Чтение 6–й страницы книги ~Повесть о любви и суете~

отбеливанию зубов.

Рецепт, однако, требовал дальнейших затрат, и Анна сосредоточилась на
инструкции. Не сработала инструкция как раз по причине полноты счастья, о
чём свидетельствует хоть бы то, что вместе с ним Анна Хмельницкая - безо
всяких стараний - потеряла восемь килограмм.

12. Из доброты, которую рождает печаль

Беда накатилась на неё позапрошлой осенью. Так же нечаянно, как и
первая волна счастья.

Сперва, не оставив записки, повесился доцент Гусев.

Не предупредил даже. Богдана это поразило больше, чем Анну, хотя на
предыдущей неделе в её присутствии отец, наоборот, швырнул в унитаз сигареты
и зарёкся не курить. Тогда же он просил её добыть ему в техникуме наиболее
обстоятельное жизнеописание позднего Гёте.

С усталости на стройке Богдан спутал этого поэта с царским министром
Витте - и выразил недоумение, ибо тот занимался путями сообщения, а Анна -
пищевым хозяйством. Впервые после выхода на пенсию Гусев обхохотался и
напомнил, что Гёте был не министр, хотя тоже - зажиточный и уважаемый
человек. И тоже немец, который родился на территории, ставшей позже частью
бывшей ФРГ, но скончался в пункте, вошедшем в состав бывшей же ГДР. Главное,
впрочем, теперь уже в другом, рассудил Гусев: Гёте долго жил, ясно мыслил,
писал стихи и влюбился в пенсионном возрасте. В бывшую ученицу!

Богдан всё равно не понял связи между немцем и пищевым техникумом. Её,
собственно, и не было. Просто поскольку историческую библиотеку переделали в
частный диспансер по восстановлению волос, доцент выразил надежду, что часть
книг могла осесть в соседнем здании техникума.

Об этом Гусев как раз не рассказал, но и без просьбы о Гёте выражался
необычно. Никого, например, не ругал. Ни конкретно, ни даже в целом. Отметил
только, что - в отличие от мудрого германского поэта - люди недопонимают
ради чего жаждут долголетия. Высказал и другие замечания, которые тоже, как
и готовность читать толстые книги, обрадовали Анну оптимизмом, но после его
самоубийства, напротив, ввергли в горькое замешательство.

Впрочем, больше, чем дочь, Гусев удивил самоубийством Богдана, потому
что втайне от Анны попросил тогда у зятя тысячу рублей на зубные протезы.
Возвратить долг обещал как только бывшая жена откликнется из Марселя на его
недавнее письмо, в котором он в конце концов одобрил её порыв к любви и
просил оказать ему финансовую помощь.

Доценту не повезло не только с перестройкой.

В день похорон с неба лило как из ведра, и поехали на кладбище - в
битом автобусе с фанерным гробом - лишь трое: Богдан, Анна и незнакомая им
девушка с бледным и мягким лицом. Она была одних с Анной лет, назвалась
бывшей студенткой её отца и долго искала потом куда забросить глаза.

Позже они у неё прослезились. Случилось это когда водитель автобуса,
выгружая вместе с могильщиком гроб у размытой дождём ямы, поскользнулся на
разжиженном грунте и с криком "Бля!" уронил наземь свой конец ящика.

Анна тоже всхлипнула и отвернулась. Богдан спрыгнул наземь помогать
мужикам, и втроём они наспех затолкнули Гусева в неглубокую нишу, которую
завалили хлюпкими комьями грязи.

На обратном пути Богдан отжимал в автобусе джинсы и рубаху, а девушки
следили в окно за тем как ничего кроме дождя вокруг не происходит. Анна
упрекала себя за то, что не успела доставить отцу книжку о Гёте и была с ним
всегда неразговорчива. Ещё наказала себе прочесть гётевские стихи самого
позднего периода. И оглядываясь порой на девушку с мягким, всё больше
подозревала, что та - никакая не студентка отца. А если и студентка, то всё
равно лучше, наверное, догадывается отчего Гусев повесился. Хотя теперь это
не имело значения. Не имело значения и её имя, но Анна всё-таки спросила.
Наверно, из доброты, которую рождает печаль.

В отличие от лица, имя у неё оказалось непростым - Виолетта. Как и
место работы - телестудия.

13. Били в голову чтобы было больно

В ту же ночь супруги переселились в гусевскую квартиру - и перед сном,
разглядывая свою давнюю фотографию на стене против родительской кровати, в
которую Анна улеглась с Богданом, она рассудила, что хотя Гусеву было немало
лет, он отчаялся рано, ибо через месяц она закончит техникум и могла бы ему
помогать. И он жил бы ещё и читал умные и толстые книги. Потому что если их
все перестанут читать, то... Что же тогда получится?

Богдан обнял жену и ответил, что никогда её не предаст. Анна не
сомневалась в этом, но всплакнула ещё раз, ибо ей стало тогда особенно
сладко от богдановой любви и особенно печально из-за смерти отца. Но даже
это состояние души не уберегло её от мимолётного кадра с серой тоской забора
и гудящей радостью солнца, в лучах которого какой-то мужчина выдувал себя в
золотой инструмент.

Через несколько дней назрела новая беда.

Богдан вернулся со стройки с разбитым лицом и пожаловался на боль в том
самом месте, где должно было быть ещё одно ребро. Потом объяснил, что для
столярных отделочных работ в общеславянском народном стиле Цфасман нанял
двух громоздких нелегалов, приехавших на заработки из крымской глубинки. Оба
со сросшимися бровями, потому что - жлобы и близнецы.

Узнав, что Богдан - тоже хохол, но из портового города, они зауважали
его и стали матюкаться в адрес России, обвиняя её в том, будто она зажралась
и держит хохлов за "черноту", хотя Севастополя ей уже не видать. Богдан
высказал им своё мнение - и в конце рабочего дня они, потеряв к нему всякое
почтение, долго били его в голову. Чтобы выбить оттуда дурь и ещё чтобы было
больно.

Анна заметила тут, что я прав: больше всего у мужа распухли именно уши
- и смотрелся он хмуро, как сова.

Ночь Богдан не спал. Думал. А утром не смог поднять головы и решил
отлежаться. Потом, когда Анна была в техникуме, он, видимо, изменил этому
плану.

Вернувшись домой, она застала у подъезда милицейскую машину, откуда -
набитой битком - вышли к Анне хромающий капитан милиции и рыхлый мужчина с
чрезмерно трезвыми глазами из фильмов о промышленном шпионаже.

Он дважды ощупал Анну взглядом. Сперва - ровным, а потом - выборочным.
Сделав в уме какие-то заметки, вспомнил наконец, что его зовут Цфасман и
спросил о местопребывании Богдана. Волос у него было мало - все тонкие и
бесцветные. Один-единственный чёрный и толстый рос на носу.

Уже в квартире Цфасман вынул из портфеля сафьяновую коробку, откинул
крышку и перевёл взгляд от бюста Анны на её глаза.

Она не моргнула и сказала, что коробка принадлежит Богдану, но в ней не
хватает двух ножей. Пока капитан записывал про писателя с усами, подарившего
одиннадцать кортиков Богданову отцу, Цфасман вставил, что два из них - по
самую рукоять - сидят в переносицах у крымских нелегалов. В том самом месте,
где сходятся брови. Но что нелегалов - с ножами во лбу - уже отвезли в морг.

Чуть раньше, уже к концу дня, Богдан с этой коробкой объявился,
оказывается, на стройке и сразу же направился к близнецам, с которыми
Цфасман горячо обсуждал общеславянский рисунок пропилочной резьбы по перилам
веранды, почему и не разгадал замысла убийцы. Тем более - с расстояния.
Когда оно сократилось до пятнадцати метров, Богдан остановился, вынул из
коробки два блестящих ножа и заложил их себе между пальцами; один - к
мизинцу, а другой - к большому. Потом опустил коробку в траву и окликнул
крымских нелегалов. Те развернули к нему лица - и Богдан, даже не
прижмурившись, отмашным движением правой кисти выбросил оба снаряда.

Цфасман отвлёкся и пожаловался капитану, что хотя объездил много стран
и посмотрел все главные в мире фильмы, подобного никогда не видел. Умельцев,
которые всаживают ножики, дротики, копья и прочие целевые инструменты точно
в переносицу, можно, мол, встретить среди любого народа. Даже
малоцивилизованного. Но чтоб одним и лёгким движением руки сразу два кортика
- в две разные переносицы?! Такого нигде ещё не было!

Капитан нешумно усомнился в последнем и потребовал у Анны фотографии
Богдана. Она отдала все кроме трёх, которые потом мне и показывала.
Повернувшись к Цфасману и томясь непонятным желанием вырвать чёрный волос на
его носу, она теперь уже сама спросила - куда же делся Богдан?

Ответил капитан. Причём, ответил длинным предложением, в котором
главный глагол употребил в будущем времени. Выразил надежду, что
подозреваемый придёт как раз сюда, потому что, убедившись в ненадобности
контрольных бросков, тот удалился тем особым ленивым шагом, каким
возвращаются только домой.

Тут беда и случилась.

14. Невозвратимость приступа счастья

Богдан не вернулся домой.