стрелок больших и маленьких, кнопки, кнопки, рычажки... А длинный стол с
приборами? А диаграммы на стенах? Но самое чудовищное и таинственное -- это
система приточно-вытяжной вентиляции. А звуки, звуки! Вот это потрескивание
и ти-хо-е гудение. Потрясающую сцену можно было бы снять здесь. Запечатлеть,
скажем, меня у пульта. Стою с остекленевшими глазами и с капельками
холодного пота на лбу. Крупный план: капля течет по носогубной складке.
Руки! Ходят ходуном.
человека. Это всегда забавно, но священного трепета в себе я уже не могу
вызвать. Все-таки я все здесь знаю, все до последнего винтика, до самой
маленькой проволочки. Любой прибор я смогу разобрать и собрать с закрытыми
глазами.
точно знаете, что вы должны делать в следующую минуту. Разумеется, если вас
включила опытная рука. Хотел бы я быть таким, как вы, приборы, чтобы всегда
знать, что делать в следующую минуту, час, день, месяц. Но вам легко,
приборы, вы только выполняете задания. До этого дня я тоже только выполнял
задания, правда, не так точно, как вы, приборы. Что может быть лучше:
получать и выполнять задания? Это мечта каждого скромного человека. Что
может быть хуже самостоятельности? Для скромного человека, конечно.
появляется у тебя (я имею в виду это чувство наглости, решительности и
какого-то душевного трепета), ты дрожишь над ней, как над хрупкой вазой. А
когда кокнешь ее, думаешь: к счастью, к лучшему: хлопот не оберешься с этой
штукой, ну ее совсем!
покурить. Монтер Илюшка сидит на подоконнике и зачищает концы провода.
Начинаем обсуждать с ним перспективы футбольного сезона. Илюшка родился в
Ленинграде и, хотя совершенно не помнит города, фанатически болеет за
"Адмиралтейца". Я над ним всегда подтруниваю по этому поводу. Сегодня я
говорю, что вообще-то "Адмиралтеец" -- это здорово придумано, но можно было
бы назвать команду и иначе. "Конногвардеец", скажем, или "Камер-юнкер". Илья
кипятится. По коридору мимо нас проходит мой Друг Борис и еще один сотрудник
нашего института, очень важный. Ловлю конец фразы моего друга:
"...чрезвычайно!"
Оставляю Илюшку с его грезами о победах "ленинградской школы футбола", с его
уже зачищенными и еще не зачищенными концами и иду взглянуть на камеру.
Заглядываю в окошечко. Там все в порядке. Вся живность здорова и невредима.
Честно говоря, система у меня уже собрана, и остается только присоединить к
ней кое-какие устройства камеры. Через несколько минут я могу начать свой
опыт. Надо начинать, чего там думать! Ведь это же мой опыт. Первый плод моей
самостоятельности (я имею в виду это чувство). Я его придумал и продумал сам
с начала и до конца. И он может меня погубить. Полтора часа будут гореть
лампочки, покачиваться стрелки, тихо гудеть и щелкать разные приборы. Дня
два на расшифровку результатов, и все станет ясным. Он или погубит меня или
разочарует очень надолго. То есть меня-то он не погубит, я останусь цел, он
просто может перечеркнуть последние три года моей работы. А если этого не
произойдет, будет поставлен крест на мою самостоятельность. Странно работает
моя голова, но это моя голова. Это мой опыт, и я уже стал фанатиком, я его
уже люблю, хотя еще не соединил систему. Соединить или сначала... проверить
еще раз записи?
всю исписал в свободное время, в свободное от диссертации время, в вечернее
время на третьем этаже "Барселоны" под веселое ржание магнитофона и вопли
тети Эльвы. Луна вплывала в железнодорожный билет над соседней крышей. Это
чрезвычайно вдохновляло. Запах сирени и автомобильных выхлопов, сладковатый
запах нечистот из-под арки, девушки цок-цок-цок каблучками прямо под окном,
а на звонки Шурочки мама говорила, что я в библиотеке, насвистывание Димки,
Алика и Юрки, и их веселые голоса, "Рябинушка" и детский плач -- вся
симфония и весь суп "Барселоны" окружали меня и затыкали мне уши и ноздри. И
я написал эту тетрадку, воруя время у своей диссертации. Зачем мне сейчас ее
читать? Я знаю ее всю наизусть. Читать ее еще, перелистывать! Выбросить в
форточку, и дело с концом!
удаленной татуировки. Это шеф. Что его занесло ко мне в это время? Шеф --
мой друг и учитель и автор моей диссертации. Прошу не думать обо мне плохо.
Диссертацию написал я сам. Я три года работал, как негр на плантации. Но
работал я над гипотезой шефа, над его идеей. Три года назад он бросил мне
одну из своих бесчисленных идей. Это его работа -- забрасывать идеи.
Пользуясь спортивной термино логией, можно сказать, что шеф у нас в
институте играет центра. Он распасовывает нам свои идеи, d мы подхватываем
их и тащим к воротам. Это нормально, везде, в общем-то, делают так же. Но
эта тетрадка-это мой личный мяч. Я сам пронес его через все поле и вот
сейчас остановился и на знаю: бить или не бить?
тупоносые башмаки и хорошо отглаженные серые брюки из- под белого халата, У
шефа худые руки и лицо, но вообще-то он грузного сложения. Шеф -- человек
потрясающе интересной судьбы. Те, кто не знает этого, видят в нем обычную
фигуру: профессор как профессор. Но я вхож к нему в дом и видел фотоальбомы.
Серию странных юношей, с чубом из-под папахи и с хулиганским изгибом губ;
выпученные глаза георгиевского кавалера; лихой и леденящий прищур из-под
козырька, а нога на подножке броневика; широкогрудый, весь в патронных
лентах; и еще один, в странной широкополой шляпе, видимо, захваченной в
театре, -- и все это наш шеф. Когда я смотрю на теперешнего шефа, мне
кажется, что все эти люди: драгун, революционер, красный партизан, голодный
рабфаковец -- разбежались и бросились в одну кучу с целью слепить из своих
тел монумент таким, каков он есть сейчас: грузный, огромный, беловолосый и
спокойный, в хорошо отглаженных серых брюках.
не видел и не заходил к вам.
вашу диссертацию.
опыт, но никому не говорите о результатах. Обнародуете их после защиты.
сегодня, что выводы неправильные? Наше дело... я говорю о деле, которым мы
занимаемся...
нашем деле? Пройдет много времени, пока их начнут внедрять и тысячу раз еще
проверят. А вы месяца через два после защиты опубликуете вот это, -- он
щелкает пальцем по синей тетрадке, -- и все заговорят: мыслящий кандидат
наук, многообещающий, мужественный, аналитический...
называться кандидатом наук. Сколько вам можно еще тянуть? -- сердито говорит
шеф и направляется к двери.
поступили? Вы бы зажали свою мысль, пошли бы против истинных интересов
нашего дела ради какого-то фетиша? С минуту шеф смотрит на меня молча.
саркастической миной исчезает.
он сам сфальшивил и поэтому злится. В самом деле, мы с ним сыграли какой-то
скетч из сборника одноактных пьес для клубной сцены. Он играл роль старшего
и умудренного друга, а я -- молодого поборника научной правды. С первых же
слов мы оба поняли, что играем дурацкие роли, но в этой игре мы искали
нужный тон и, может быть, нашли бы его, если бы не мой последний вопрос. С
него так и закапала патока . По ходу пьесы шеф должен был бы подойти,
положить мне руки на плечи, этак по-нашему встряхнуть и сказать: "Я в тебе
не ошибся".
на все фетиши на свете. С этого дня я совершенно самостоятелен в своих
поступках. Я вам не прибор какой-нибудь.
лишних пятьсот рублей в месяц. Сколько еще можно тянуть? Через два года мне
будет тридцать. Это возраст активных действий. После тридцати о человеке уже
могут сказать -- неудачник. Тридцатилетние мужчины -- главная сила земли,
они действуют во всем мире, осваивают Антарктиду и верхние слои атмосферы,
добиваются лучших результатов во всем, женщины очень любят тридцатилетних,
современные физики к тридцати годам становятся гениями. Нужно спешить, чтобы
к тридцати годам не остаться за бортом. Тридцатилетние... Разными делами
занимаются они в мире. И наряду со знаменитостями существуют невидимки,
которые не могут рассказать о своем деле даже жене. Мы (я имею в виду ученых
нашей области) тоже невидимки. Врач, казалось бы, самая скромная, будничная
профессия. Но врач космический -- это уже что-то. А рассказать никому
нельзя. Мое имя до поры, до времени не будет бить в глаза с газетных полос,
но о нашем деле, когда мы добьемся того, ради чего работаем, закричат все
радиостанции мира. Когда я слышу это "бип-бип-бип", у меня дыхание
останавливается. Я представляю себе тот момент, когда ОТТУДА вместо этих
сигналов раздастся человеческий голос. Это будет голос моего сверстника.
Главное -- это то, о чем я никогда не думаю, это то, что я иногда чувствую,
когда лежу на подоконнике и смотрю на кусочек неба, похожий на