Вот я пришел к вам познакомиться и попросить вас поделиться
опытом". Каким опытом? Что? Как? Я его, разумеется, вежливо
выставил.
Повернуться и уйти, но он продолжал стоять, глядя в
черновато-рыжую бороду.-- На тещиной могиле помидоры. Ну, все
равно. И это тоже. И будет еще другое".
Викентьевича, маклера. Могу поискать...
коридору прочь. В пять вышли с Таней на площадь, и тут же --
редкий случай! -- подвернулось пустое такси. Дмитриев свистнул,
они вскочили, поехали. Переулок был заполнен толпой,
двигавшейся в одном направлении, к метро. Кончила заводская
смена. Такси ехало медленно. Люди заглядывали в кабину, кто-то
постучал ладонью по крыше. Когда проехали метро и вырвались на
проспект, Дмитриев заговорил -- о Невядомском, со злобой. Таня
взяла его за руку.
как ее спокойствие и радость переливаются в него. Таня,
улыбаясь, сказала:
сестры умер маленький сынок. Конечно, безумное горе,
переживания и при этом какая-то новая, страстная любовь к
детям, особенно больным. Она всех жалела, старалась, чем могла,
помочь. И есть у меня знакомая, у которой тоже умер мальчик, от
белокровия. Так эта женщина всех возненавидела, она всем желает
смерти. Радуется, когда читает в газете, что кто-то умер...
-- Можно? Тебе не мешает? -- Можно,-- сказал он.
о Ксении Федоровне. Таня спрашивала с сочувствием -- это было
истинное, Дмитриев знал, к его матери она испытывала симпатию.
А Ксении Федоровне нравилась Таня, они виделись раза два летом,
в Павлинове. Таня держала его руку в своей, иногда начинала
тихо щекотать его ладонь пальцем. Ласки Тани всегда были
какие-то школьные.
говорил профессор Зурин, что сказал Исидор Маркович. Таня
засмеялась:
нежностями, правда? -- Она вдруг ткнулась носом к его .щеке,
прижалась.-- Прости меня, Витя... Я не могу...
-- Ну, что ты? -- спросил он. -- Ничего. Не могу... -- Что?
знал, что сказать. Просто гладил ее голову и все. Она стала
хлюпать носом, он почувствовал на щеке мокрое. Тогда она
отодвинулась от него и, отвернувшись, стала смотреть в окно.
Наконец миновали набережную, поехали по трамвайным путям, мимо
какой-то фабрики, вдоль глухого длинного каменного забора.
Возле пивного ларька густела черная толпа мужчин. Некоторые в
одиночку и парочками с кружками в руках стояли поодаль.
Дмитриев почувствовал, что сушит горло -- захотелось хлебнуть
чего-то, взбодриться. "Надо спросить,-- подумал он.-- У Танюшки
бывало. Хоть что-нибудь".
шла в объезд, вокруг поля. -- Вот здесь,-- сказала Таня.
тут около года назад. -- Ты машину оставишь? -- спросила Таня.
Конечно, надо было оставить. Но его всегдашнее слабодушие -- он
видел, что Тане страстно этого не хотелось,-- заставило
ответить: -- Да ладно, пусть едет. Я тут найду. -- Конечно,
найдешь! -- сказала Таня. Поднялись на одиннадцатый этаж. Таня
вдвоем с сыном жила в большой трехкомнатной квартире. Бедняга
Товт выстроил этот корабль в кооперативном доме, только успели
въехать, и тут все случилось. Алик был тогда в лагере, Товт
трудился где-то в Дагестане -- он был горный инженер,-- и Таня
жила одна в пустых, без мебели, комнатах, пахнущих краской. На
полах лежали газеты. В одной комнате стоял громадный диван,
больше ничего. И любовь Дмитриева была неотделима от запаха
краски и свежих дубовых полов, еще ни разу не натертых. Босой,
он шлепал по газетам на кухню, пил воду из крана. Таня знала
множество стихов и любила читать их тихим голосом, почти
шептать. Он поражался ее памяти. Сам он не помнил, пожалуй, ни
одного стихотворения наизусть -- так, отдельные четверостишия.
"Ты жива еще, моя старушка, жив и я, привет тебе, привет".
тетрадей, еще со студенческих времен, где крупным и ясным
почерком отличницы были переписаны стихи Марины Цветаевой,
Пастернака, Мандельштама, Блока. И вот в минуты отдыха или
когда не о чем было говорить и становилось грустно, она
начинала шептать: "О господи, как совершенны дела твои, думал
больной..." Или еще: "Сними ладонь с моей груди, мы провода под
то ком".
говорил: "Ну, хорошо, моя радость, передохни. А почему этот ваш
Хижняк с Варварой Алексеевной не здоровается?" После паузы она
отвечала печально: "Не знаю". Все ее обиды были мгновенны. Даже
тогда, когда она могла бы обидеться по-серьезному. Почему-то он
был уверен в том, что она не разлюбит его никогда. В то лето он
жил в этом состоянии, не испытанном прежде: любви к себе.
Удивительное состояние! Его можно было определить как состояние
привычного блаженства, ибо его сила заключалась в постоянстве,
в том, что оно длилось недели, месяцы и продолжало существовать
даже тогда, когда все уже кончилось.
он заслужил его? Почему именно он -- не очень уже молодой,
полноватый, с нездоровым цветом лица, с вечным запахом табака
во рту? Ему казалось, что тут нет ничего загадочного. Так и
должно быть. И вообще, казалось ему, он лишь приобщился к тому
нормальному, истинно человеческому состоянию, в котором должны
-- и будут со временем -- всегда находиться люди. Таня же,
наоборот, жила в неизбывном страхе и в каком-то страстном
недоумении. Обнимая его, шептала, как стихи: "Господи, за что?
За что?"
ничего не обещал. Нет, ни разу ничего не обещал. Зачем было
обещать, если он твердо знал, что все равно она не разлюбит его
никогда. Просто ему приходило в голову, что она была бы для
него лучшей женой.
сервант и круглый полированный стол, в другой -- . полупустой
книжный шкаф. Но паркет по-прежнему был не натерт и выглядел
грязновато. Из комнаты вышел Алик, заметно подросший, бледное
веснушчатое создание лет одиннадцати в очках на тонком носике.
Голову он держал слегка откинув назад и набок, может быть,
оттого, что был нездоров, а может быть, так лучше видел через
очки. Эта посадка головы и маленький сжатый рот придавали
мальчику выражение надменности.
проговорил он скрипучим голосом и метнулся через коридор к
двери.
Георгиевичем?
отомкнул замок и выскочил, хлопнув дверью.
Таня.-- Воспитанием юноша не блещет. -- Он, наверно, забыл
меня. Я давно все-таки не был. -- А даже если пришел незнакомый
человек? Здороваться не нужно? -- Таня прошла в большую
комнату, открыла боковую дверцу серванта и сказала: -- Он тебя
не забыл.
развернула и дала Дмитриеву пачку денег. Он спрятал деньги в
карман.
вдруг выдвинул стул и сел к полированному столу.
ладонью потрогал лоб.-- Голова болит. -- Хочешь покушать? Дать
что-нибудь? -- А выпить ничего нет?
Кажется, где-то осталась бутылка коньяку, которую мы с тобой не
допили. Помнишь, когда ты был последний раз? Сейчас посмотрю!
дне было граммов сто коньяку. -- Сейчас будет закуска. Одну
минуту! -- Да зачем тут закуска?
кухню.
Шилова Юлия
Пехов Алексей
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Семенова Мария
Лондон Джек