порядок дела.
определенного отношения к любви. Оно бывает без любви, и любовь бывает без
него. Оно необходимо для любви не как ее непременное условие и
самостоятельная цель, а только как ее окончательная реализация. Если эта
реализация ставится как цель сама по себе прежде идеального дела любви, она
губит любовь. Всякий внешний акт или факт сам по себе есть ничто; любовь
есть нечто только благодаря своему смыслу, или идее, как восстановление
единства или целости человеческой личности, как создание абсолютной
индивидуальности. Значение связанных с любовью внешних актов и фактов,
которые сами по себе ничто, определяется их отношением к тому, что
составляет самое любовь и ее дело. Когда нуль ставится после целого числа,
он увеличивает его в десять раз, а когда ставится прежде него, то "во
столько же уменьшает или раздробляет его, отнимает у него характер целого
числа, превращая его в десятичную дробь; и чем больше этих нулей,
предпосланных целому, тем мельче дробь, тем ближе она сама становится к
нулю.
можем и должны воссоздать целость человеческого существа. Каждый раз, когда
в человеческом сердце зажигается эта священная искра, вся стенающая и
мучающаяся тварь ждет первого откровения славы сынов Божьих. Но без
действия сознательного человеческого духа Божья искра гаснет, и обманутая
природа создает новые поколения сынов человеческих для новых надежд.
осуществить до конца все то, чего требует истинная любовь, что заключается
в ее идее. При сознательном отношении к любви и действительном решении
исполнить ее задачу прежде всего останавливают два факта, по-видимому
осуждающие нас на бессилие и оправдывающие тех, которые считают любовь
иллюзией. В чувстве любви по основному его смыслу мы утверждаем безусловное
значение другой индивидуальности, а через это и безусловное значение своей
собственной. Но абсолютная индивидуальность не может быть преходящей, и она
не может быть пустой. Неизбежность смерти и пустота нашей жизни совершенно
несовместимы с тем повышенным утверждением индивидуальности своей и другой,
которое заключается в чувстве любви. Это чувство, если оно сильно и вполне
сознательно, не может примириться с уверенностью в предстоящем одряхлении и
смерти любимого лица и своей собственной. Между тем тот несомненный факт,
что все люди всегда умирали и умирают, всеми или почти всеми принимается за
безусловно непреложный закон (так что даже в формальной логике принято
пользоваться этой уверенностью для составления образцового силлогизма:
правда, верят в бессмертие души; но именно чувство любви лучше всего
показывает недостаточность этой отвлеченной веры. Бесплотный дух есть не
человек, а ангел; но мы любим человека, целую человеческую
индивидуальность, и если любовь есть начало просветления и одухотворения
этой индивидуальности, то она необходимо требует сохранения ее как такой,
требует вечной юности и бессмертия этого определенного человека, этого в
телесном организме воплощенного живого духа. Ангел или чистый дух не
нуждается в просветлении и одухотворении; просветляется и одухотворяется
только плоть, и она есть необходимый предмет любви. Представлять себе можно
все, что угодно, но любить можно только живое, конкретное, а, любя его
действительно, нельзя примириться с уверенностью в его разрушении.
совершенно несовместимо с пустотой нашей жизни. Для большинства
человечества жизнь есть только смена тяжелого механического труда и
грубочувственных, оглушающих сознание удовольствий. А то меньшинство,
которое имеет возможность деятельно заботиться не о средствах только, но и
о целях жизни, вместо этого пользуется своей свободой от механической
работы главным образом для бессмысленного и безнравственного
времяпровождения. Мне нечего распространяться про пустоту и
безнравственность - невольную и бессознательную - всей этой мнимой жизни
после ее великолепного воспроизведения в "Анне Карениной", "Смерти Ивана
Ильича" и "Крейцеровой сонате" . Возвращаясь к своему предмету, укажу лишь
на то очевидное соображение, что для такой жизни смерть не только
неизбежна, но и крайне желательна: можно ли без ужасающей тоски даже
представить себе бесконечно продолжающееся существование какой-нибудь
светской дамы, или какого-нибудь спортсмена, или карточного игрока?
Но при большем внимании такую же несовместимость мы должны будем признать и
относительно других, по-видимому более наполненных существовании. Если
вместо светской дамы или игрока мы возьмем, на противоположном полюсе,
великих людей, гениев, одаривших человечество бессмертными произведениями
Русанов Владислав
Николаев Андрей
Володихин Дмитрий
Березин Федор
Маккарти Кормак
Орловский Гай Юлий