Чтение 6–й страницы книги ~Зеленые холмы Африки~

поспать.

-- Это не к спеху. Посидите.

-- Нет. Ложитесь спать. Я тоже прилягу. Масло я возьму, чтобы оно не
растаяло от жары.

-- Увидимся за ужином, -- сказал Старик.

-- А теперь спите. До свидания. Когда он ушел. Старик сказал:

-- Я не верю тому, что он наболтал тут про ага-хана.

-- Однако это похоже на правду.

-- Конечно, он обижен. Ничего нет удивительного. Фон Леттов был дьявол,
а не человек.

-- Он очень умен, этот австриец, -- сказала моя жена, -- и так хорошо
говорит о туземцах. А вот об американских женщинах он очень плохого мнения.

-- Я тоже, -- отозвался Старик. -- В общем, этот парень молодчина... А
вам, пожалуй, и в самом деле не мешает вздремнуть. Ведь выезжать придется
около половины четвертого.

-- Да. Велите разбудить меня.

Моло поднял заднюю полу палатки, подпер ее палками, чтобы было больше
воздуха, и я улегся с книгой. Свежий ветерок врывался внутрь, под нагретую
парусину.

Когда я проснулся, пора было ехать. По небу плыли темные тучи, и было
очень жарко. Проводники упаковали в ящик из-под виски жестянки с
консервированными фруктами, пятифунтовый кусок жареного мяса, хлеб, чай,
небольшой чайник, несколько банок сгущенного молока и четыре бутылки пива.
Кроме того, они прихватили брезентовый мешок с водой и подстилку, которая
должна была заменить нам тент. М'Кола положил в машину двустволку.

-- Не спешите возвращаться, -- сказал Старик. -- Мы будем терпеливо
ждать.

-- Хорошо.

-- Наш грузовик доставит этого славного малого в Хандени. А своих людей
он отправит вперед пешком.

-- Вы уверены, что машина не подведет? Надеюсь, вы делаете это не
только потому, что Кандиский -- мой знакомый?

-- Надо же помочь ему выбраться. Грузовик вернется к вечеру.

-- А Мемсаиб все еще спит, -- сказал я. -- Может быть, она захочет
прогуляться и пострелять цесарок?

-- Я здесь, -- отозвалась моя жена. -- Не беспокойся о нас. Ох, как мне
хочется, чтобы охота сегодня была удачна!

-- До послезавтра не высылайте людей на дорогу искать нас, -- сказал я.
-- Если найдем подходящее место, мы задержимся.

-- Ну, счастливого пути!

-- Счастливо оставаться, дорогая. До свидания, мистер Джексон.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Мы покинули свой тенистый лагерь и по дороге, которая змеилась, точно
песчаная река, двинулись вслед за вечерним солнцем на запад мимо густой чащи
кустарника, подступавшей к самой обочине, мимо невысоких бугров, то и дело
обгоняя группы людей, шедших на запад. Одни совершенно голые, если не
считать тряпки, стянутой узлом на плече, несли луки и колчаны со стрелами.
Другие были вооружены копьями. Те, кто побогаче, прикрывались от солнца
зонтиками, а белая ткань, служившая им одеждой, ниспадала широкими
складками; женщины брели следом, нагруженные горшками и сковородками.
Впереди словно плыли в воздухе тюки и связки шкур на головах туземцев. Все
эти люди бежали от голода.

Я выставил ноги из кабины, подальше от нагретого мотора, надвинул на
лоб шляпу, заслонив глаза от яркого солнца, и глядел из-под ее полей на
дорогу, на путников, внимательно следил за просветами в кустарнике, чтобы не
прозевать какого-нибудь зверя, а машина тем временем шла все дальше на
запад.

В одном месте кустарник был выломан, и мы увидели на полянке трех
небольших самок куду. Серые, брюхастые, с маленькими головами на высоких
шеях и длинными ушами, они стремглав кинулись прочь и скрылись в чаще. Мы
вылезли из машины и осмотрели все вокруг, но следов самца найти не удалось.

Чуть подальше стая быстроногих цесарок пересекла дорогу, они бежали,
как рысаки, высоко вскинув неподвижные головы. Когда я выскочил из машины и
кинулся за ними, они взмыли в воздух, плотно прижав ноги к грузным телам,
хлопая короткими крыльями, и с громкими криками полетели к лесу. Я выстрелил
дуплетом, и две птицы тяжело плюхнулись на землю. Они еще отчаянно
трепыхались, но тут подоспел Абдулла и, по мусульманскому обычаю, отрезал им
головы, чтобы мясо можно было есть правоверным. Он положил цесарок в машину,
где сидел М'Кола, смеясь благодушным старческим смехом надо мной и над
глупостью всех, кто стреляет птиц; так он смеялся всякий раз при моих
постыдных промахах, которые очень его потешали. Хотя сегодня я не
промахнулся, он все же и тут нашел повод для шуток и веселья, как и тогда,
когда мы убивали гиену. М'Кола смеялся всякий раз, видя, как падает убитая
птица, а уж если я промазывал, он просто надрывался от смеха и отчаянно тряс
головой.

-- Спросите у него, какого черта он гогочет? -- сказал я однажды
Старику. -- Что ему смешно?

-- Бвана, -- ответил М'Кола и затряс головой. -- И птички.

-- Это вы кажетесь ему смешным, -- объяснил Старик.

-- Ну, ладно, пусть я смешон. Однако он меня порядком злит.

-- Вы кажетесь ему очень смешным, -- повторил Старик. -- А вот мы с
Мемсаиб никогда не стали бы над вами смеяться.

-- Стреляйте теперь сами.

-- Ну нет, ведь ты признанный истребитель птиц. Ты же сам себя признал,
-- сказала Мемсаиб.

Так моя охота на птиц стала у нас поводом для шуток. Если выстрел был
меткий, М'Кола насмехался над птицами, тряс головой, хохотал и руками
показывал, как птица перевернулась в воздухе. Но стоило мне промахнуться,
как мишенью его насмешек становился уже я. М'Кола ничего не говорил, только
смотрел на меня и корчился от смеха.

Лишь гиены казались ему забавнее.

Очень смешила его гиена, когда она среди бела дня бежала по равнине
вприпрыжку, бесстыдно волоча набитое брюхо, а если ей всаживали пулю в зад,
делала отчаянный скачок и летела вверх тормашками. М'Кола хохотал, когда
гиена останавливалась вдалеке, около соленого озера, чтобы оглянуться назад,
и, раненная в грудь, валилась на спину, вверх набитым брюхом и всеми
четырьмя лапами. А сколько смеха вызывал этот отвратительный остромордый
зверь, когда выскакивал из высокой травы в десяти шагах от нас! Гремел
выстрел, и гиена начинала вертеться на месте и бить хвостом, пока не
испускала дух.

М'Кола забавлялся, глядя, как гиену убивали почти в упор. Ему
доставляли удовольствие веселое щелканье пули и тревожное удивление, с
которым гиена вдруг ощущала смерть внутри себя. Еще занятнее было, когда в
нее стреляли издали, и она, словно обезумев, начинала кружиться на месте в
знойном мареве, висевшем над равниной, кружиться с молниеносной быстротой,
означавшей, что маленькая, никелированная смерть проникла в нее. Но самая
бурная потеха для М'Кола -- при этом он начинал махать руками, тряс головой,
хохотал и отворачивался, словно стыдясь за подстреленного зверя, -- истинный
разгар веселья начинался после настоящего мастерского выстрела, когда гиена,
раненная на бегу в заднюю часть туловища, начинала бешено кружиться, кусая и
терзая собственное тело до тех пор, пока у нее не вываливались внутренности,
а тогда она останавливалась и жадно пожирала их.

-- Физи, -- говорил в таких случаях М'Кола и тряс головой, насмешливо
сокрушаясь по поводу того, что на свете существуют такие мерзкие твари.
Физи, гиена, двуполая самоубийца, пожирательница трупов, гроза маток с
телятами, хищница, перегрызающая поджилки, всегда готовая вцепиться в лицо
спящему человеку, с тоскливым воем неотступно следует за путниками, вонючая,
противная, с отвислым брюхом и крепкими челюстями, легко перекусывает кости,
которые не по зубам и льву, рыщет по бурой равнине, то и дело оборачивая
назад свою наглую морду, противную, как у дворняжки. Подстреленная из
маленького манлихера, она начинает крутиться на месте -- жуткое зрелище!
"Физи, -- смеялся М'Кола, стыдясь за гиену, и тряс своей черной лысой
головой. -- Физи. Сама себя жрет. Физи".

Гиена вызывала у него злорадные, а птицы -- безобидные шутки. Мое виски
тоже давало повод для шуток. В этом М'Кола был неистощим. О некоторых его
выходках я расскажу позднее. Магометанство и все прочие религии также были
предметом веселых насмешек. Чаро, мой второй ружьеносец, был серьезный и
очень набожный человечек. Весь рамадан он не позволял себе до заката даже
собственную слюну глотать и, когда солнце начинало клониться к горизонту,
напряженно глядел на запад. Он носил при себе бутылку с чаем, то и дело
трогал ее пальцами и поглядывал на солнце, а М'Кола исподтишка наблюдал за
ним, притворяясь, будто смотрит в сторону. Тут уж смех приходилось
сдерживать: то было нечто такое, над чем нельзя смеяться открыто, и М'Кола в
сознании своего превосходства только удивлялся человеческой глупости.
Магометанство здесь в моде, и те наши проводники, которые принадлежали к
высшим сословиям, все были магометанами. Это считалось признаком знатности,
давало веру в могущественного бога и ставило человека выше других, а ради
этого стоило раз в год поголодать немного и мириться с некоторыми запретами
в отношении еды. Я это понимал, а М'Кола не понимал и не одобрял. Он
наблюдал за Чаро с тем безразличным выражением, которое появлялось на его
лице всякий раз, когда дело касалось вещей, ему чуждых. Чаро умирал от
жажды, но, преисполненный благочестия, терпеливо ждал, а солнце заходило
ужасно медленно. Как-то я взглянул на красный шар, висевший над деревьями,
подтолкнул Чаро локтем, я он улыбнулся в ответ. М'Кола торжественно протянул
мне флягу с водой. Я отрицательно покачал головой, а Чаро снова улыбнулся.
М'Кола сохранял безразличие. Наконец солнце село, и Чаро с жадностью припал
к бутылке, его кадык заходил вверх и вниз. М'Кола поглядел на него и