насмерть, до утра он не дожил. Ночь в горах пережить нельзя,
она превращает человека в кусок льда". А потом я снова
пробирался среди отвесных стен и гигантских столпов Анд, и мне
казалось -- я уже не ищу тебя, а в безмолвии снежного собора
читаю над тобой последнюю молитву.
мендосском ресторане, и вдруг кто-то распахнул дверь и крикнул
всего лишь два слова: -- Гийоме жив!
собою двух механиков -- Лефевра и Абри. А еще через сорок минут
приземлился на дороге, шестым чувством угадав машину, увозившую
тебя куда-то к Сан-Рафаэлю. Это была счастливая встреча, мы все
плакали, мы душили тебя в объятиях -- ты жив, ты воскрес, ты
сам сотворил это чудо! Вот тогда ты сказал -- и эти первые твои
слова были полны великолепной человеческой гордости:
силу.
бесновалась метель, чилийские склоны Анд утопали под
пятиметровым слоем снега, видимости не было никакой-- и летчики
американской авиакомпании повернули назад. А ты все-таки
вылетел, ты искал просвет в сером небе. Вскоре на юге ты нашел
эту ловушку, вышел из облаков -- они кончались на высоте шести
тысяч метров, и над ними поднимались лишь немногие вершины, а
ты достиг шести с половиной тысяч-- и взял курс на Аргентину.
случится попасть в нисходящее воздушное течение. Мотор работает
-- и все равно проваливаешься. Вздергиваешь самолет на дыбы,
стараясь снова набрать высоту, но он теряет скорость и силу, и
все-таки проваливаешься. Опасаясь, что слишком круто задрал
нос, отдаешь ручку, предоставляешь воздушному потоку снести
тебя в сторону, ищешь поддержки у какого-нибудь хребта, который
служит ветру трамплином,-- и по-прежнему проваливаешься.
Кажется, само небо падает. Словно ты захвачен какой-то
вселенской катастрофой. От нее негде укрыться. Тщетно
поворачиваешь назад, туда, где еще совсем недавно воздух был
прочной, надежной опорой. Опереться больше не на что. Все
разваливается, весь мир рушится, и неудержимо сползаешь вниз, а
навстречу медленно поднимается облачная муть, окутывает тебя и
поглощает.
рассказывал ты.-- Кажется, будто облака неподвижны, но это
просто потому, что они все время меняются и перестраиваются на
одном и том же уровне, и вдруг над ними -- нисходящие потоки.
Непонятные вещи творятся там, в горах.
вцепился в сиденье, чтоб меня не выбросило из кабины. Трясло
так, что ремни врезались мне в плечи и чуть не лопнули. А тут
еще стекла залепило снегом, приборы перестали показывать
горизонт, и я кубарем скатился с шести тысяч метров до трех с
половиной.
помогло мне выровнять самолет. Это было горное озеро Лагуна
Диаманте. Я знал, что оно лежит в глубокой котловине и одна ее
сторона -- вулкан Маипу-- поднимается на шесть тысяч девятьсот
метров. Хоть я вырвался из облачности, меня все еще слепили
снежные вихри, и, попытайся я уйти от озера, я непременно
разбился бы о каменные стены котловины. Я кружил и кружил над
ним на высоте тридцати метров, пока не кончилось горючее. Два
часа крутился, как цирковая лошадь на арене. Потом сел -- и
перевернулся. Выбрался из-под машины, но буря сбила меня с ног.
Поднялся -- опять сбило. Пришлось залезть под кабину, выкопать
яму в снегу и там укрыться. Я обложился со всех сторон мешками
с почтой и высидел так двое суток.
ночи".
ты высох, исхудал, весь съежился, точно старуха! В тот же вечер
я доставил тебя самолетом в Мендосу, там тебя, словно бальзам,
омыла белизна простынь. Но они не утолили боль. Измученное тело
мешало тебе, ты ворочался, и не находил себе места, и никак не
мог уснуть. Твое тело не забыло ни скал, ни снегов. Они
наложили на тебя свою печать. Лицо твое почернело и опухло,
точно перезрелый побитый плод. Ты был страшен и жалок,
прекрасные орудия твоего труда-- твои руки одеревенели и
отказывались тебе служить; а когда, борясь с удушьем, ты
садился на край кровати, обмороженные ноги свисали мертвым
грузом. Было так, словно ты все еще в пути -- бредешь, и
задыхаешься, и, приникнув к подушке, тоже не находишь покоя--
назойливые видения, теснившиеся где-то в тайниках мозга, опять
и опять проходят перед тобой, и ты не в силах остановить это
шествие. И нет ему конца. И опять, в который раз, ты вступаешь
в бой с поверженным и вновь восстающим из пепла врагом.
избит, ты заново переживал свое поразительное приключение. Ты
рассказывал понемногу, урывками, и тебе становилось легче. А
мне представлялось -- вот ты идешь в лютый сорокаградусный
мороз, карабкаешься через перевалы на высоте четырех с
половиной тысяч метров, у тебя нет ни ледоруба, ни веревки, ни
еды, ты проползаешь по краю откосов, обдирая в кровь ступни,
колени, ладони. С каждым часом ты теряешь кровь, и силы, и
рассудок и все-таки движешься вперед, упорный, как муравей;
возвращаешься, наткнувшись на неодолимую преграду или
взобравшись на крутизну, за которой разверзается пропасть;
падаешь, и вновь поднимаешься, и не даешь себе хотя бы краткой
передышки -- ведь стоит прилечь на снежное ложе, и уже не
встанешь.
закоченеть.
падения лишнюю минуту отдыха -- и уже не слушались омертвелые
мышцы, и так трудно было подняться. Но ты не поддавался
соблазну.
говорил ты мне.-- Идешь два, три, четыре дня-- и уже ничего
больше не хочется, только спать. Я хотел спать. Но я говорил
себе: если жена верит, что я жив, она верит, что я иду. И
товарищи верят, что я иду. Все они верят в меня. Подлец я буду,
если остановлюсь!
башмаках, в которых уже не умещались твои обмороженные,
распухшие ноги.
думать. Уж очень мне стало худо, и положение самое отчаянное. И
задумываться об этом нельзя, а то не хватит мужества идти. На
беду, голова плохо слушалась, работала без остановки, как
турбина. Но мне все-таки удавалось управлять воображением. Я
подкидывал ему какой-нибудь фильм или книгу. И фильм или книга
разворачивались передо мной полным ходом, картина за картиной.
А потом еще какой-нибудь поворот опять возвращал мысль к
действительности. И тогда я заставлял себя вспоминать
что-нибудь другое...
стал подниматься. Это было как внезапный нокаут, когда боксер
утратил волю к борьбе и равнодушен к счету секунд, что звучит
где-то далеко, в чужом мире: раз, два, три... а там десятая --
и конец.
чего ради тянуть эту пытку?
Исчезли бы скалы, льды и снега. Нехитрое волшебство : сомкнешь
веки, и все пропадает -- ни ударов, ни падений, ни острой боли
в каждом мускуле, ни жгучего холода, ни тяжкого груза жизни,
которую тащишь, точно вол -- непомерно тяжелую колымагу. Ты уже
ощутил, как холод отравой разливается по всему телу и, словно
морфий, наполняет тебя блаженством. Жизнь отхлынула к сердцу,
больше ей негде укрыться. Там, глубоко внутри, сжалось в
комочек что-то нежное, драгоценное. Сознание постепенно
покидало дальние уголки тела, которое еще недавно было как
истерзанное животное, а теперь обретало безразличную холодность
мрамора.
Сертаков Виталий
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Шилова Юлия
Ибсен Генрик