Чтение 6–й страницы книги ~Зона~

- Премного благодарен, - сказал Алиханов.

Через пять минут Тонечка сунула ему бутылку вина, обернутую клубной
афишей.

Он вышел. Грохнула дверь за спиной. Мгновенно исчезла с забора неле-
пая, длинная тень Алиханова. И вновь темнота упала под ноги.

Надзиратель положил бутылку в карман. Афишу он скомкал и выбросил.
Было слышно, как она разворачивается, шурша.

Когда Борис снова шел мимо вольеров, псы опять зарычали.

На питомнике было тесно. В одной комнате жили инструкторы. Там висели
диаграммы, графики, учебные планы, мерцала шкала радиоприемника с изоб-
ражением кремлевской башни. Рядом были приклеены фотографии кинозвезд из
журнала "Советский экран". Кинозвезды улыбались, чуть разомкнув губы.

Борис остановился на пороге второй комнаты. Там на груде дрессировоч-
ных костюмов лежала женщина. Ее фиолетовое платье было глухо застегнуто.
При этом оно задралось до бедер. А чулки были спущены до колен, Во\осы
ее, недавно обесцвеченные пергидролем, темнели у корней. Алиханов подо-
шел ближе, нагнулся.

- Девушка, - сказал он.

Бутылка "Пино-гри" торчала у него из кармана.

- Ой, да ну иди ты! - Женщина беспокойно заворочалась в полусне.

- Сейчас, сейчас, все будет нормально, - шептал Алиханов, - все будет
о'кей...

Борис прикрыл настольную лампу обрывком служебной инструкции. Припом-
нил, что обоих инструкторов нет. Один ночует в казарме. Второй ушел на
лыжах к переезду, где работает знакомая телефонистка...

Дрожащими руками он сорвал красную пробку. Начал пить из горлышка.
Затем резко обернулся - вино пролилось на гимнастерку. Женщина лежала с
открытыми глазами. Ее лицо выражало чрезвычайную сосредоточенность. Нес-
колько секунд молчали оба.

- Это что? - спросила женщина. В голосе ее звучало кокетство, подав-
ляемое нетрезвой дремотой.

- "Пино-гри", - сказал Алиханов.

- Чего? - удивилась женщина.

- "Пино-гри", розовое крепкое, - добросовестно ответил надзиратель,
исследуя винную этикетку.

- Один говорил тут - пожрать захвачу...

- У меня нет, - растерялся Алиханов, - но я добуду... Как вас зовут?

- По-разному... Мамаша Лялей называла. Женщина одернула платье.

- Чулок у меня все отстЯгивается. Я его застЯгиваю, а он все отстЯги-
вается да отстЯгивается... Ты чего?

Алиханов шагнул, наклонился, содрогаясь от запаха мокрых тряпок, вод-
ки и лосьона.

- Все нормально, - сказал он.

Огромная янтарная брошка царапала ему лицо.

- Ах ты, сволочь! - последнее, что услышал надзиратель...

Он сидел в канцелярии, не зажигая лампы. Потом выпрямился, уронив ру-
ки. Звякнули пуговицы на манжетах.

- Господи, куда я попал, - выговорил Алиханов, - куда я попал?! И чем
все это кончится?!..

Невнятные ускользающие воспоминания коснулись Алиханова.

...Зимний сквер, высокие квадратные дома. Несколько школьников окру-
жили ябеду Вову Машбица. У Вовы испуганное лицо, нелепая шапка, рейту-
зы...

Кока Дементьев вырывает у него из рук серый мешочек. Вытряхивает на
снег галоши. Потом, изнемогая от смеха, мочится... Школьники хватают Во-
ву, держат его за плечи... Суют голову в потемневший мешок... Мальчик
уже не вырывается. В сущности, это не больно...

Школьники хохочут. Среди других - Боря Алиханов, звеньевой и отлич-
ник...

...Галоши еще лежат на снегу, такие черные и блестящие. Но уже видны
разноцветные палатки спортивного лагеря за Коктебелем. На веревках су-
шатся голубые джинсы. В сумерках танцуют несколько пар. На песке стоит
маленький черный и блестящий транзистор.

Борис прижимает к себе Галю Водяницкую. На девушке мокрый купальник.
Кожа у нее горячая, чуть шершавая от загара. Галин муж, аспирант, сидит
на краю волейбольной площадки. Там, где место для судей. В его руке бе-
леет свернутая газета.

Галя - студентка индонезийского отделения. Она шепотом произносит не-
понятные Алиханову индонезийские слова. Он, тоже шепотом, повторяет за
ней:

- Кером даш ахнан... Кером ланав... Галя прижимается к нему еще тес-
нее.

- Ты можешь не задавать вопросов? - говорит Алихаков. - Дай руку!

Они почти бегут с горы, исчезают в кустах. Наверху - бесформенный си-
луэт аспиранта Водяницкого. Потом - его растерянный окрик:

- Э.э?!..

Воспоминания Алиханова стали еще менее отчетливыми. Наконец замелька-
ли какие-то пятна. Обозначились яркие светящиеся точки. Похищенные у от-
ца серебряные монеты... Растоптанные очки после драки на углу Литейного
и Кирочкой... И брошка, ослепительная желтая брошка в грубом, анодиро-
ванном корпусе.

Затем Алиханов снова увидел квадрат волейбольной площадки, белеющий
на фоне травы. Но теперь он был собой, и женщиной в мокром купальнике, и
любым посторонним. И даже хмурым аспирантом с газетой в руке...

Что-то неясное происходило с Алихановым. Он перестал узнавать
действительность. Все близкое, существенное, казавшееся делом его рук,
представлялось теперь отдаленным, невнятным и малозначительным. Мир су-
зился до размеров телеэкрана в чужом жилище.

Алиханов перестал негодовать и радоваться. Он был убежден, что пере-
мена в мире, а не в его Душе.

Ощущение тревоги прошло. Алиханов бездумно выдвинул ящик письменного
стола. Обнаружил там хлебные корки, моток изоляционной ленты, пачку ва-
нильных сухарей. Затем - мятые погоны с дырочками от эмблем. Две разби-
тые елочные игрушки. Гибкую коленкоровую тетрадь с наполовину вырванными
листами. Наконец - карандаш.

И тут Алиханов неожиданно почувствовал запах морского ветра и рыбы.
Услышал довоенное танго и шершавые звуки индонезийских междометий. Разг-
лядел во мраке геометрические очертания палаток. Вспомнил ощущение горя-
чей кожи, стянутой мокрыми, тугими лямками...

Алиханов закурил сигарету, подержал ее в отведенной руке. Затем круп-
ным почерком вывел на листе из тетради:

"Летом так просто казаться влюбленным. Зеленые теплые сумерки бродят
под ветками. Они превращают каждое слово в таинственный и смутный
знак..."

За окном начиналась метель. Белые хлопья косо падали на стекло из
темноты.

- Летом так просто казаться влюбленным, - шептал надзиратель,

Полусонный ефрейтор брел коридором, с шуршанием задевая обои.

"Летом так просто казаться влюбленным..." Алиханов испытывал тихую
радость. Он любовно перечеркнул два слова и написал:

"Летом... непросто казаться влюбленным..." Жизнь стала податливой. Ее
можно было изменить движением карандаша с холодными твердыми гранями и
рельефной надписью - "Орион"...

- Летом непросто казаться влюбленным, - снова и снова повторял Алиха-
нов...

В десять часов утра его разбудил сменщик. Он пришел с мороза, красно-
лицый и злой.

- Всю ночь по зоне бегал, как шестерка, - сказал он, - это - чистый
театр... Кир, поножовщина, изолятор набит бакланьем...

Алиханов тоже достал сигарету и пригладил волосы. Целый день он про-
ведет в изоляторе. За стеной будет ходить из угла в угол рецидивист Ана-
ги, позвякивая наручниками...

- Обстановка напряженная, - говорил сменщик, раздеваясь. - Мой тебе
совет - возьми Гаруна. Он на третьем блокпосту. Спокойнее, когда пес ря-
дом...

- Это еще зачем? - спросил Алиханов.

- То есть как? Может, ты Анаги не боишься?

- Боюсь, - сказал Алиханов, - очень даже боюсь... Но все равно Гарун
страшнее...

Накинув телогрейку, Алиханов пошел в столовую.

Повар Балодис выдал ему тарелку голубоватой овсяной каши. На краю
желтело пятнышко растаявшего масла.

Надзиратель огляделся.

Выцветшие обои, линолеум, мокрые столы...

Он захватил алюминиевую ложку с перекрученным стеблем. Сел лицом к
окну. Вяло начал есть. Тут же вспомнил минувшую ночь. Подумал о том, что
ждет его впереди... И спокойная торжествующая улыбка преобразила его ли-
цо.

Мир стал живым и безопасным, как на холсте. Он приглядывался к надзи-
рателю без гнева и укоризны.

И казалось, чего-то ждал от него...

11 марта 1982 года. Нью-Йорк

Простите, что задержал очередную главу. Отсутствие времени стало кош-
маром моей жизни. Пишу я только рано утром, с шести и до восьми. Дальше
- газета, радиостанция "Либерти"... Одна переписка чего стоит. Да еще -
младенец... И так далее.

Развлечение у меня единственное - сигареты. Я научился курить под ду-
шем...

Однако вернемся к рукописи. Я говорил о том, как началась моя злос-