зами полки. Вскочил, выдернул сразу несколько книг. Оказалось, что
это два тома "Путешествий" капитана Головнина, изданные в 1819 году,
и сразу три "Робинзона". Один был совсем старинный - 1789 года и на-
зывался почему-то "Новый Робинзон". Второй носил название "Робин-
зон-младший". На титульном листе стоял 1853 год, и Журка вспомнил,
что, кажется, в этом году произошло Синопское сражение. Третий Ро-
бинзон оказался самым молодым-тридцатых годов нашего века. Зато он
был самый толстый, и Журка с восторженной дрожью увидел, что там не
только всем известные приключения на необитаемом острове. Там еще и
вторая часть - дальнейшие путешествия Робинзона. Журка даже и не
знал, что есть на свете такая книга...
тели в комнату холодные брызги. Упали на желтые страницы "Прелюбо-
пытнейших Повъствованiй о Кораблекрушенiяхъ, Зимованiяхъ и Пожарахъ,
случившихся на моръ..." Журка машинально отодвинулся и даже не по-
нял, что начался дождь. Это брызгали волны, хлопали паруса и шумели
ветры... Вошла мама.
самой головой. Он и сейчас ответил:
от такой нелепой случайности может быть большая беда.
Журку, улыбнулась и спросила:
души, когда думаешь, что, может быть, эту книгу читал в палатке под
Измаилом Суворов или в селе Михайловском Пушкин. Вот эти самые стра-
ницы. Эти самые буквы. И книги рассказывали им то же самое, что ему,
Журке. Они были как люди, которые за одну руку взяли Журку, а за
другую тех, кто жил сто и двести лет назад. Тех, кто ходил в атаку
под Бородином, писал гусиными перьями знаменитые поэмы, дрался
стальными блестящими шпагами на дуэлях и мотался на скрипучих фрега-
тах среди штормовых волн Южного океана. У неоткрытых еще островов.
Эта жизнь приблизилась к Журке, стала настоящей. И у Журки холодела
спина.
"Они живые". Но отчего-то застеснялся.
не расспрашивать. И пошла по своим делам. Дел-то было ой-ей-ей
сколько...
вид книгу с золотыми узорами на корешке. Это оказались "Три мушкете-
ра". Не такое старинное издание, как другие, хотя тоже с "ятями" и с
твердыми знаками в конце слов. Отпечатанное на гладкой бумаге и со
множеством рисунков. Журка обрадовался "Мушкетерам" - это были ста-
рые друзья-начал перелистывать, разглядывая картинки...
ке неинтересными, то "Мушкетеров" он все равно пролистает до конца.
ления на открытках, на конверте было выведено:
ся, а задрожал от непонятной тревоги. Оглянулся на прикрытую дверь,
подошел к окну. Суетливо дергая пальцами, оторвал у конверта край.
Развернул большой тонкий лист...
сбереги их, родной мой, и придет время, когда они станут твоими
друзьями. Я это знаю, потому что помню, как ты слушал истории о пла-
ваниях Беринга и Крузенштерна и как однажды пытался сочинить стихи
про Галактику (помнишь?). Ты их еще сочинишь.
из-за разных нелепостей мы виделись так редко. В эти дни я все время
вспоминаю тебя. Чаще всего, как мы идем по берегу Каменки и я расс-
казываю тебе про свое детство и большого змея.
опять маленький, и он тащит меня в легкой тележке сквозь луговую
траву, и я вот-вот взлечу за ним.
далекие края и когда-нибудь вернется. И его бумага будет пахнуть со-
леными брызгами моря и соком тропических растений. Наверно, потому я
к старости и стал собирать эти книги: мне казалось, что они пахнут
так же.
Просто приходит время, когда лопается нить, которая связала тебя с
крылатым змеем. Но змей вернулся, я оставляю его тебе. Может быть,
он поможет тебе взлететь.
многие, даже твоя мама, скажут, наверно: жизнь у него не удалась.
Это неправда! И ты про это не думай. Ты вспоминай, как мы расклеива-
ли в твоем альбоме марки, говорили о кораблях и созвездиях, а вече-
рами смотрели на поезда.
если страшно - преодолеешь. Самое трудное знаешь, что? Когда ты счи-
таешь, что надо делать одно, а тебе говорят: делай другое. И говорят
хором, говорят самые справедливые слова, и ты сам уже начинаешь ду-
мать: а ведь, наверно, они и в самом деле правы. Может случиться,
что правы. Но если будет в тебе хоть капелька сомнения, если в са-
мой-самой глубине души осталась крошка уверенности, что прав ты, а
не они, делай по-своему. Не оправдывай себя чужими правильными сло-
вами.
мешь. Ты у меня славный, умница. Жаль, что я тебя, кажется, больше
никогда не увижу.
чать. Будто рвется нить. Ну, ничего...
занули тоска и одиночество, которые рвались из этого письма. И лю-
бовь к нему, к Журке, о которой он не знал. И ничего нельзя уже было
сделать - ни ответить лаской, ни разбить одиночество...
понял все. В дедушкиных словах (будто не написанных, а сказанных
негромким хрипловатым голосом) были не только печаль и любовь. Была
еще гордость.
дость...
Письмо было только ему. Одному-единственному. Он не хотел сказать о
нем даже маме. Не потому, что здесь какая-то тайна, а просто они с
дедом всегда говорили один на один, и сейчас был последний разго-
вор.потому, что здесь какая-то тайна, а просто они с дедом всегда
говорили один на один, и сейчас был последний разговор.
кому подоконнику. Журка поймал несколько капель, провел мокрыми ла-
донями по лицу. Вытер его рукавом.