Колхоз укрупнили -- так его и раньше укрупняли, а потом мельчили опять. Ну,
еще кто нормы трудодней не выполняет -- огороды поджали до пятнадцати соток,
а кому и под самый дом обрезали. Еще, писала когда-то баба, был закон за
норму ту судить и кто не выполнит -- в тюрьму сажать, но как-то тот закон не
вступил.
душа в колхоз не добавилась: парни все и девки все, кто как ухитрится, но
уходят повально или в город на завод, или на торфоразработки. Мужиков с
войны половина вовсе не вернулась, а какие вернулись -- колхоза не признают:
живут дома, работают на стороне. Мужиков в колхозе: бригадир Захар Васильич
да плотник Тихон восьмидесяти четырех лет, женился недавно, и дети уже есть.
Тянут же колхоз те бабы, каких еще с тридцатого года загнали, а как они
свалятся -- и колхоз сдохнет.
Видел Шухов жизнь единоличную, видел колхозную, но чтобы мужики в своей же
деревне не работали -- этого он не может принять. Вроде отхожий промысел,
что ли? А с сенокосом же как?
чем сторона их была славна, ни корзины лозовые не вяжут, никому это теперь
не нужно. А промысел есть-таки один новый, веселый -- это ковры красить.
Привез кто-то с войны трафаретки, и с тех пор пошло, пошло, и все больше
таких мастаков -- [красиле'й] набирается: нигде не состоят, нигде не
работают, месяц один помогают колхозу, как раз в сенокос да в уборку, а за
то на одиннадцать месяцев колхоз ему справку дает, что колхозник такой-то
отпущен по своим делам и недоимок за ним нет. И ездят они по всей стране и
даже в самолетах летают, потому что время свое берегут, а деньги гребут
тысячами многими, и везде ковры малюют: пятьдесят рублей ковер на любой
простыне старой, какую дадут, какую не жалко, -- а рисовать тот ковер будто
бы час один, не более. И очень жена надежду таит, что вернется Иван и тоже в
колхоз ни ногой, и тоже таким красилём станет. И они тогда подымутся из
нищеты, в какой она бьется, детей в техникум отдадут, и заместо старой избы
гнилой новую поставят. Все красили' себе дома новые ставят, близ железной
дороги стали дома теперь не пять тысяч, как раньше, а двадцать пять.
разбередили его эти ковры. Как раз для него работа, если будет лишение прав
или ссылка.
рисовать не умел? И что это за ковры такие дивные, что' на них? Отвечала
жена, что рисовать их только дурак не сможет: наложи трафаретку и мажь
кистью сквозь дырочки. А ковры есть трех сортов: один ковер "Тройка" -- в
упряжи красивой тройка везет офицера гусарского, второй ковер -- "Олень", а
третий -- под персидский. И никаких больше рисунков нет, но и за эти по всей
стране люди спасибо говорят и из рук хватают. Потому что настоящий ковер не
пятьдесят рублей, а тысячи стоит.
что' через год да чем семью кормить. Обо всем за него начальство думает --
оно, будто, и легче. А как на волю ступишь?...
дорогу людям загородили, но люди не теряются: в обход идут и тем живы.
своих деревенских отставать вроде обидно... Но, по душе, не хотел бы Иван
Денисович за те ковры браться. Для них развязность нужна, нахальство,
милиции на лапу совать. Шухов же сорок лет землю топчет, уж зубов нет
половины и на голове плешь, никому никогда не давал и не брал ни с кого и в
лагере не научился.
ты заработал. Правильно старики говорили: за что не доплатишь, того не
доносишь. Руки у Шухова еще добрые, смогают, неуж он себе на воле верной
работы не найдет.
так?...
зоны [объекта]. Еще раньше, с угла зоны, два конвоира в тулупах отделились и
побрели по полю к своим дальним вышкам. Пока всех вышек конвой не займет,
внутрь не пустят. Начкар с автоматом за плечом пошел на вахту. А из вахты,
из трубы, дым, не переставая, клубится: вольный вахтер всю ночь там сидит,
чтоб доски не вывезли или цемент.
через дальнюю проволоку, что по тот бок, -- солнце встает большое, красное,
как бы во мгле. Рядом с Шуховым Алешка смотрит на солнце и радуется, улыбка
на губы сошла. Щеки вваленные, на пайке сидит, нигде не подрабатывает --
чему рад? По воскресеньям всё с другими баптистами шепчется. С них лагеря,
как с гуся вода. По двадцать пять лет вкатили им за баптистскую веру -- неуж
думают тем от веры отвадить?
морозом прихватилась, коркой стала ледяной. Шухов ее ссунул с лица на шею и
стал к ветру спиной. Нигде его особо не продрало, а только руки озябли в
худых рукавичках, да онемели пальцы на левой ноге: валенок-то левый горетый,
второй раз подшитый.
Бригадир в плечах здоров, да и образ у него широкий. Хмур стоит. Смехуёчками
он бригаду свою не жалует, а кормит -- ничего, о большой пайке заботлив.
Сидит он второй срок, сын ГУЛАГа, лагерный обычай знает напрожёг.
плохой бригадир в деревянный бушлат загонит. Андрея Прокофьевича знал Шухов
еще по Усть-Ижме, только там у него в бригаде не был. А когда с Усть-Ижмы,
из общего лагеря, перегнали пятьдесят восьмую статью сюда, в каторжный, --
тут его Тюрин подобрал. С начальником лагеря, с ППЧ, с прорабами, с
инженерами Шухов дела не имеет: везде его бригадир застоит, грудь стальная у
бригадира. Зато шевельнет бровью или пальцем покажет -- беги, делай. Кого
хошь в лагере обманывай, только Андрей Прокофьевича не обманывай. И будешь
жив.
другое ли место переходить -- а боязно перебивать его высокую думу. Только
что Соцгородок с плеч спихнул, теперь, бывает, процентовку обдумывает, от
нее пять следующих дней питания зависят.
поморщится, кожа на лице -- как кора дубовая.
всех шести вышках попки сидят -- опять в зону не пускают. Бдительность
травят.
ворота развели.
прорваться, там не учи, что делать.
заворачивает, да они и сами к нему. И Дэр туда, десятник из зэков, сволочь
хорошая, своего брата-зэка хуже собак гоняет.
начальство боится, как бы зэки время не потеряли, по обогревалкам бы не
рассыпались -- а у зэков день большой, на все время хватит. Кто в зону
зайдет, наклоняется: там щепочка, здесь щепочка, нашей печке огонь. И в норы
заюркивают.
свернул. Цезарь богатый, два раза в месяц посылки, всем сунул, кому надо, --
и [придурком] работает в конторе, помощником нормировщика.
снегом занесены, где кладка каменная начатая, да у фундамента и брошенная,
там экскаватора рукоять переломленная лежит, там ковш, там хлам железный,
канав понарыто, траншей, ям наворочено, авторемонтные мастерские под
перекрытие выведены, а на бугре -- ТЭЦ в начале второго этажа.
конторы суета. Вот этот-то наш миг и есть! Старший прораб сколько, говорят,
грозился разнарядку всем бригадам давать с вечера -- а никак не наладят.
Потому что с вечера до утра у них все наоборот поворачивается.
сядь, сиди, еще наломаешь спину. Хорошо, если около печки -- портянки
переобернуть да согреть их малость. Тогда во весь день ноги будут теплые. А
и без печки -- все одно хорошо.
с осени и 38-я бригада бетонные плиты льет. Одни плиты в формах лежат,
другие стоймя наставлены, там арматура сетками. Доверху высоко и пол
земляной, тепло тут не будет тепло, а все ж этот зал обтапливают, угля не
жалеют: не для того, чтоб людям греться, а чтобы плиты лучше схватывались.
Даже градусник висит, и в воскресенье, если лагерь почему на работу не
выйдет, вольный тоже топит.
портянки сушит. Ладно, мы и тут, в уголку, ничего.
деревянной формы, а спиной в стенку уперся. И когда он отклонился --
натянулись его бушлат и телогрейка, и левой стороной груди, у сердца, он
ощутил, как подавливает твердое что-то. Это твердое было -- из внутреннего
карманчика угол хлебной краюшки, той половины утренней пайки, которую он
взял себе на обед. Всегда он столько с собой и брал на работу и не посягал
до обеда. Но он другую половину съедал за завтраком, а нонче не съел. И
понял Шухов, что ничего он не сэкономил: засосало его сейчас ту пайку съесть
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Андреев Николай
Соломатина Татьяна
Орлов Алекс