комбату Шелагину, и письма эти, внимательно изученные следователями, решающе
повлияли на судьбу арестованного. Ему вернули брючный ремень и -- по
недоразумению, конечно, снятые -- погоны, вывели из камеры и приказали идти
домой и там уж дожидаться решения командования. Было это под утро, трамваи
еще не ходили, да и ни копеечки денег не оказалось в кармане. Больные,
измученные глаза Кати встретили Степана Сергеича дома, и по глазам ее он
понял, что дела его плохи, очень плохи, и даже срочно покинувший госпиталь
Набоков не спасет его.
полковник Набоков подписал приказ.
мог, попросил рассказать, как воевал комбат в Венгрии, в Манчжурии. Степан
Сергеич потупился и сказал, что и воевать-то он не воевал, всего в
пятнадцати боях участвовал, и орден последний неизвестно за что получил. Это
произвело неприятное впечатление...
оправдания... Растолкали его после возгласа: "Встать! Суд идет!" Шелагин
одернул китель, расправил грудь. Выслушал приговор и продолжал стоять,
пощипывая пальцами борта кителя. Тяжело вздохнул и поплелся к дому.
кого, сидела в темноте. Так всю ночь и просидели без света, без слов. Под
утро Катя переложила сына на кровать и сказала обыденно, словно дров
попросила наколоть:
испытанное чувство полной беззащитности. В ожидании приказа он не выходил из
дому, тыкался, расхаживая, в стены. То впадал в отчаяние, вспоминая, что у
него нет никакой специальности, даже какой-нибудь завалящей, единственное,
что он может делать -- это выстругивать сыну игрушки. То упрямо твердил
себе, что нет, не бросит партия на произвол судьбы преданного ей человека.
пробуждаться мощные силы созидания. Все чаще задерживалась она у коек
некоторых исцеляемых ею больных, вознаграждалась верными советами, кое-что
выпытала у своего непутевого мужа и однажды обрушила на него предложение:
надо ехать в Москву и жить там! Дотла сожженная деревенька Степана давно уже
не существует, родичи погибли или вымерли, начало войны застало Степу в
Москве, в гостях у тетки, родственницы дальней, но все же -- родственницы,
там же в Москве его забрали служить, туда и могут отправить после
демобилизации, и сама она родилась в Москве, это тоже учтут...
путаное письмо. Та ответила телеграммой: "Приезжайте".
чемоданами вышла на площадь трех вокзалов. Степан Сергеич оробел. Громадный
город подавил его шумом, самоуверенностью людей, криками, звонками,
мгновенно образующимися очередями. Ошеломленный, боясь выпустить из рук
чемодан, стоял он, и страх обволакивал его. Прошел мимо таксист, спросил
шепотом, куда им надо, обещал подвезти, но торговаться не стал, пробурчал
что-то о "деревне" и пропал в толпе. Степан Сергеич вспылил, бросился было
вдогонку, но Катя удержала его. Придерживая сына, ухватившись за мужа, она,
тоже подавленная, жадно смотрела и слушала. Москву она подзабыла: мать
увезла Катю на восток много лет назад, но шумы и запахи родного города,
ворчание толпы пробуждали в ней воспоминания о себе -- умненькой и бойкой
московской девочке. Отдав сына мужу, она смело врезалась в толпу и привела
молоденького шофера. Тот помог вколотить чемоданы в багажник, удобно
рассадил всех, и такси покатило в глубь грохочущего, как поезд, города.
переселится в чулан, а уж им отдаст все остальное, то есть
пятнадцатиметровую комнату.
во двор. Пенсионеры рубились в "козла", мальчишки неистово гоняли мяч.
казалось ему теперь диким. Есть свой угол, найдется работа. Живут же люди.
тетке, советуя Степану.
швейной фабрики. Катя устроилась поблизости, в медсанчасти академии
Жуковского. Коля под надзором тетки бегал по двору.
Надежде Александровне опротивело мыкаться по гарнизонам, она осела в
столице, но сыну не мешала.
и не мог заставить себя поспать до завтрака. Днем ходил вялый, не зная, где
прислониться, чем заняться. Оценил в полной мере достоинства службы: человек
всегда занят, у него нет дурных мыслей и беспричинно скверного настроения.
Комбат Шелагин говаривал: "Занятый службою воин никогда не напьется, никогда
не решится на дисциплинарный проступок". Прав комбат Шелагин, прав.
ботинок, рубашек. Одно время ходил в рестораны. Однажды за его столик сели
два старших лейтенанта, артиллеристы. Без зависти оглядывались по сторонам,
без любопытства и как-то настороженно, с опаской. Негромко переговаривались
на извечную тему приезжих: где и что посмотреть. Виталий представился:
бывший воспитанник такого-то училища... Дал, похлебывая винцо, верные
советы. В "Савое" -- бассейн с фонтаном, в "Арарате" -- чебуреки, воскеваз,
панорама Армении, бамбуковый полог. Офицеры слушали вежливо и скучно. А
Виталия несло. Посыпались адреса ресторанов, достопримечательности окраинных
кабаков... Старшие лейтенанты вдруг криво усмехнулись, переглянулись и
продолжали свой разговор, уже тише, чтоб не слышал их никто. Виталий
покраснел, смешался, рванулся из-за стола, расплатился, ушел. Стыдно стало.
Перед кем выламывался? Люди вырвались в отпуск или в командировку, а ему
просвещать их, видите ли, захотелось! Двадцать два года парню, битюг с
неудавшимся туберкулезом, пьет и жрет на деньги отца. Мелко, гнусно,
противно...
Беговой, читал учебники. Потом начались занятия в институте. Группа, в
которую он попал, встретила новичка с недоверием. Все притерлись друг к
другу, в разговорах мелькали неизвестные Виталию подробности, словечки,
принятые только среди своих, незнакомые имена.
провалом военной карьеры сына, потребовал зачетную книжку, конспекты.
Поверил наконец в то, что сын уже взрослый, и когда в доме по вечерам стали
собираться знакомые, не гнал его, как прежде.
Звездами. Крепыш редко открывал рот, предпочитал слушать, лицо его
напрягалось вниманием, оно было простецким и добрым. Когда умный разговор
иссякал, лицо теряло внимание к болтовне, становилось надменным, и доброта
исчезала и простота тоже. Крепыша звали Николаем Федоровичем Родионовым, в
1944 году его назначили начальником штаба к Игумнову, а через полгода он
отпочковался, получил армию.
Родионову и уже не отходила от него, что-то выговаривала ему, блестя
смеющимися глазами. Когда начали расходиться, задержала Родионова.
слушайте меня! -- вам желают только хорошего.
сединки.
Андрей, -- повернулась Надежда Александровна к мужу, -- ты не станешь
ревновать?
Родионову навещать Надежду Александровну. Завтра, кстати, воскресенье, можно
податься на рыбалку в Рублево.
Назавтра конспекты взял, переписать надо.
Александровна.
двухкомнатный номер. Протянул грубую, сильную руку, кивнул на бутылку:
хочешь? Сам тоже не прикоснулся. Вдвоем переписывали они творения какого-то
генерала, украшавшего свои конспекты виньеточками, многозначительными
подчеркиваниями, темы аккуратно разделялись на главки, подглавки и
параграфы. Кое-где встречались глубокомысленные литеры NB.
вчитывался в меню. Неожиданно спросил:
мимо, приостановился, сказал:
неповоротливыми, короткими пальцами...
это не все, нужны знания, а их у него никогда не было в избытке. Учебе мешал
Шилова Юлия
Контровский Владимир
Конан-Дойль Артур
Акунин Борис
Каргалов Вадим
Шилова Юлия