на дне, с разинутой пастью, крокодил следит из-под нахлобученных век за его
полетом; как всегда спасает пробуждение. Крокодил взорвался на солнце. Джоул
моргал, сглатывал горечь с языка и не шевелился. Необъятная кровать со
столбами для балдахина и грубо вырезанными на высоком палисандровом
изголовье разнообразными фруктами душила мягкостью, тело его тонуло в
перяном лоне. Хотя он спал нагишом, под легкой простыней, она томила, как
шерстяное одеяло.
сухой, ветреный, очень похожий на хлопанье птичьих крыльев; перевернувшись,
он догадался, что этот звук и разбудил его.
комнату резкий солнечный свет. Между окнами стояла женщина. Она не замечала
Джоула; она смотрела на старинное бюро у противоположной стены: на верху
его, на лаковой шкатулке, неподвижно, как чучело, сидела птица, голубая
сойка. Женщина повернулась и затворила окно; потом бочком, жеманными шажками
стала подбираться к сойке.
странным осколком сновидения. Мускулы у него на животе напряглись: женщина
подкрадывалась к бюро, а птица простодушно суетилась, прыгала, дергая
блестящей синей головой, и вдруг, когда женщина уже могла достать ее,
захлопала крыльями, перелетела через кровать и опустилась на стул, где со
вчерашней ночи валялась одежда Джоула. И нахлынули ночные впечатления:
повозка, сестры, крошка негр в котелке. И женщина эта, жена отца, ее звали
мисс Эйми. Вспомнил, как вошел в дом, как спотыкался, то ли в зале, то ли в
просторном коридоре, при свете свеч, гонявших тени по стенам, как мисс Эйми,
приложив палец к губам и крадучись по-воровски, вела его вверх по изогнутой,
застланной ковром лестнице в другой коридор и к его комнате; все впечатления
сохранились в лунатической лоскутной разрозненности, поэтому сейчас, когда
мисс Эйми стояла перед бюро и разглядывала птицу на новом насесте, чувство
было такое, будто он видит ее впервые. Платье на ней было из почти
прозрачной серой материи, на левой руке, неизвестно зачем, - шелковая серая,
в тон, перчатка, и руку эту она держала чашечкой, будто увечную. В
неопрятных блекло-каштановых косах вилась растрепанная седая прядь. Сама она
была хрупкая, тонкокостая, и глаза на узком нежном лице чернели, как две
изюмины.
камину в другом конце громадной комнаты и, причудливо вывернув руку, взяла
железную кочергу. Сойка прыгала по ручке кресла и поклевывала рубашку
Джоула. Мисс Эйми поджала губы и пятью быстрыми дамскими кокетливыми
шажками...
сойка вырвалась, очертя голову подлетела к окну, закричала, забилась о
стекло, а потом упала на пол, побежала ошалело, скребя раскинутыми крыльями
по ковру.
выяснить, как на него подействовал весь этот переполох. Он услышал ее шаги и
звук тихо закрывшейся двери.
брюки. Чемодана нигде не было; может быть, он оставил его в повозке.
Причесался, сполоснул лицо в раковине, вделанной в мраморный столик возле
палисандровой кровати. Ковер со сложным восточным узором, грязный и местами
плешивый, покалывал босые подошвы. Воздух в комнате был спертый, затхлый;
пахло старой мебелью и из камина давно остывшими зимними топками; пыль
кружилась, как мошкара, в лучах солнца, и, до чего бы ни дотронулся Джоул,
всюду оставался пыльный след: на бюро, на шифоньерке, на умывальном столике.
Этой комнатой явно не пользовались много лет; свежими здесь были только
простыни, да и те - пожелтелые.
словно зацепившись за паутину. Он поймал его, отнес к бюро и положил в
лаковую шкатулку, обитую изнутри красным плюшем; ему пришло в голову, что
неплохо бы спрятать сюда и патрон Сэма Редклифа. Джоул был большой любитель
всякого рода сувениров, хранил и регистрировал разные пустяки. У него
собралось много замечательных коллекций, и он с болью оставил их в
Нью-Орлеане, послушавшись Эллен. И фотографии из журналов, и заграничные
монеты, и книги, и камни - ни одной пары похожих, - и чудесное собрание,
которое он обозначил просто "разное": перо и патрон были бы там кстати.
Может быть, Эллен пришлет ему эти вещи почтой, а может, он все начнет
сначала или же...
папа, отец, мистер Сансом? Привет? Обняться, пожать руку, поцеловать? Ну
почему он не почистил зубы, почему пропал майоров чемодан с чистой рубашкой?
Он быстро завязал шнурок бантиком, крикнул: "Да?" - и выпрямился, готовясь
произвести самое лучшее, самое мужественное впечатление.
перчатке другой рукой; она приветливо кивнула, направилась к нему, и он
заметил у нее намечающиеся пушистые усики.
разочарован, но вместе с тем почему-то ощутил облегчение.
руку. Покачала головой, прошла мимо и остановилась перед окном, спиной к
Джоулу.
руки в карманы.
более веселую встречу. - Голос ее звучал жеманно, утомленно и напоминал
шипение спускаемого воздушного шарика. - Но это даже к лучшему: понимаешь,
бедное дитя страдает астмой, вчера у него был ужасный приступ. Он
рассердится, что я не сказала ему о твоем приезде, но лучше ему посидеть в
комнате - хотя бы до ужина.
каком-то двоюродном брате, а одна из сестер, Флорабела, - о кузене
Рандольфе. Во всяком случае, судя по словам Эйми, Рандольф должен быть
мальчиком примерно его возраста.
повернувшись к нему. Резкий солнечный свет подчеркивал ее бледность, а ее
крохотные глаза теперь смотрели на Джоула пристально, с настороженностью.
Лицо ее было как бы не в фокусе - как будто под нерасполагающей маской
глупого жеманства жила и хотела объявиться совсем другая личность; в минуты,
когда она забывала следить за собой, в расплывчатости этой угадывались
смятение, паника, и речь ее звучала так, как будто она не вполне уверена в
том, что означает каждое слово.
Ночевка в кафе дорого стоила.
мальчик, бережливый? - И вдруг с раздражением спросила: Почему ты мнешься?
Тебе надо в одно место?
Нет.
приспособлений. Но там, - она кивнула на умывальник, - в нижнем отделении
для тебя стоит ночной горшок.
и другие приманивают мошек, но все-таки, ты что предпочтешь?
они напоминали о Секретной девятке Сент-Дивал-стрит, уличном клубе сыщиков,
которого он был казначеем и официальным историком. И он вспомнил собрания
клуба, когда в бутылках из-под кока-колы горели длинные свечи, украденные в
магазине мелочей, и Высший агент номер один Сэмми Силверстайн использовал
старую коровью кость в качестве председательского молотка.
объяснила она, пока он выполнял ее просьбу, - а в комнату залетела птица;
так неприятно... тебя не разбудили?
скрестила ноги, тонкие, как спички; на ней были белые туфли без каблуков,
вроде тех, что носят больничные сестры. - Да, утро кончилось, и опять жара.
Какое неприятное время - лето.
враждебности, а только некоторую неловкость. Вообще женщины ее возраста -
между сорока пятью и пятьюдесятью - были с ним довольно ласковы, и он
воспринимал их симпатию как должное; если же, в редких случаях, расположения
не возникало, он знал, с какой легкостью может его добиться: улыбка,
печальный взгляд, тонкий комплимент:
кузен Рандольф: на этой самой кровати. И Анджела Ли, мать Рандольфа...
красавица... родом из Мемфиса... здесь умерла... всего несколько лет назад.
С тех пор мы комнатой не пользовались. - Она вдруг вскинула голову, словно
услышав далекий звук; прищурилась, потом совсем закрыла глаза. - Ты,
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Никитин Юрий
Прозоров Александр
Каргалов Вадим