жалости к тому, кто никогда не узнает, и от жалости к себе, ко всем, так как
то же страшно и бессмысленно жестокое будет и с ним и со всеми. Он плакал -
и играл за Николая Дмитриевича его картами, и брал взятки одна за другой,
пока не собралось их тринадцать, и думал, как много пришлось бы записать и
что никогда Николай Дмитриевич этого не узнает. Это был первый и последний
раз, когда Яков Иванович отступил от своих четырех и сыграл во имя дружбы
большой бескозырный шлем.
опустилась на рядом стоящий стул и заплакала. - Как ужасно, как ужасно!
соседней комнате, на диване, лежит мертвец, холодный, тяжелый и немой.
сморкаясь.
адреса его не знаем.
спросил Яков Иванович.
Новинский бульвар.
есть жена?
отвечала. Ему показалось, что в ее глазах видна та же мысль, что пришла и
ему в голову. Он еще раз высморкался, спрятал платок в карман наваченного
сюртука и сказал, вопросительно поднимая брови над покрасневшими глазами:
хозяйственного характера. Помолчав, она спросила:
умываться по утрам холодной водой, в которой плавают тоненькие пластинки
льда, не ходить в гимназию, не слушать там, как все его ругают, и не
испытывать боли в пояснице и во всем теле, когда мать ставит его на целый
вечер на колени. Но так как ему было тринадцать лет и он не знал всех
способов, какими люди перестают жить, когда захотят этого, то он продолжал
ходить в гимназию и стоять на коленках, и ему показалось, что жизнь никогда
не кончится. Пройдет год, и еще год, и еще год, а он будет ходить в гимназию
и стоять дома на коленках. И так как Сашка обладал непокорной и смелой
душой, то он не мог спокойно отнестись ко злу и мстил жизни. Для этой цели
он бил товарищей, грубил начальству, рвал учебники и целый день лгал то
учителям, то матери, не лгал он только одному отцу. Когда в драке ему
расшибали нос, он нарочно расковыривал его еще больше и орал без слез, но
так громко, что все испытывали неприятное ощущение, морщились и затыкали
уши. Проорав сколько нужно, он сразу умолкал, показывал язык и рисовал в
черновой тетрадке карикатуру на себя, как орет, на надзирателя, заткнувшего
уши, и на дрожащего от страха победителя. Вся тетрадка заполнена была
карикатурами, и чаще всех повторялась такая: толстая и низенькая женщина
била скалкой тонкого, как спичка, мальчика. Внизу крупными и неровными
буквами чернела подпись: "Проси прощенья, щенок", - и ответ: "Не попрошу,
хоть тресни". Перед рождеством Сашку выгнали из гимназии, и, когда мать
стала бить его, он укусил ее за палец. Это дало ему свободу, и он бросил
умываться по утрам, бегал целый день с ребятами и бил их, и боялся одного
голода, так как мать перестала совсем кормить его, и только отец прятал для
него хлеб и картошку. При этих условиях Сашка находил существование
возможным.
разошлись по домам и не проскрипела ржавым, морозным скрипом калитка за
последним из них. Уже темнело, и с поля, куда выходил одним концом глухой
переулок, надвигалась серая снежная мгла; в низеньком черном строении,
стоявшем поперек улицы, на выезде, зажегся красноватый, немигающий огонек.
Мороз усилился, и, когда Сашка проходил в светлом круге, который образовался
от зажженного фонаря, он видел медленно реявшие в воздухе маленькие сухие
снежинки. Приходилось идти домой.
кулаком, но не ударила. Рукава у нее были засучены, обнажая белые, толстые
руки, и на безбровом, плоском лице выступали капли пота. Когда Сашка
проходил мимо нее, он почувствовал знакомый запах водки. Мать почесала в
голове толстым указательным пальцем с коротким и грязным ногтем и, так как
браниться было некогда, только плюнула и крикнула:
слышалось тяжелое дыханье отца, Ивана Саввича. Ему всегда было холодно, и он
старался согреться, сидя на раскаленной лежанке и подкладывая под себя руки
ладонями книзу.
прошептал он.
приготовила.
исключения показываться к ним. Отец еще раз побожился, и Сашка задумался.
лежанку, и добавил: - А к этим чертям я не пойду. Жирны больно станут, если
еще я к ним пойду. "Испорченный мальчик", - протянул Сашка в нос. - Сами
хороши, антипы толсторожие.
головы.
Эх, тюря!
вверху, где перегородка на четверть не доходила до потолка, и светлым пятном
ложился на его высокий лоб, под которым чернели глубокие глазные впадины.
Когда-то Иван Саввич сильно пил водку, и тогда жена боялась и ненавидела
его. Но когда он начал харкать кровью и не мог больше пить, стала пить она,
постепенно привыкая к водке. И тогда она выместила все, что ей пришлось
выстрадать от высокого узкогрудого человека, который говорил непонятные
слова, выгонялся за строптивость и пьянство со службы и наводил к себе таких
же длинноволосых безобразников и гордецов, как и он сам. В противоположность
мужу она здоровела по мере того, как пила, и кулаки ее все тяжелели. Теперь
она говорила, что хотела, теперь она водила к себе мужчин и женщин, каких
хотела, и громко пела с ними веселые песни. А он лежал за перегородкой,
молчаливый, съежившийся от постоянного озноба, и думал о несправедливости и
ужасе человеческой жизни. И всем, с кем ни приходилось говорить жене Ивана
Саввича, она жаловалась, что нет у нее на свете таких врагов, как муж и сын:
оба гордецы и статистики.
Петровна ударяла кулаком по столу, на котором вымытые стаканы прыгали и
звякали друг о друга.
губ его подергивались от желания оскалить зубы. В гимназии за эту привычку
его звали волчонком.
не может, а если выгнать на улицу, то он отправится шататься и скорей
замерзнет, чем пойдет к Свечниковым; поэтому она прибегала к авторитету
мужа.
Они, может быть, опять тебя устроят. Они люди добрые.
был учителем у Свечниковых и с тех пор думал, что они самые хорошие люди.
Тогда он еще служил в земской статистике и ничего не пил. Разошелся он с
ними после того, как женился на забеременевшей от него дочери квартирной
хозяйки, стал пить и опустился до такой степени, что его пьяного поднимали
на улице и отвозили в участок. Но Свечниковы продолжали помогать ему
деньгами, и Феоктиста Петровна, хотя ненавидела их, как книги и все, что
связывалось с прошлым ее мужа, дорожила знакомством и хвалилась им.
ему действительно захотелось чтонибудь принести больному и жалкому человеку.
Он давно уже сидит без хорошего табаку.
то ведь я тебя знаю!
детской и болтали. Сашка с презрительным высокомерием прислушивался к их
наивным речам и ощупывал в кармане брюк уже переломавшиеся папиросы, которые
удалось ему стащить из кабинета хозяина. Тут подошел к нему самый маленький
Свечников, Коля, и остановился неподвижно и с видом изумления, составив ноги
Махров Алексей
Панов Вадим
Куликов Роман
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Грабб Джеф