Чтение 6–й страницы книги ~Бажов Павел. Сказки~

по улице проходил. Человек незнамый, а по делу видать - кто-то навел его,
весь порядок обсказал.

Как Настасья уехала, Танюшка побегала много-мало по хозяйству и забралась
в избу поиграть отцовскими камешками. Надела наголовник, серьги навесила. В
это время и пых в избу этот хитник. Танюшка оглянулась - на пороге мужик
незнакомый, с топором. И топор-то ихний. В сенках, в уголочке стоял. Только
что Танюшка его переставляла, как в сенках мела. Испугалась Танюшка, сидит,
как замерла, а мужик сойкнул*, топор выронил и обеими руками глаза захватил,
как обожгло их. Стонет-кричит:

- Ой, батюшки, ослеп я! Ой, ослеп! - а сам глаза трет.

Танюшка видит - неладно с человеком, стала спрашивать:

- Ты как, дяденька, к нам зашел, пошто топор взял?

А тот, знай, стонет да глаза свои трет. Танюшка его и пожалела -
зачерпнула ковшик воды, хотела подать, а мужик так и шарахнулся спиной к
двери.

- Ой, не подходи! - Так в сенках и сидел и двери завалил, чтобы Танюшка
ненароком не выскочила. Да она нашла ход - выбежала через окошко и к
суседям. Ну, пришли. Стали спрашивать, что за человек, каким случаем? Тот
промигался маленько, объясняет - проходящий-де, милостинку хотел попросить,
да что-то с глазами попритчилось.

- Как солнцем ударило. Думал - вовсе ослепну. От жары, что ли.

Про топор и камешки Танюшка суседям не сказала. Те и думают:

"Пустяшно дело. Может, сама же забыла ворота запереть, вот проходящий и
зашел, а тут с ним и случилось что-то. Мало ли бывает"

До Настасьи все-таки проходящего не отпустили. Когда она с сыновьями
приехала, этот человек ей рассказал, что суседям рассказывал. Настасья видит
- все в сохранности, вязаться не стала. Ушел тот человек, и суседи тоже.

Тогда Танюшка матери и выложила, как дело было. Тут Настасья и поняла,
что за шкатулкой приходил, да взять-то ее, видно, не просто.

А сама думает:

"Оберегать-то ее все ж таки покрепче надо".

Взяла да потихоньку от Танюшки и других робят и зарыла ту шкатулку в
голбец*.

Уехали опять все семейные. Танюшка хватилась шкатулки, а ее быть бывало.
Горько это показалось Танюшке, а тут вдруг теплом ее опахнуло. Что за штука?
Откуда? Огляделась, а из-под полу свет. Танюшка испугалась - не пожар ли?
Заглянула в голбец, там в одном уголке свет. Схватила ведро, плеснуть хотела
- только ведь огня-то нет и дымом не пахнет. Покопалась в том месте, видит -
шкатулка. Открыла, а камни-то ровно еще краше стали. Так и горят разными
огоньками, и светло от них, как при солнышке. Танюшка и в избу не потащила
шкатулку. Тут в голбце и наигралась досыта.

Так с той поры и повелось. Мать думает: "Вот хорошо спрятала, никто не
знает",- а дочь, как домовничать, так и урвет часок поиграть дорогим
отцовским подареньем. Насчет продажи Настасья и говорить родне не давала.

- По миру впору придет - тогда продам.

Хоть круто ей приходилось, а укрепилась. Так еще сколько-то годов
перемогались, дальше на поправу пошло. Старшие робята стали зарабатывать
маленько, да и Танюшка не сложа руки сидела. Она, слышь-ко, научилась
шелками да бисером шить. И так научилась, что самолучшие барские мастерицы
руками хлопали - откуда узоры берет, где шелка достает?

А тоже случаем вышло. Приходит к ним женщина. Небольшого росту, чернявая,
в Настасьиных уж годах, а востроглазая и, по всему видать, шмыгало такое,
что только держись. На спине котомочка холщовая, в руке черемуховый бадожок,
вроде как странница. Просится у Настасьи:

- Нельзя ли, хозяюшка, у тебя денек-другой отдохнуть? Ноженьки не несут,
а идти не близко.

Настасья сперва подумала, не подослана ли опять за шкатулкой, потом
все-таки пустила.

- Места не жалко. Не пролежишь, поди, и с собой не унесешь. Только вот
кусок-то у нас сиротский. Утром - лучок с кваском, вечером - квасок с
лучком, вся и перемена. Отощать не боишься, так милости просим, живи сколь
надо.

А странница уж бадожок свой поставила, котомку на припечье положила и
обуточки снимает. Настасье это не по нраву пришлось, а смолчала.

"Ишь неочесливая!* Приветить ее не успела, а она нако - обутки сняла и
котомку развязала".

Женщина, и верно, котомочку расстегнула и пальцем манит к себе Танюшку:

- Иди-ко, дитятко, погляди на мое рукоделье. Коли поглянется, и тебя
выучу... Видать, цепкий глазок-то на это будет!

Танюшка подошла, а женщина и подает ей ширинку маленькую, концы шелком
вышиты. И такой-то, слышь-ко, жаркий узор на той ширинке, что ровно в избе
светлее и теплее стало.

Танюшка так глазами и впилась, а женщина посмеивается.

- Поглянулось, знать, доченька, мое рукодельице? Хочешь - выучу?

- Хочу,- говорит.

Настасья так и взъелась:

- И думать забудь! Соли купить не на что, а ты придумала шелками шить!
Припасы-то, поди-ка, денег стоят.

- Про то не беспокойся, хозяюшка,- говорит странница.- Будет понятие у
доченьки - будут и припасы. За твою хлеб-соль оставлю ей - надолго хватит. А
дальше сама увидишь. За наше-то мастерство денежки платят. Не даром работу
отдаем. Кусок имеем.

Тут Настасье уступить пришлось.

- Коли припасов уделишь, так о чем не поучиться. Пущай поучится, сколь
понятия хватит. Спасибо тебе скажу.

Вот эта женщина и занялась Танюшку учить. Скорехонько Танюшка все
переняла, будто раньше которое знала. Да вот еще что. Танюшка не то что к
чужим, к своим неласковая была, а к этой женщине так и льнет, так и льнет.
Настасья скоса запоглядывала:

"Нашла себе новую родню. К матери не подойдет, а к бродяжке прилипла!"

А та еще ровно дразнит, все Танюшку дитятком да доченькой зовет, а
крещеное имя ни разочку не помянула. Танюшка видит, что мать в обиде, а не
может себя сдержать. До того, слышь-ко, вверилась этой женщине, что ведь
сказала ей про шкатулку-то!

- Есть,- говорит,- у нас дорогая тятина памятка - шкатулка малахитова.
Вот где каменья! Век бы на них глядела.

- Мне покажешь, доченька?- спрашивает женщина.

Танюшка даже не подумала, что это неладно.

- Покажу,- говорит,- когда дома никого из семейных не будет.

Как вывернулся такой часок, Танюшка и позвала ту женщину в голбец.
Достала Танюшка шкатулку, показывает, а женщина поглядела маленько да и
говорит:

- Надень-ко на себя - виднее будет.

Ну, Танюшка,- не того слова*,- стала надевать, а та, знай, похваливает: