запрети ей Бандини даже вскрывать письма матери. От них он получал
какое-то порочное наслаждение, что довольно-таки ужасало Марию; в этом
было что-то черное и кошмарное - как заглядывать под влажный валун.
Болезненное наслаждение мученика, человека, испытывавшего почти
экзотическую радость от бичевания тещи, которая упивалась его страданиями
теперь, когда для него наступили черные дни. Любил их Бандини, эти
гонения, ибо они его подстегивали к пьянству. Он редко допивался до
положения риз, поскольку от выпивки ему становилось худо, но письмо от
Донны Тосканы производило на него ослепляющее действие. Оно давало ему
повод, предписывавший забвение, ибо только выпимши он мог ненавидеть свою
тещу чуть ли не до истерики - и забывал, забывал о своем доме,
остававшемся неоплаченным, о счетах, о давящем однообразии женитьбы. Это
означало побег: день, два дня, неделю гипноза - а Мария припоминала
периоды, когда он пьянствовал и по две недели. Письма Донны от него
спрятать было невозможно. Приходили они редко, но означали только одно:
Донна проведет с ними день. Если она приезжала, а Бандини письма не видел,
он знал, что жена его спрятала. Последний раз, когда она так сделала,
Свево вышел из себя и отметелил Артуро почем зря за то, что тот пересыпал
соли в макароны, - бессмысленное правонарушение, в обычных
обстоятельствах, разумеется, этого бы никто и не заметил. Но письмо было
сокрыто, и кто-то должен был за это пострадать.
Непорочного Зачатия. Пока Бандини читал его строки, плоть у него на лице
белела, а кровь исчезала, точно песок, глотающий прилив. Письмо гласило:
Благословенной Матери, и я иду в Церковь молиться за тебя в твоем мучении.
Мое сердце рвется к тебе и к бедням детям, и так прклятым трагическим
обстоятельством, в котором вы живете. Я попросила Благословенную Матерь
нашу смилостивиться над тобой и принести счастье тем малюткам, которые не
заслуживают своей судьбины. Я буду в Роклине днем в Воскресение, и уеду на
восьмичасовом автобусе. Вся моя любовь и сочувствие тебе и детям.
ноготь большого пальца. При этом пальцами он пощипывал нижнюю губу. Ярость
его начиналась откуда-то изнутри. Мария чувствовала, как она поднимается
из углов комнаты, от стен и пола, запах ее проносился вихрем совершенно
вне ее. Только чтобы отвлечься, она оправила кофточку и слабо произнесла:
показывая, что это проявление нежности неискренне, и вышел из комнаты.
выталкивала лирическую песню любви из его горла. - О Мари. О Мари! Quanto
sonna perdato per te! Fa me dor me! Fa me dor me! О Мари, О Мари! Сколько
сна потеряно из-за тебя!
точно на печку плевали капельками воды. Она услышала шелест его
заплатанного и зашитого пальто, когда он швырнул его на себя. Затем на
мгновение - тишина, чиркнула спичка, и она поняла, что он закурил сигару.
Ярость его для нее чересчур велика.
шаги приблизились к парадной двери, она затаила дыхание: одна панель в
двери была стеклянной. Но нет - закрыл ее за собою тихо и ушел. Через
некоторое время встретится со своим другом Рокко Сакконе, каменерезом,
единственным человеком, которого она по-настоящему ненавидит. Рокко
Сакконе, друг детства Свево Бандини, любитель виски и холостяк, пытавшийся
предотвратить женитьбу Бандини; Рокко Сакконе, носивший круглый год белые
фланелевые штаны и отвратительно хваставший тем, как субботними вечерами
соблазняет замужних американок на вечерах Старомодных Танцев в Зале
Случайных Знакомых. Свево можно было доверять. Он сейчас отправит свои
мозги плавать по морю виски, но ей не изменит. Она это знала. А она сама?
С тяжким вздохом она кинулась на стул возле стола и зарылась лицом в
ладони.
Сестра Мария-Селия пребывала в опасном настроении: ее стеклянный глаз
болел в своей глазнице. Левое веко не переставало дергаться, совсем вышло
из-под контроля.
наблюдали за дергавшимся веком. Без четверти три: еще пятнадцать минут и
все. Нелли Дойль в тоненьком платьице, зажатом ягодицами, наизусть
перечисляла экономические преимущества хлопкоочистительной машины Эли
Уитни, а два пацана, сидевшие сзади, Джим Лэйси и Эдди Хольм, хохотали,
как ненормальные, только не вслух, над платьем, зажатым ягодицами Нелли.
Им твердили неоднократно: если веко над стеклянным глазом Старой Селии
начинает прыгать - атас, но Дойль перед ними - уржаться легче!
беспрецедентны в истории хлопка, - бубнила Нелли.
щелкнули, класс захихикал, Лэйси ухмыльнулся, затем покраснел. Хольм
кашлянул, опустив голову, изучая фамилию фабриканта, вытесненную на грани
его карандаша. Впервые в жизни он читал сейчас такую надпись, и очень
удивился, обнаружив, что написано там было просто-напросто "Карандашная
Компания Уолтера".
ухмыляющиеся тупицы. Садитесь! - Затем она обратилась ко всему классу, но
на самом деле говорила только ради мальчишек, поскольку девчонки редко
доставляли ей неприятности: - А если я замечу, как следующий негодяй не
слушает пересказ, он у меня останется после уроков до шести часов.
Продолжай, Нелли.
легко, отвернулись к другому углу класса, боясь, что снова заржут, если
платье у Нелли опять застрянет.
беспрецедентны в истории хлопка, - сказала Нелли.
наклонил очень низко, навалился грудью на парту, а к чернильнице прислонил
маленькое ручное зеркальце, в которое неотрывно смотрел, возя кончиком
карандаша себе вдоль носа. Он считал веснушки. Всю прошлую ночь он
проспал, вымазав лицо лимонным соком: предполагалось, что это великолепное
средство от веснушек. Он считал: девяносто три, девяносто четыре,
девяносто пять... Его переполняло ощущение бессмысленности жизни.
Пожалуйста: самый разгар зимы, солнце показывается лишь на мгновение в
самом конце дня, а валовый объем их вокруг носа и по щекам подскочил на
девять штук и достиг общего количества девяноста пяти.
за врунья набрехала на Домашней Странице вчерашнего номера Денвер Пост,
что веснушки "бегут, как ветер" от лимонного сока? Ходить в веснушках само
по себе погано, но, насколько ему известно, он - единственный веснушчатый
вопс на земле. Откуда у него эти веснушки? От какой семейной ветви
достались ему по наследству эти маленькие медные метки зверя? Мрачно он
начал подсчет вокруг левого уха. Слабые отголоски экономических
преимуществ хлопкоочистительной машины Эли Уитни смутно доносились до
него. Отвечала Джозефина Перлотта: кого, на фиг, волнует, что Перлотта
может сказать о хлопкоочистительной машине? В июне, слава Богу за это, он
закончит эту помойную католическую школу и поступит в старшие классы
нормальной общественной, где вопсов меньше и они редко встречаются. Левое
ухо насчитывало уже семнадцать - на две больше, чем вчера.
новый голос - как нежная скрипка, он отдавался во всем его теле, аж
дыхание перехватывало. Он отложил карандаш и разинул рот. Вот она стоит
прямо перед ним - его прекрасная Роза Пинелли, его любовь, его девчонка.
Ах ты, хлопкоочистительная машина! Ох ты, чудесный Эли Уитни! О, Роза,
какая ты изумительная. Я люблю тебя, Роза, я люблю тебя, люблю тебя, люблю!
разве он виноват? О посмотрите на ее волосы! Посмотрите на ее плечи! На
это хорошенькое зеленое платье! Послушайте этот голос! Ох ты, Роза! Скажи
им, Роза. Расскажи им все про хлопкоочистительную машину! Я знаю, ты меня
Сертаков Виталий
Лукьяненко Сергей
Орловский Гай Юлий
Быков Василий
Каргалов Вадим
Смит Кордвейнер