бесследно исчезнуть. Более нелепого путешествия не знал мир.
Через год и два месяца, окончательно испортив себе желудок
обезьяньим мясом и супом из змей, Урсула произвела на свет
сына, все части тела у которого были вполне человеческими.
Из-за того, что ноги у нее опухли, а вены на них вздулись, как
пузыри, ей пришлось пролежать добрую половину похода в гамаке,
подвешенном к палке, которую двое мужчин тащили на плечах.
Ребятишки переносили тяготы пути лучше, чем их родители, и
большую часть времени беспечно резвились, хотя вид у них был
жалкий -- глаза запали, животы вздулись. Однажды утром, после
почти двухлетних скитаний, путникам довелось стать первыми
смертными, увидевшими западный склон горного хребта. С покрытой
облаками вершины они созерцали необъятное, изрезанное реками
пространство -- огромную долину, расстилавшуюся до другого края
света. Но к морю они так и не вышли. Проблуждав несколько
месяцев по болотам, уже давным-давно не встречая на своем пути
ни одной живой души, они как-то ночью расположились лагерем на
берегу каменистой реки, вода в которой была похожа на застывший
поток жидкого стекла. Много лет спустя, во время второй
гражданской войны, полковник Аурелиано Буэндиа, собираясь
захватить врасплох гарнизон Риоачи, пытался пройти к ней по тем
же местам и через шесть дней понял, что его попытка --
чистейшее безумие. Однако хотя в ту ночь, когда был раскинут
лагерь у реки, спутники его отца и смахивали на потерпевших
кораблекрушение, но за время перехода их войско увеличилось в
числе, и все его солдаты намеревались дожить до глубокой
старости (что им и удалось). Ночью Хосе Аркадио Буэндиа
приснилось, будто на месте лагеря поднялся шумный город и стены
его домов сделаны из чего-то прозрачного и блестящего. Он
спросил, что это за город, и услышал в ответ незнакомое,
довольно бессмысленное название, но во сне оно приобрело
сверхъестественную звучность: Макондо. На следующий день он
убедил своих людей, что им никогда не удастся выйти к морю.
Приказал валить деревья и расчистить в самом прохладном месте
возле реки поляну, на ней они и основали селение.
домах с прозрачными стенами до тех пор, пока не увидел лед. Тут
он решил, что постиг глубокий смысл пророческого сновидения: им
следует как можно скорее наладить производство ледяных кирпичей
из такого доступного материала, как вода, и построить всем
новые жилища. Тогда Макондо из раскаленного горнила, где от
жары перекашиваются щеколды и оконные петли, превратится в
город вечной прохлады. И если Хосе Аркадио Буэндиа не
упорствовал в своем намерении создать фабрику льда, то лишь
потому, что был в то время всецело поглощен воспитанием
сыновей, особенно Аурелиано, проявившего с первого же дня
редкие способности к алхимии. В лаборатории снова закипела
работа. Перечитывая заметки Мелькиадеса, теперь уже спокойно,
без того возбуждения, которое вызывает новизна, отец и сын
настойчиво и терпеливо пытались выделить золото Урсулы из
прикипевшей ко дну котелка массы. Младший Хосе Аркадио почти не
принимал участия в этой работе. Пока его отец предавался душой
и телом своим занятиям у горна, его своенравный первенец, и
прежде очень крупный для своего возраста, превратился в рослого
юношу. Голос у него огрубел. Подбородок и щеки покрылись
молодым пушком. Однажды Урсула, войдя в комнату, где он
раздевался перед сном, ощутила смешанное чувство стыда и
жалости: после мужа сын был первым мужчиной, которого ей
довелось видеть обнаженным, и он был так хорошо снаряжен для
жизни, что она даже испугалась. В Урсуле, беременной уже
третьим ребенком, снова ожили страхи, некогда мучившие
новобрачную.
веселая, задорная, бойкая на язык, она помогала Урсуле по
хозяйству и умела гадать на картах. Урсула поделилась с ней
своей тревогой. Необычайное развитие сына казалось ей чем-то
столь же противоестественным, как поросячий хвост ее
родственника. Женщина залилась неудержимым смехом, он звенел по
всему дому, словно хрустальный колокольчик. "Как раз наоборот,
-- сказала она. -- Он будет счастливым".
своего предсказания, она принесла колоду карт и заперлась с
Хосе Аркадио в кладовой возле кухни. Неторопливо раскладывая
карты на старом верстаке, она болтала о том о сем, пока парень
стоял рядом, не столько заинтересованный всем этим, сколько
утомленный. Вдруг гадалка протянула руку и коснулась его. "Ух
ты!" -- воскликнула она с неподдельным испугом и больше не
могла произнести ни слова.
мягкими, как губка, его охватил изнуряющий страх, он с трудом
сдерживал слезы. Женщина ничем его не поощрила. Но он всю ночь
искал ее, всю ночь чудился ему запах дыма, который исходил от
ее подмышек: этот запах, казалось, впитался в его тело. Ему
хотелось быть все время с ней, хотелось, чтобы она была его
матерью, и чтобы они никогда не выходили из кладовой, и чтобы
она говорила ему "ух ты!", и снова трогала его, и снова
говорила "ух ты!". Наступил день, когда он не смог больше
выносить это мучение и отправился к ней домой. Визит был очень
церемонный и непонятный -- за все время Хосе Аркадио ни разу не
открыл рта. Сейчас он ее не желал. Она казалась ему совсем
непохожей на тот образ, который ее запах вызывал в нем, словно
то была вовсе не она, а кто-то другой. Он выпил кофе и,
совершенно подавленный, ушел домой. Ночью, терзаясь
бессонницей, он снова испытал страстное и грубое томление, но
теперь он желал не ту, что была с ним в кладовой, а ту, которая
вечером сидела перед ним.
Аркадио к себе и под предлогом, что хочет научить юношу одному
карточному фокусу, увела его из комнаты, где сидела со своей
матерью, в спальню. Здесь она с такой бесцеремонностью
прикоснулась к нему, что он содрогнулся всем телом, но
почувствовал разочарование и страх, а не наслаждение. Потом
сказала, чтобы он пришел к ней ночью. Хосе Аркадио обещал,
просто желая поскорее вырваться от нее, -- он знал, что не в
силах будет прийти. Однако ночью в своей жаркой постели он
понял, что должен пойти к ней, хоть и не в силах это сделать.
Ощупью одеваясь, он слышал в темноте ровное дыхание брата,
сухой кашель отца в соседней комнате, задыхающееся кудахтанье
кур во дворе, жужжание москитов, барабанный бой своего сердца
-- весь этот беспорядочный шум мира, раньше не привлекавший его
внимания. Потом он вышел на спящую улицу. Он желал всей душой,
чтобы дверь оказалась запертой на щеколду, а не просто
прикрытой, как ему обещали. Но она была не заперта. Он толкнул
ее кончиками пальцев, и петли издали громкий заунывный стон,
который ледяным эхом отозвался у него внутри. Боком, стараясь
не шуметь, он вошел в дом и сразу почувствовал тот запах. Хосе
Аркадио находился еще в первой комнате, где братья женщины
обычно подвешивали на ночь свои гамаки; в каких местах висели
эти гамаки, он не знал и не мог определить в темноте, поэтому
ему предстояло ощупью добраться до двери в спальню, открыть ее
и взять верное направление, чтобы не ошибиться постелью. Он
двинулся вперед и в то же мгновение налетел на изголовье
гамака, который висел ниже, чем он предполагал. Человек, до сих
пор спокойно храпевший, перевернулся во сне на другой бок и
сказал с некоторым разочарованием в голосе: "Была среда". Когда
Хосе Аркадио толкнул дверь спальни, она заскребла по неровному
полу, и с этим ничего нельзя было поделать. Очутившись в
беспросветном мраке, охваченный тоской и смятением, он понял,
что окончательно заблудился. В тесном помещении спали мать, ее
вторая дочь с мужем и двумя детьми и женщина, которая, видимо,
и не ждала его вовсе. Он мог бы искать ее по запаху, но запах
был повсюду, такой же неуловимый и в то же время определенный,
как тот, что теперь он постоянно носил в себе. Хосе Аркадио
долго стоял неподвижно, в ужасе спрашивая себя, как он оказался
в этой пучине беспомощности, и вдруг чья-то рука, вытянутыми
пальцами ощупывающая тьму, наткнулась на его лицо. Он не
удивился, потому что, сам того не ведая, ждал этого
прикосновения, вверился руке и в полнейшем изнеможении позволил
ей довести себя до невидимой кровати, где его раздели и стали
встряхивать, словно мешок с картошкой, ворочать налево и
направо в непроницаемой темноте, в которой он обнаружил у себя
лишние руки и где пахло уже не женщиной, а аммиаком, и когда он
пытался вспомнить ее лицо, перед ним представало лицо Урсулы;
он смутно ощущал, что делает то, что ему уже давно хотелось
делать, хотя он никогда не думал, что сумеет это делать, он сам
не знал, как это делается, не знал, где у него голова, где
руки, где ноги, чья эта голова, чьи ноги, и чувствовал, что
больше не может, и испытывал страстное, оглушающее желание и
убежать, и остаться навсегда в этой отчаянной тишине, в этом
пугающем одиночестве.
Лукьяненко Сергей
Лукин Евгений
Володихин Дмитрий
Прозоров Александр
Орлов Алекс
Белогорский Евгений