добно тому как эфирные волны огибают непрозрачное препятсвие. Нет, не
абсолютно, но по существу. Профессор обладал феноменальной способностью
быть всегда самим собой и при этом оставаться на своем месте. Так что,
всякие головокружительные перемены как бы его и не затрагивали. По-види-
мому внутри у него был какой-то стержень или ствол, и у этого ствола бы-
ли соответствующие корни, уходящие в нечто крайне питательное.
тия. После новостей политических, последовали новости науки и культурной
жизни, и диктор центрального радио приятным поставленным голосом зачи-
тал: "Агентство Франс Пресс передает из Парижа. Французский астроном
Одуэн Дольфюс, на высокогорной обсерватории Пик-дю-Миди, открыл десятый
спутник планеты Сатурн. Новое небесное тело названо именем древнегречес-
кого бога Янус..."
Возможно, далекие планеты и звезды и на самом деле каким-то, нераскрытым
пока образом, влияют на судьбы людей. Во-всяком случае, после услышанно-
го у профессора даже потемнело в глазах. В один миг пошатнулся стройный
мир профессора Суровягина. Закачались стены зданий, полетели с крыш те-
левизионные антенны и всякие посторонние предметы, поползли по коммуни-
кациям извилистые трещины. Все, с таким трудом и любовью возведенное,
рушилось, на глазах превращаясь в железобетонный хлам. А меж зданий, пы-
таясь подпереть или что либо удеражать, металась оскорбленная душа про-
фессора Суровягина.
годовал. Он поминал разными нехорошими словами несчастного француза, а
вместе с ним диктора, и все центральное радио. Петр Семенович с нена-
вистью посмотрел на транзистор, потом с размаху бросил его об пол. За-
тихла музыка, оборвалась песня на полуслове, замолчал старый преданный
друг. Но не стало тише в голове профессора - там по-прежнему звучал
вкрадчивый голос диктора.
это было не бездумное шараханье с мысли на мысль. Его живой ум лихора-
дочно искал более или менее приличный выход из создавшегося положения.
Он искал корни и причины, он с негодованием думал о происках сверху и
снизу. Потом он ощутил непреодолимое желание побыстрее уйти из институ-
та. Но боялся, что только выйдет в коридор, как тут же на него набросят-
ся коллеги и начнут сочувствовать с плохо скрываемой радостью. Наконец,
преодолев накатившую слабость, профессор вышел из заточения с твердым
намерением и решимостью действовать. Впоследствии некоторые сотрудники
института будут рассказывать, что они видели профессора немножко не в
себе: он шел по коридору и, в несвойственной ему манере, прижимался к
стене.
Петр Семенович хотел пойти прямо домой и сказаться больным. Во-первых,
это позволило бы в спокойной обстановке все детально обдумать и найти
верное решение. Во-вторых дома была жена, Татьяна Андреевна, добрый и
верный друг, готовый в любую минуту пожалеть и поддержать. Профессор лю-
бил ее по-своему. В далекое прошлое время, еще до войны, он потратил не-
мало старания и сил, добиваясь руки и сердца этой доброй, но гордой и
независимой женщины. Тогда Таня любила одного молодого, талантливого
ученого, подававшего безусловные надежды на блестящее будущее. Однако
Георгий, так звали молодого человека, обладал целым рядом изъянов в ха-
рактере: был горяч, нетерпим и до наивности правдив. Петр Семенович час-
то называл его дитя природы и, несмотря на это, оставался соврешенно
пустым местом в глазах Тани. Конечно, Суровягин ужасно страдал, но
чувство к девушке было столь велико, что он даже попытался короче сой-
тись с соперником. Дружбе этой не суждено было развиться. К несчастью,
Георгий оказался однофамильцем вредного государству человека и под ка-
ким-то мелочным предлогом был вскоре арестован. Татьяна была безутешна в
своем горе и если бы не дружеское, как уверял Петр Семенович, участие,
трудно представить, как сложилась бы ее жизнь. Теплота и душевная забота
Суровягина, с одной стороны, и внезапно начавшаяся война вместе с после-
дующей эвакуацией, с другой, разрушили наконец границу отчужденности и
она отдала ему свою руку. Позже Петр Семенович заслужил и все остальное.
Правда, временами ему казалось, что какая-то маленькая частица ее сердца
по-прежнему занята другим. Именно этим он оправдывал свои измены, впро-
чем весьма мимолетные и редкие, и совершенно не влияющие на крепкое
чувство к жене.
чувствие, но не пошел. Трудно сказать, была ли вообще у него какая-либо
определенная цель, но, во всяком случае, еще вдали от станции метро он
уже сжимал в руке свеженький блестящий пятак одна тысяча девятьсот
шестьдесят шестого года.
в нем прообраза транспортной системы будущего, призванной осуществить
пресловутое социальное равнодействие. Ему никогда не нравились шум и
грохот голубых составов, но особенно - огромные толпы народу, которые с
непревычки всегда его пугали.
вспомнил инженера и его ничем не оправданное изобретение. Он подумал о
вопиющей несправедливости жизни: зачем, почему судьбе было угодно вло-
жить счастливую мысль о десятом спутнике в голову безответственного гра-
фомана? Профессор вспомнил то злосчастное утро, когда на столе обнаружил
толстую бандероль цвета грязной охры. С каким-то горьким удовлетворением
он отметил собственную прозорливость, проявившуюся еще тогда в недобрых
предчувствиях. И что-то было еще - какой-то неприятный, сопутствующий
фактор. Ну да, был запах, запах сирени. Воспоминание ожило с такой си-
лой, что у профессора задвигались ноздри, будто и в самом деле где-то
рядом начал расцветать деревообразный крючковатый куст. Он тряхнул голо-
вой, но запах не исчезал. В этот момент, на станцию влетел первый вагон
ревущего поезда, запах стал резче и отчетливее, и вместе с нарастающим
бешенным грохотом где-то под коркой захлюпало приторное сладковотое бо-
лотце. Когда состав поравнялся с профессором, какая-то непонятная упру-
гая сила слегка подтолкнула его ближе к краю и Петр Семенович Суровягин
безо всякого противодействия повалился на смертоносную для неподвижного
наблюдателя размазанную голубую ленту.
оставалась непознанной и Виталий Витальевич Калябин заканчивал очередной
график. Произведение, выполненное пером и тушью, безусловно доказывало
неизбежность победы теории двух девяток. В своей работе он придерживался
важного методологического принципа, высказанного как-то Петром Семенови-
чем. "Чем, - говорил профессор, - руководствовались мыслители прошлого?
Они, - отвечал сам себе Суровягин, - пытались объяснить мир. Мы же,
должны перестроить его." И Виталий Витальевич строил.
Ермолаева. Толя держал в руках два стандартных листка потребительской
бумаги. Он вертел их то так, то эдак, разглядывал то один, то другой,
даже складывал вместе и через них смотрел на окно. Один лист представлял
собой письмо инженеру, другой Толя вынул несколько часов назад из своего
стола, вставил украдкой в отдельскую печатную машинку и отстукал: "Я не
имею никакого отношения к этому делу и являюсь лицом незаинтересован-
ным." Посредством специального астрономического прибора, именуемого
блинк-компаратором, предназанченного для открытия новых планет и звезд,
Толя установил полную идентичность обоих шрифтов. Это было первое откры-
тие, сделанное Ермолаевым в стенах науного института. Но открытие не ра-
довало молодого ученого, и он не бегал с радостными криками по институ-
ту, а тихо сидел себе за столом, пытаясь в который раз найти хоть ка-
кие-то различия. Но теперь, даже невооруженным глазом, было ясно видно,
что буква "р" на обоих листочках слегка выпрыгивает над строкой. Толя,
еще потому не спешил обнародовать открытие, что ждал, когда появится Ми-
хаил Федорович Мозговой.
дело даже не в том, что он поставил свой портфель на стол Толи Ермолае-
ва. Глаза Мозгового блистали, словно окна горящего дома. Он забыл поздо-
роваться с Толей и сразу обратился к Виталию Витальевичу:
чее время? - дружелюбно отшучивался Калябин, оттаявший после вчерашней
победы на ученом совете.
лосом объяснил Мозговой.
мации. Более того, я бы сказал, радио - в некоторм смысле инструмент
исследования наподобие микроскопа или телескопа, и даже намного мощнее.
Спасибо Попову за прекрасное изобретение. Сколько открытий мы свершили с
его помощью, а сколько еще предстоит?! Голова кругом идет. А вот, предс-
тавьте себе, наверно, товарищу Попову - ох, как мешали, палки в колеса
совали, рогатки там разные расставляли бюрократические. Не могет быть, -
коверкал речь Мозговой, - возражали оппоненты, как это, понимаешь, пере-
дача слов на расстоянии без всякой проволоки? Неее, без проволоки - ни-
как, беспроволочный телеграф - енто ж утопия, к тому же и вредная для
российской промышленности. Куды ж мы проволоку девать будем? - кричала
царская профессура, купленная с потрохами руководящими классами. Так бы,
глядишь все и прикрыли, да тут, к несчастью, этот паршивый итальяшка вы-
искался, да-с, Макарони. Заграница подвела.