Чтение 6–й страницы книги ~На западном фронте без перемен~

- А ну, налетай! Солдату зевать не годится! Мы поражены.

- Вот это да. Кат! И где ты только раздобыл такое? - спрашиваю я.

- Помидор рад был, что я его избавил от хлопот. Я ему за это три кус-
ка парашютного шелка дал. А что, фасоль и в холодном виде еда что надо,
а?

С видом благодетеля он накладывает парнишке порцию и говорит:

- Если заявишься сюда еще раз, в правой руке у тебя будет котелок, а
в левой - сигара или горсть табачку. Понятно?

Затем он оборачивается к нам:

- С вас я, конечно, ничего не возьму.

Катчинский совершенно незаменимый человек, - у него есть какое-то
шестое чувство. Такие люди, как он, есть везде, но заранее их никогда не
распознаешь. В каждой роте есть один, а то и два солдата из этой породы.
Катчинский - самый пройдошливый из всех, кого я знаю. По профессии он,
кажется, сапожник, но дело не в этом, - он знает все ремесла. С ним хо-
рошо дружить. Мы с Кроппом дружим с ним, Хайе Вестхус тоже, можно счи-
тать, входит в нашу компанию. Впрочем, он скорее исполнительный орган:
когда проворачивается какое-нибудь дельце, для которого нужны крепкие
кулаки, он работает по указаниям Ката. За это он получает свою долю.

Вот прибываем мы, например, ночью в совершенно незнакомую местность,
в какой-то жалкий городишко, при виде которого сразу становится ясно,
что здесь давно уже растащили все, кроме стен. Нам отводят ночлег в не-
освещенном здании маленькой фабрики, временно приспособленной под казар-
му. В нем стоят кровати, вернее - деревянные рамы, на которые натянута
проволочная сетка.

Спать на этой сетке жестко. Нам нечего подложить под себя, - одеяла
нужны нам, чтобы укрываться. Плащпалатка слишком тонка.

Кат выясняет обстановку и говорит Хайе Вестхусу:

- Ну-ка, пойдем со мной.

Они уходят в город, хотя он им совершенно незнаком. Через какие-ни-
будь полчаса они возвращаются, в руках у них огромные охапки соломы. Кат
нашел конюшню, а в ней была солома. Теперь спать нам будет хорошо, и
можно бы уже ложиться, да только животы у нас подводит от голода.

Кропп спрашивает какого-то артиллериста, который давно уже стоит со
своей частью здесь:

- Нет ли тут где-нибудь столовой? Артиллерист смеется:

- Ишь, чего захотел! Здесь хоть шаром покати.

Здесь ты и корки хлеба не достанешь.

- А что, из местных здесь никто уже не живет? Артиллерист сплевывает:

- Почему же, кое-кто остался. Только они сами трутся у каждого котла
и попрошайничают.

Дело плохо. Видно, придется подтянуть ремень потуже и ждать до утра,
когда подбросят продовольствие.

Но вот я вижу, что Кат надевает фуражку, и спрашиваю:

- Куда ты, Кат?

- Разведать местность. Может, выжмем что-нибудь.

Неторопливо выходит он на улицу.

Артиллерист ухмыляется:

- Выжимай, выжимай! Смотри не надорвись! В полном разочаровании мы
заваливаемся на койки и уже подумываем, не сглодать ли по кусочку из
неприкосновенного запаса. Но это кажется нам слишком рискованным. Тогда
мы пытаемся отыграться на сне.

Кропп переламывает сигарету и дает мне половину. Тьяден рассказывает
о бобах с салом - блюде, которое так любят в его родных краях. Он клянет
тех, кто готовит их без стручков. Прежде всего варить надо все вместе, -
картошку, горох и сало, - ни в коем случае не в отдельности. Кто-то
ворчливо замечает, что, если Тьяден сейчас же не замолчит, он из него
самого сделает бобовую кашу. После этого в просторном цеху становится
тихо и спокойно. Только несколько свечей мерцают в горлышках бутылок, да
время от времени сплевывает артиллерист.

Мы уже начинаем дремать, как вдруг дверь открывается, и на пороге по-
является Кат. Сначала мне кажется, что я вижу сон: под мышкой у него два
каравая хлеба, а в руке - перепачканный кровью мешок с кониной.

Артиллерист роняет трубку изо рта. Он ощупывает хлеб:

- В самом деле, настоящий хлеб, да еще теплый! Кат не собирается
распространяться на эту тему. Он принес хлеб, а остальное не имеет зна-
чения. Я уверен, что, если бы его высадили в пустыне, он через час уст-
роил бы ужин из фиников, жаркого и вина.

Он коротко бросает Хайе:

- Наколи дров! Затем он вытаскивает из-под куртки сковороду и вынима-
ет из кармана пригоршню соли и даже кусочек жира, - он ничего не забыл.
Хайе разводит на полу костер. Дрова звонко трещат в пустом цеху. Мы сле-
заем с коек.

Артиллерист колеблется. Он подумывает, не выразить ли ему свое восхи-
щение, - быть может, тогда и ему что-нибудь перепадет. Но Катчинский да-
же не смотрит на артиллериста, он для него просто пустое место. Тот ухо-
дит, бормоча проклятия.

Кат знает способ жарить конину, чтобы она стала мягкой. Ее нельзя
сразу же класть на сковородку, а то она будет жесткой. Сначала ее надо
поварить в воде. С ножами в руках мы садимся на корточки вокруг огня и
наедаемся до отвала.

Вот какой у нас Кат. Если бы было на свете место, где раздобыть
что-нибудь съестное можно было бы только раз в году в течение одного ча-
са, то именно в этот час он, словно по наитию, надел бы фуражку, отпра-
вился в путь, и, устремившись, как по компасу, прямо к цели, разыскал бы
эту снедь.

Он находит все: когда холодно, он найдет печурку и дрова, он отыски-
вает сено и солому, столы и стулья, но прежде всего - жратву. Это ка-
кая-то загадка, он достает все это словно из-под земли, как по вол-
шебству. Он превзошел самого себя, когда достал четыре банки омаров.
Впрочем, мы предпочли бы им кусок сала.

Мы разлеглись у бараков, на солнечной стороне.

Пахнет смолой, летом и потными ногами.

Кат сидит возле меня; он никогда не прочь побеседовать. Сегодня нас
заставили целый час тренироваться, - мы учились отдавать честь, так как
Тьяден небрежно откозырял какому-то майору. Кат все никак не может за-
быть этого. Он заявляет:

- Вот увидите, мы проиграем войну из-за того, что слишком хорошо уме-
ем козырять.

К нам подходит Кропп. Босой, с засученными штанами, он вышагивает,
как журавль. Он постирал свои носки и кладет их сушиться на траву. Кат
смотрит в небо, испускает громкий звук и задумчиво поясняет:

- Этот вздох издал горох.

Кропп и Кат вступают в дискуссию. Одновременно они заключают пари на
бутылку пива об исходе воздушного боя, который сейчас разыгрывается над
нами.

Кат твердо придерживается своего мнения, которое он как старый сол-
дат-балагур и на этот раз высказывает в стихотворной форме: "Когда бы
все были равны, на свете б не было войны".

В противоположность Кату Кропп - философ. Он предлагает, чтобы при
объявлении войны устраивалось нечто вроде народного празднества, с музы-
кой и с входными билетами, как во время боя быков. Затем на арену должны
выйти министры и генералы враждующих стран, в трусиках, вооруженные ду-
бинками, и пусть они схватятся друг с другом. Кто останется в живых,
объявит свою страну победительницей. Это было бы проще и справедливее,
чем то, что делается здесь, где друг с другом воюют совсем не те люди.

Предложение Кроппа имеет успех. Затем разговор постепенно переходит
на муштру в казармах.

При этом мне вспоминается одна картина. Раскаленный полдень на казар-
менном дворе. Зной неподвижно висит над плацем. Казармы словно вымерли.
Все спят. Слышно только, как тренируются барабанщики; они расположились
где-то неподалеку и барабанят неумело, монотонно, тупо. Замечательное
трезвучие: полуденный зной, казарменный двор и барабанная дробь!

В окнах казармы пусто и темно. Кое-где на подоконниках сушатся сол-
датские штаны. На эти окна смотришь с вожделением. В казармах сейчас
прохладно.

О, темные, душные казарменные помещения, с вашими железными койками,
одеялами в клетку, высокими шкафчиками и стоящими перед ними скамейками!
Даже и вы можете стать желанными; более того: здесь, на фронте, вы оза-
рены отблеском сказочно далекой родины и дома, вы, чуланы, пропитанные
испарениями спящих и их одежды, пропахшие перестоявшейся пищей и табач-
ным дымом!

Катчинский живописует их, не жалея красок и с большим воодушевлением.
Чего бы мы не отдали за то, чтобы вернуться туда! Ведь о чем-нибудь
большем мы даже и думать не смеем...

А занятия по стрелковому оружию в ранние утренние часы: "Из чего сос-
тоит винтовка образца девяносто восьмого года?" А занятия по гимнастике
после обеда: "Кто играет на рояле, - шаг вперед. Правое плечо вперед -
шагом марш. Доложите на кухне, что вы прибыли чистить картошку".

Мы упиваемся воспоминаниями. Вдруг Кропп смеется и говорит:

- В Лейне пересадка.

Это была любимая игра нашего капрала. Лейне - узловая станция. Чтобы
наши отпускники не плутали на ее путях, Химмельштос обучал нас в казар-
ме, как делать пересадку. Мы должны были усвоить, что, если хочешь пере-
сесть в Лейне с дальнего поезда на местный, надо пройти через туннель.
Каждый из нас становился слева от своей койки, которая изображала этот
туннель. Затем подавалась команда: "В Лейне пересадка!" - и все с быст-
ротой молнии пролезали под койками на другую сторону. Мы упражнялись в
этом часами...

Тем временем немецкий аэроплан успели сбить. Он падает, как комета,