рассказываешь о своих диковинных делах, -- это, конечно, ловкости требует,
уметь надо... Но одно мне не совсем понятно: насколько я знаю твою
супружницу, меня очень удивляет, что она позволяет тебе эдак носиться и не
приезжает к тебе верхом на метле...
напоминайте мне... Достается мне от нее и так... И в жар и в холод
бросает... Послушали бы вы, что она мне пишет, -- вы бы сами сказали, что я
праведник! Но все это мелочь, на то она и жена, чтобы в гроб вгонять. Есть,
-- говорит, -- кое-что похуже. Имеется у меня еще и теща. Рассказывать вам о
ней мне не к чему, -- вы сами ее знаете!
и пестрые..." Болячка на болячке, а поверх болячки -- волдырь!
-- болячкой, но волдырь, -- отвечает он, -- хуже всякой болячки!
закружилась от всех этих историй и сумасшедших дел, от этих тысяч, которые
то взлетают кверху, то свергаются вниз, от сказочных богатств Бродского....
Всю ночь потом мерещились мне Егупец, полуимпериалы, Бродский, Менахем-Мендл
со своей тещей... И только на следующее утро он наконец выложил все
начистоту. В чем дело?
сказать, на вес золота, а товар полетел вниз, то вы, реб Тевье, могли бы в
настоящее время отхватить порядочный куш, а меня вы бы очень поддержали,
прямо-таки из мертвых воскресили бы!
егупецкие деньжищи, полуимпериалы? Глупенький! Дай бог нам с тобою в
компании заработать до пасхи столько, на сколько я не дотянул до Бродского!
этого нужны большие деньги? Дайте мне, -- говорит, -- одну сотню, и в
течение трех-четырех дней я сделаю вам из нее двести, триста, шестьсот,
семьсот, -- а почему бы и не всю тысячу?..
"Барыш под рукой, да карман -- за рекой..." Bce это хорошо, когда есть чем
рисковать. А как же быть, если и сотни нет? Вот и получается: "Пришедший в
одиночку, в одиночку и изыде", -- иначе говоря: хворобу вложил, -- лихоманку
достал!..
ваших заработках, при вашем добром имени, не сглазить бы...
хорошая, да беда в том, что я так при имени своем и остаюсь, а денежки-то
все-таки у Бродского... Если хочешь знать в точности, то у меня
всего-навсего едва ли сотня наберется. Да и ею надо тысячу дыр заткнуть:
во-первых, дочь замуж выдать...
такой случай подвернется: вложить в дело одну только сотню, а получить, с
божьей помощью, столько, чтобы хватило и на выданье дочерей и еще кое на
что?
одного рубля делают три, а из трех -- десять. Перво-наперво, говорит он,
вносят сотню и велят купить десять штук, -- уж я и забыл, как это
называется, -- потом выжидают несколько дней, пока это самое не поднимется в
цене... Тогда дают куда-то такое телеграмму и велят продать это, а на
вырученные деньги купить вдвое больше... Потом это снова повышается в цене,
и снова посылают телеграмму, и так до тех пор, пока сотня не превратится в
две, две -- в четыре, четыре -- в восемь, а восемь -- в шестнадцать. Чудеса
да и только! Видел он, говорит, в Егупце таких, что совсем еще недавно без
сапог ходили, были маклерами, лакеями на побегушках... А сейчас у них
собственные дома, палаты каменные, жены у них с желудками возятся, за
границу лечиться ездят... А сами они носятся по Егупцу на резиновых шинах --
фу-ты, ну-ты! -- и людей не узнают!
думаю, на свете не бывает! А вдруг сама судьба послала его мне? Ведь вот,
слышу я, люди в Егупце при помощи пяти пальцев богатеют! Чем я хуже их?
Менахем-Мендл как будто бы не лгун, не из головы же он выдумывает такие
чудеса! А вдруг, думаю, и в самом деле повернет, как говорят, направо, и
Тевье на старости лет в люди выбьется? И правда, до каких пор маяться, из
сил выбиваться? День и ночь только и знаешь: коняга да телега, сыр да
масло... Пора, говорю, тебе, Тевье, отдохнуть, зажить по-человечески, не
хуже других, в синагогу почаще заглядывать, за священной книгой посидеть...
Да, но что если, неровен час, все это обернется другой стороной, упадет, так
сказать, маслом вниз? Но, опять-таки, почему же мне не надеяться, что все
будет хорошо?
Голда, нравится его план?
не первый встречный, обманывать он тебя не станет. Он, упаси бог, не из
портных и не из сапожников! У него очень порядочный отец, а дед был и вовсе
святой жизни человек: день и ночь, уже будучи слепым, сидел над книгами. А
бабушка Цейтл, -- да будет ей земля пухом, -- тоже была женщина на из
простых...
разговор, а она -- со своей бабушкой Цейтл, которая пряники пекла да со
своим дедом, у которого за рюмкой душа ушла в рай... Баба бабой остается!
Недаром царь Соломон весь свет изъездил, и ни одной женщины с клепкой в
голове не нашел...
Менахем-Мендл -- сметку, а что бог даст, -- пополам.
рассчитаюсь, бог даст, честно, как самый добропорядочный человек, и вы,
надеюсь, будете получать деньги, деньги и деньги!
уши! Однако непонятно мне одно: как коту Ваське речку переплыть? То есть,
понимаешь... Я здесь, ты там... Деньги -- ведь это, знаешь, материя
деликатная... Уж ты не обижайся, я без задних мыслей. Помнишь, как у праотца
Авраама* сказано: "Сеющий во слезах, с песнею пожнет..." То есть лучше
наперед оговорить, нежели потом слезы проливать...
Пожалуйста, с удовольствием!
стороны, то ведь одно из двух: если ты захочешь меня зарезать, то чем уж тут
расписка поможет? Как в талмуде сказано: "Не мышь ворует, а нора..."
Платит-то не вексель, а человек. Ну, что ж поделаешь? Повис на одной ноге,
-- буду висеть на обеих!
вам, реб Тевье. Да поможет мне бог! Обманывать вас, реб Тевье, я не
собираюсь, боже меня сохрани! У меня в мыслях лишь одно: честно, честно и
благородно делиться с вами поровну, доля в долю, вам половина, мне половина:
мне сто -- вам сто, мне двести -- вам двести, мне триста -- вам триста, мне
четыреста -- вам четыреста, мне тысяча -- вам тысяча...
тряслись, -- подозвал старуху свою в свидетели, еще раз объяснил
Менахем-Мендлу, какие это кровные деньги, и отдал их ему, зашил в боковой
карман, чтобы, упаси бог, в дороге не украли. Уговорились мы с ним, что не
позднее будущей недели он напишет мне подробно обо всем, попрощались
честь-честью, расцеловались сердечно, как полагается родственникам.
мысли, ну прямо сны наяву, -- и все такие сладостные, что хотелось, чтобы
они продолжались вечно, чтобы им конца не было. Представлялся мне большой
дом в центре города, железом крытый, с сараями, чуланами, клетями и
кладовыми, полными всякого добра. А хозяйка с ключами за поясом заглядывает
во все углы: это моя жена Голда, но ее и узнать нельзя, право -- совсем
другое обличье! Богачиха, с двойным подбородком, с жемчугами на шее.
Важничает и слуг ругает почем зря. Дети одеты по-праздничному, околачиваются
без дела, палец о палец не ударяют. Двор кишмя кишит курами, гусями и
утками. В доме у меня все сверкает, в печи огонь -- готовится ужин, а
самовар шипит, как злодей! Во главе стола сам хозяин, то есть Тевье, в
халате и в ермолке, а вокруг самые уважаемые люди, и все лебезят перед ним:
"Извините, реб Тевье!" "Не взыщите, реб Тевье!.." "Эх, -- думаю я, --
денежки, черт бы вашего батьку с прабатькой взял!"
глупости, прошлогодний снег... Скажи-ка мне, Голда-сердце, ты не знаешь, чем
это он торгует, твой родственник, Менахем-Мендл то есть?
прошлую и позапрошлую ночь и за весь год, пусть обрушится на головы моих
врагов! Просидел с человеком битые сутки, говорил, говорил... А потом
спрашивает у меня, чем он торгует! Ведь вы же вместе какое-то дело затеяли!
-- не знаю! Не за что, понимаешь ли, ухватиться... Однако одно другого не
касается, -- беспокоиться тебе, жена моя, нечего: сердце мне предсказывает,
что мы заработаем и как следует заработаем! Говори "аминь" и готовь ужин!
компаньона! Я вне себя, голову теряю, не знаю, что и подумать! Не может
быть, чтобы он просто забыл написать: он слишком хорошо знает, как мы тут
дожидаемся весточки. Но тут же мелькает мысль: а что я с ним поделаю, если
он, например, снимет себе все сливки, а мне скажет, что заработка никакого
нет? Поди разберись! "Да не может этого быть! -- говорю я сам себе. -- Как
же это так? Я обошелся с человеком, как с самым близким и родным, дай мне
бог того, что я ему желаю! Неужели же он сыграет со мной такую штуку?"
Орловский Гай Юлий
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Майер Стефани
Березин Федор