Чтение 6–й страницы книги ~Летние истории~

- Какой позор!

- Боря, ты на себя бы посмотрел, - горячо заговорила Аня, - где твоя субботняя девица!?

- Так это ж субботняя., а Уу меня с понедельника неделя борьбы за нравственность. Кроме того, совершенно не с кем играть в покер. Стасик, - сказал он вкрадчиво, - не хочешь с нами?

- Ну вас к лешему. Разденете как этого[#133] как его?

- Калью.

- Вот-вот.

- Илька, вдво¬ем скучно. Может сходим, вытащим его?

- Оставьте человека в покое, - снова загорячилась Аня, - обойд¬тдетесь без него один вечер!

- Эх... - тяжело вздохнул Боря, - оста¬ется биль. Даю два шара.

- Ну-с, - потянулся Илья, - давненько я не брал в руки шашек!

- Знаем, как вы плохо играете! По червончику?

- По двадцатке.

- Принято!

Биток, скользнув по пирамидке, с треском л¬ег в лузу.

Очередным утром, вернее, в тот самый неурочный час, когда они уже разлепили глаза, прополоскали рот кофе и совершили все необходимые гигиенические процедуры, выяснилось, что Любе все же необходимо съездить в Юрьевск, что-то там постирать, или побыть с мамой, или что-то-там-еще. Какого именно дьявола, невзирая на явное нежелание, несло ее в город, Страдзинский, скажем прямо, вдавался не сильно, а уж не отговаривал определенно.

К остановке они шли через пляж, уверенно ступая на влажный прибрежный песок, и белые капли чаек разбросаны были по горизонту, и клонилось на убыль уставшее солнце, и подрагивала желтизной брошенная на волны ковровая дорожка, и была славно.

Страдзинский вдруг подумал: "а ведь, может быть, так и не будет уже никогда, вот так: просто идти с влюбл¬енной девушкой по берегу, поглядывать на притихшее море и думать не о чем. То есть будет, будет, конечно будет, но уже не так, по-другому.

Так какого лешего я почему же я, вместо того, чтобы вцепиться в эти несколько минут, вместо того, чтобы растягивать и смаковать каждую секунду, спешу побыстрее от нее избавиться, пойти катать опостылевший бильярд и пить пиво? Зачем, куда я спешу? Почему я тороплюсь жить?"

- Мда-а... и жить торопится, и чув-вствавать спешит, - продекламировал Роман неожиданно для самого себя.

- Это Пушкин?

- Угу... он. Собственно, едва ли кто-нибудь другой можетг с такой естественной наглостью расставить четыре глагола подряд.

И разом все кончилось. Обычное вечернее солнце банально отражалось от каждодневного моря.

У Страдзинского нередко бывали подобные взрывные перевороты сознания, но чаще не эмоционального, а изобразительного свойства, когда соседствующее, до отвращения знакомое мироздание в одну секунду теряло косную привычность, открываясь в новом, неизведанном еще измерении.

Острейшее из знаний, обретенных мгновенным озарением, достигалось ощущением цветовой сущности вещей, застилавшей в такие минуты их собственно вещественные сущности.

Он прекрасно помнил, как испытал это впервые.

Родители, развивая художественный вкус детей, водили их в Эрмитаж. Пятилетний Рома отчаянно скучал и капризничал, заставляя родителей прибегать к шиканью и лживым угрозам, а сестру к потаенным щипкам и подзатыльникам.

И вдруг матиссовский холст в одну секунду подарил ему новое виденье. Золотистый, синий, лиловый, оранжевый и только где-то далеко и неважно кувшин, чашка, фрукты[#188]

Минуту или час он стоял, не смея оторвать глаз от полотна, а когда все же отвернулся, то увидел цвет, один только грохочущий цвет, заполнявший вселенную.

Сколько Страдзинский мог теперь судить, никогда после это не длилось так долго, как тогда. Рому, в поощрение проявленной смирности, уже кормили мороженным в "Лягушатнике", а он все еще ощущал уходящее прозрение, и розовое с коричневым на серебристом еще только сравнялось по важности с шариками клубничного и шоколадного в креманке.

Он все еще цеплялся за ускользающее ощущение, силясь задержать его хотя бы на несколько секунд, а потом осторожно втянуть в себя обратно и устойчиво водрузить на какой-нибудь внутренний постамент. Вероятно, это не удалось бы ему в любом случае, но встреченная пожилая пара лишила Страдзинского и последнего шанса.

Похожие теперь на чету обнищавших, но чистоплотных мышек, они приятельствовали в соответствующие времена со Страдзинским-дедушкой и на этом основании расспрашивали Страдзинского-внука с маниакальным энтузиазмом скучающих стариков:

- Не женился еще? - долгий взгляд в Любину сторону, - нет?

- А как родители? ... По-прежнему в Вене? ... В этом году уже не приедут? ... Ах, может быть, в сентябре? ... АКак Машенька (старшийая брат сестра, театральный художник), как поживает?... В Лондоне?... Она ведь в Канаде? [#188] Ах, в Австралии! Тоже в театре? ... Что такой бледненький? и круги под глазами?

Поиздевавшись еще с Спустя четверть часа, вытянув из Ромы все о неупомянутых выше родичах, обсудив погоды, визы, тонкости местного земельного законодательства и, кажется, даже курс талера, они, сжалившись, неохотно выпустили обреченно-почтительного Страдзинского из власти морщинистых лапок.

- Я и не знала, что у тебя такая международная семья. Мне иногда кажется, что ты вообще с другой планеты. Сестра в Новой Зеландии, родители в Вене, друзей по телевизору пока...

- Пффф, - шумно и тяжело выдохнул Страдзинский, - пойми: ну... ну, не так все, как тебе кажется. Ну, сестра, ну, Вена, ну, ящик и что? Не такие уж это большие...

Рома говорил с каждой секундой все неуверенней и наконец, замявшись, замолчал. Было довольно и слов, и стройности недосказанной мысли, но как объяснить: декорировать спектакли во второразрядном театрике, где бы он ни находился, или вести программу на третьесортном канале - это не бог весть какой успех, если она полагала успех именно там, если именно там ей мнились лимузины, поблескивающие загадочно-матовыми стеклами, мужчины в непринужденных смокингах, дамы в вечерних платьях и коктейли возле открытого бассейна?

Страдзинский, подойдя к самой воде, сбросил с ноги разболтанный кроссовок и тронул пальцем прибой. Вздернув прямым углом бровь, демонстрируя, что нелюбезный обычно залив на этот раз неожиданно его побаловал, Страдзинский он развернулся:

- Приятная водичка. Искупаться не желаешь?

Люба объедин¬енноо двинула плечами и лицом, показывая, что тяга к купанию, пожалуй, не слишком велика и примерно равна неохоте заходить в холодное море.

- Ой, у меня ж купальника нет, - сказала она, облегче¬нно избавляясь от колебаний.

- Ну, - здесь Страдзинский разместил зачем-то полновесную паузу, - пошли тогда.

- Знаешь, а я в прошлом году чуть не утонула.

- Серьезно? И как, удачно?

- Да, - она нерешительно засмеялась, - меня ребята вытащили. Смешно, я тогда даже обрадовалась, решила, что если утону, то и бог с ним, а потом, когда меня начали вытаскивать, даже немного расстроилась.

- Почему?

- Мне иногда хочется... ну, не знаю... не жить просто... - с трудом выцедила из себя Люба.

- Не понимаю, как можно хотеть не жить!? Ведь это здорово: просто дышать, я не знаю: есть крабовый салат, смотреть на закат, - господи! что я несу... подумал с отвращением Страдзинский. - Черт! Да даже, когда мне очень плохо, я все равно жду, мне всегда любопытно: а чего там дальше? Ведь жить - это так кайфово и интересно! Неужели тебе нет!?

- Да, но только... так тяжело... - повела Люба голым и бледным плечом, - это, наверно, потому что я семимесячной родилась - слабенькая, воли к жизни никакой... ну, я вообще не знаю... может, вс¬¬ и не так, - тут она глубоко выдохнула, - зачем я тебе все это наговорила? Правда, я дура?

- Ага, - охотно согласился Страдзинский.

- Ой, знаешь, а у меня линия жизни с разрывом, как раз лет на восемнадцать-девятнадцать. Это значит, что должно какое-нибудь сильное потрясение случиться: болезнь или что-нибудь в этом роде.

- А, так ты из-за этого тонула?

- Наверно, - улыбнулась она.

- На самом деле, разрыв означал, что ты должна была меня встретить - я, в известном смысле, могу быть приравнен к холере или воспалению л¬егких.

- Да, я тоже об этом подумала.

Рома с тоской убедился, что автобуса нет на остановке, видневшийся уже в конце пыльной улицы.

Они стояли возле распахнутой автобусной двери, и Рома перекатил нетерпеливую правую ступню с пятки на носок и обратно:

- Завтра вечером? Я буду дома или в бильярдной, словом, найдешь.

- Да. Помнишь, ты просил меня в первое утро, ну, не...

- Помню, - без воодушевления ответил Страдзинский.

- Кажется, у меня не вышло.

- Бог мой! Да он же жив! - оторвался Боря от коктейля.

- Здравствуй, - с нам¬еком на понимание улыбнулся Стасик, пожимая ему руку.

- Не, ну он ничего, - откинулся, глубокомысленно затягиваясь, Боря, - потрепан, конечно, круги под глазами... но, во всяком случае, лучше, чем мог бы.

- Отвали... - с негромкой вялостью ответил Рома.

- Вы только посмотрите на него, - осуждающе покачал головой Боря, - мало того, что он без колебаний променял друзей на юбку, пусть даже и приятную во многих отношениях, он еще и ведет себя так, словно это в порядке вещей. Я предлагаю учинить ему обструкцию.

- Лучше кастрацию, - вступила в беседу Света, - чтоб не повадно было.

- О, хорошая мысль. Дим! У тебя ножа поострее не найд¬тдется?

- Что? - изумл¬енно спросил Дима.

Страдзинский сдержанно улыбнулся.

- Нет, друг мой, отмолчаться тебе не удастся. Так что, ты лучше оставь свой циничные ухмылочки, и рассказывай, чем занимался эти четыре...

- Пять, - вставил Илья.

- Правильно, пять дней. Причем рассказывай во всех подробностях, возможно, найдутся какие-нибудь смягчающие обстоятельства. Это единственное, что тебя может спасти, если не от кастрации, то хотя бы от обструкции.

- Боря, то, что ты имеешь в виду, называется остракизмом, от древнегреческого острака - осколок.

- Великие знания - великая скорбь. Хватит заговаривать нам зубы учеными словами - рассказывай.

- Боря, что за - говоря учеными словами - вуаеризм?

- Твою мать! А! Нет, вы слышали!? Это я извращенец!

- Ром, да они просто завидуют, - вступилась добрая Анечка, - у Борьки вон, вообще, комплекс неполноценности прорезался.

- Аня, комплекс неполноценности в моем возрасте - почти также непристоен, как энурез. - Боря чувствовал, что разговор приобрел несколько бестактное, даже для Юрьевского, очертания и дальнейшее его развитие будет только умножать дурновкусие. - Впрочем, не в силах бороться с ренегатами и их коллабора[#188] коллаборационистами я, в знак протеста, ухожу глушить ненависть и презрение вином, - в самом деле, он передвинул себя к краю дивана и¬ пружинисто направился к стойке.

Вечер летел по давно расписанному сценарию: бильярд, немного выпивки, покер и вес¬елый тр¬еп. Наслаждающийся всем этим Страдзинский брал что-то в баре, когда на соседний высокий табурет забралась Анечка и заговорила с той обезоруживающей смесью задушевности и наивности, что исключает всякое сопротивление.

- Ты очень влюбл¬ен? - вкрадчиво спросила она.

- Я!? - Страдзинский был несколько ошарашен, - да нет, умеренно.

- А ты очень расстроился, что Люба уехала?

- Совсем не расстроился. Я от нее слегка устал, - Рома с удивлением обнаружил, что из непонятных резонов говорит правду.

- Почему? - смешала Анечка удивление с разочарованием.

- Не знаю, скучно мне с ней. Понимаешь, она... ну, не знаю, как это сказать... Люба, она, славный, милый человечек, но совершенно не нашего круга, - сказал-таки Страдзинский высокомерную гадость.

- Почему не нашего? Она же начитанная и вообще... - совершенно неизвестно, отчего Анечка решила, что Люба начитана, но, сообщив эту волнующую новость, она вдруг разозлилась, предчувствуя крушение своих заботливо составленных романтических бредней. - Да выдумываешь ты все! Просто боишься увлечься!

- Вполне возможно. Слушай, пошли обратно, а Стас меня сейчас ¬укусит.

- Ничего, ему полезно, - обиженно проговорила Аня.

- Да?..

- А она тебя любит? - Аня вдруг перестала обижаться.

- Вроде, да.

- Везет тебе.

- Да брось ты. Любой мужчина моего возраста превосходно знает, как влюбить в себя девушку, по крайней мере теоретически. Мне, правда, всегда не хватает целеустремл¬енности - она вообще в число моих пороков не входит.

- Пороков?

К стойке, не выдержав характера, подошел Стас, прихвативший с собой для прикрытия Борю.

- Ну, если это и достоинство, то больно суетливое, до порочности.

- Перестань морочить мне голову! - возмутилась наконец Аня, - это ты не целеустремленный? Ты вообще хоть немного слушаешь, что нес¬ешь!?

- Ладно, ты приперла меня к стенке, придется признаться, - Рома таинственно понизил голос, - раскрою тебе эту жуткую тайну (как там у Довлатова?): я человек порядочный, и признаюсь в этом без всякого стеснения, потому что порядочных людей женщины не любят.

- Это тебя женщины не любят!!? - вскричала она.

- Анечка, солнышко, ну с кем ты разговариваешь? - ласково спросил Боря, - человек пребывает в состоянии эротической эйфории.

- При чем здесь оргазм?

- Примитив ты все-таки Ромка...

- Кстати, - придумал реплику Стас, - Тонька послезавтра приезжает.

- Да? - радостно спросил Рома, - с маленьким?

- Куда она сейчас без него?

- Ой, а ты маленького видел? - расцвела глазами Анечка, - а сколько ему уже?

- Месяца четыре, что ли?.. - неуверенно сказал Стас, вынырнув из арифметики.

- Муж тоже приедет?

- Нет, кажется одна.

- Так я его ни разу и не видел, - улыбнулся Рома.

- Ничего интересного, - подошедший к стойке Илья опустил на нее стакан и провернул его в руке, - бык быком.

Позже, когда они гурьбой возвращались по пляжу, и скрипел под башмаками песок, и подмигивали щедро расплесканные по небу звезды, и глуповатый прибой с привычным трудолюбием терся о берег, Рома все еще расслабленно размышлял о приятных и нежных вещах: о том, что нынешнее лето последнее или одно из последних и что скоро, очень скоро, через год или два, они начнут приезжать сюда с семьями и детьми. Он представлял, как будут они гулять по Юрьевскому, толкая перед собой коляски и беседуя о прорезавшихся зубах, представлял, как растущие дети будут строить на пляже замки из мокрого песка, а их родители станут пить водку только под добротный шашлык. И то, что Страдзинского уже не пугало это, приближало и шашлык, и песочные замки на расстояние вытянутой руки.

Следующим предночьем они снова пили чай на упомянутой выше веранде,. Особый уют придавала сгустившая уже темнота, непривычно по-южному непроглядная, и Светин, невзирая на теплый вечер, грубый с воротом свитер.

Немного выводил Рому из равновесия Борин спортивный костюм. Отродясь не носил тот никаких спортивных костюмов, а тут еще вдобавок к загадочной перемене на фиолетовой груди у него темнело внушительное жирное пятно. Страдзинский, отчаявшись избегать притягательности многохвостой кляксы, развернулся к Боре спиной и стал смотреть на горячащегося Стаса.

Горячился он о завтрашней поездки в Ревель, в чем, как ни удивительно, был заводилой, в эту самую минуту с особенным ожесточением набрасываясь на Борю.

- Ребята, это бред - ехать в Ревель без ночевки, - отбивался Боря.

- Захотим, останемся, - напирал Стас.

"Ни хрена у тебя не выйдет", - пророчески подумал Боря, глянув мимоходом на Анечку. Кроме того, он сговорился встретиться с прошлосубботней барышней на дискотеке, а безноч¬евочное ревельское турне и в самом деле представлялось ему затеей неумной.

Определенно ехал уже Рома и, соответственно, Люба, не прочь был перенести в Ревель свои с Машей выходные Илья, в общем-то хотела поехать Света, но уж никак не пятой в стасовском сто девяностом "Мерседесе".

Еще минут пятнадцать вяло поддерживаемый Стас бесплодно пытался добыть вторую машину. Собственно, и он руководствовался больше добросовестностью, будучи не хуже других знакомым с Бориным упрямством. ¬

- Рома, мы к тебе заедем часам к восьми, - смирился, наконец, Стас.

- Хорошо... ¬¬ мое¬! А сколько время!?

- Десять, - глянул Боря лениво на часы.

- Фью-ю, - присвистнул Рома, - я побежал, - и, прощально разворачиваясь на пороге, не удержался, последний раз взглянув на темнеющее пятно.

Они встретились на полдороги. Люба, съежившись и изогнув спину холмом, выглядела только что промокшей до нитки под ледяным октябрьским ливнем. И жалкое это зрелище кольнуло Страдзинского, засадив в него сотню омерзительных иголок.

- Привет.

- Привет, - она увидела его, но не распахнулась ожидаемо навстречу.

- Пошли?

Люба кивнула покорной головой и, развернувшись, зашаркала рядом с ним, все также сжимаясь в несчастный клубочек.

- Давно меня ищешь?

- Нет, не очень, - бесцветно ответила она.

Зел¬еная полоска света от изящного фонарика, прилепившегося над дверью ползущего мимо домика, коснулась ее щеки, и Рома увидел устремл¬енный к земле уголок рта и нижнюю губу, слегка прикрывавшую верхнюю.

- Обиделась?

- Нет, - сказала она, всем своим видом показывая, что совсем, совсем не обиделась.

- Мы у Светки сидели[#188]

- Да, я проходила мимо, слышала голоса.

- Чего не зашла?

- Не знаю, неудобно как-то...

- Господи, чего ж здесь неудобного?

Люба слабо повела плечиком, показывая, что и этого она не знает. Какой-то припадочный пес бросился, заливаясь истеричным лаем, на сетчатые ворота. Люба испуганно вздрогнула, прильнув к нему на секунду. Рома обнял ее со всей доступной ему нежностью - она, подчиняясь, придвинулась.

- Люба, у тебя вс¬¬ в порядке?

- Да.

- Ты выглядишь совершенно несчастной.

- Знаешь, когда я тебя искала, мне вдруг показалось, что меня все бросили, что я никому не нужна... Ой, какая я дура...

- Не то слово, зайка, не то слово.

Она сумела наконец расслабиться, только в ту секунду, когда они уже вошли в дом, и он поцеловал ее, освещенную слабым светом вдрызг запыленной лампы, в первый раз.